В обратную сторону

– Ай, теть Шур, хорош!
– отмахнулся, сморщившись, Борька.
– Не агитируй. У меня спиногрызы каждый день жрать просят, а кормлю я их вот этим, - обвел рукой деляну, - этим прахом вот денежку добываю. Ступай в обход лучше и думай там о вечном своем.

– Е-ех, ребятки, ребятки, - жалобный тон сменился на скрыто-угрожающий, - пожалеете ведь, когда великая битва начнется. Ведь кто в стадо Господне не вольется, тому мучиться страшными муками во веки веков...

Тут вступил паренек Сазонов - выпалил нервно, срывающимся голосом:

– Сами ведь ходите, а нам осталось каких-то сто метров!..

– Нам, уважаемый, положено здесь ходить, - хмыкнул Борька, - таких вот гонять. Чужая это территория, ясно, нет?

– Так огородите ее и псов притащите! Кретины...

Паренек развернулся, зашагал назад, специально давя, ломая картофельную ботву.

– Э-э!
– зарычал вслед Борька Тишин.
– Догоню ведь, мордой натыкаю!
– И, взяв наперевес вилы, двинулся на остальных.
– Заворачивайте, не доводите...

По заросшей пыреем и колючим осотом пахоте потащились вдоль картофельной полосы. Все так же гуськом, так же молча. Лишь парень в бейсболке что-то злобно бурчал, оглядываясь на Тишиных. А те шагали метрах в двадцати, следя, чтоб кто не ринулся опять через поле...

У села вид такой теперь, будто по нему ураган свирепый промчался или, точнее сказать, будто обстреляли его из тяжелых пушек. Добрая половина дворов разрушена, вместо домов - лишь кучи досок с висящими на них кусками штукатурки, битые кирпичи, ржавая, никуда не годная жесть. Заборы полуповалены, более-менее добрые доски или увезли хозяева на новое место, или же растащены соседями.

Всегда, как идет по улице Наталья Сергеевна, одна мысль приходит в голову: "А когда мы?.. Ведь надо куда-нибудь, надо, дождемся..." А куда?! Как? Где деньги? Где силы?..

Дом Натальи Сергеевны на другом краю села от того, где они вышли, огибая картофельную деляну. А это еще с километр топать на очугуневших ногах, вдобавок вот любоваться разрухой...

Возле бывшего сельмага (от него, собственно, за полгода бесхозности сохранился лишь сруб - вагонку со стен, оконные рамы, шифер забрали какие-то приезжие люди, увезли на грузовике), возле остатков магазина - хлебовозка. Из кабины далеко вокруг разносится оптимистическая магнитофонная хрипотца: "Я-а замерзаю, вшей кормлю, на голых нарах сплю! Но-о не желаю поменять профессию свою!.." Снова сегодня поздно приехал - раньше строго привозили хлеб в час дня, а теперь могут и в три, в четыре или, например, как сейчас - почти что в пять.

Орудует в забитой лотками будке Геннадий, мясистый, кучерявый мужичина, добродушный и нагловатый. Его знают все в Малой Кое, он одновременно и шофер, и продавец, три раза в неделю привозящий в село необходимый каждому хлебушек... Если уж такое дело - машина на пути, - Наталья Сергеевна решила прикупить буханку-другую. Есть вообще-то дома, но запас, как говорится, лишним не бывает...

Перед дверцей будки людской ручеек. Все уставились на Геннадия, в руках давно готовые деньги, пакеты, сумки. И каждый, дождавшись очереди, обязательно пожалуется:

– Вот весь день просидели здесь, прождали... Приезжал бы пораньше... ведь дома тоже дела...

В ответ Геннадий то ли шутя, то ли всерьез басит:

– Спасибо сказали б, что еще езжу! Задарма, считай, трястись к чертям на кулички... Машина вон, мля, рассыпается. А чего мне без нее? Новую-то хрен дадут. В скотники, что ль, наниматься?

– Ох, Гена, езди, езди, ради Христа. Как нам без хлеба?..

Поблизости от машины крутится ребятня, мечтая о булочке с повидлом, что имеются у дядь Гены в ассортименте товаров. Взрослые редко их покупают - "тут бы где на хлеб наскрести!" - а дядь Гена, бывает, выдаст на всю ораву пару штучек и веселится, глядя, как их делят, рвут из рук в руки, ругаясь и чуть не дерясь.

Да, надо подкупить хлебушка - можно сухарей насушить. Действительно - все на волоске висит, может, больше и не появится здесь Геннадий, и как тогда... Муки есть у Натальи Сергеевны килограммов десять, но разве это надолго?

Протянула четырнадцать рублей Геннадию:

– Две белого, пожалуйста, и две черного.

Пока тот возился с лотками, пересчитала деньги в кошельке. После всех покупок, платы за автобусы от торговли осталось всего-то тридцать восемь рублей. А до пенсии - больше недели. Если к воскресенью огурцы нарастут, надо будет опять ехать в город; к тому же цветная капуста подходит, и она как раз сейчас на рынке в цене. Что ж делать, поедет. Опять весь день на ногах ради сотни рублей, которые тут же испарятся, потратятся на незаметные, но необходимые мелочи... А если в воскресенье дождь проливной, или жарища, или у мужа ухудшение (о самом плохом думать нельзя), или что с внуками... В общем, лучше уж не загадывать - как бог даст...

Сложила буханки в сумку, где утром был белокожий, длинный, натертый растительным маслом, чтоб блестел и выглядел пособлазнительней, кабачок (продать его, двухкилограммового, удалось за десяточку), пошла дальше. Навстречу - Татьяна Дмитриевна.

– Здравствуйте, моя дорогая!

– Добрый день, добрый день, Сергеевна!

Сразу как-то легче стало, потеплело и отмякло в груди... С этой женщиной у Натальи Сергеевны по-настоящему хорошие отношения. С одной, пожалуй, из всех жителей Малой Кои. Беды их подружили... До гибели Юры в основном здоровались только, фразами о погоде перебрасывались, о чем-то еще, что сразу же вылетало из памяти. Но вот когда с Юрой случилось... неожиданно совсем, и единственной, кто помог тогда, оказалась Татьяна Дмитриевна. И словом душевным, и делом - поддержала. Моталась по разным конторам с бумагами, поселила Наталью Сергеевну и ее мужа в городе у своей сестры, на похоронах что-то делала, поминки были на ее плечах. Мало что видела и соображала, конечно, в те дни Наталья Сергеевна, но все-таки заботу всегда почувствуешь.

Старая и такая верная истина: кто сам несладко живет, тот к чужому горю отзывчивей... У Татьяны Дмитриевны вся жизнь несладкая. Единственная дочь - дочери уже под сорок - с рождения очень больна психически. Почти все время ее держат в пансионате для неизлечимых; мать берет ее иногда - долго перед тем просит медицинских начальников, - но после какой-нибудь выходки (уровень развития у нее, как у ребенка трех лет) приходится сдавать ее обратно врачам...

За чашкой чая посидеть, не спеша побеседовать подругам удается редко - все дела, суета, заботы. Обычно встречаются вот так, посреди улицы, делятся новостями, жалуются, горюют, а потом, спохватившись, бегут дальше, куда кому надо.

– Как у вас?
– осторожно спрашивает Татьяна Дмитриевна.
– Как супруг?

– Все лежит, все лежит.
– Наталья Сергеевна покачивает головой.
– Уж, наверно, теперь к одному концу...

– Не надо так, ведь бывали случаи...

– Надеюсь, на это только и стоит надеяться. Что ж... Вот с рынка еду, - говорит Наталья Сергеевна более живым голосом.
– Вроде расторговалась, а денег снова тридцать рублей. И не купила особенно ничего.

Татьяна Дмитриевна соглашается:

– Да, деньги летят сумасшедше. Тоже пенсии жду не дождусь. Настюшу взять хочу хоть на неделю. Лето кончается, а она там, в четырех стенах, бедняжечка. Тут съездила к ней... Ох, худая, желтая вся, плачет, домой просится...

– Конечно, родной дом есть родной дом. Все легче.
– Но против воли вспоминается Наталье Сергеевне случай из прошлого лета: Насте вдруг разонравилось ее платье, и она при чужих людях - а это у магазина произошло - стала его снимать; Татьяна Дмитриевна бросилась к ней, но отлетела, получив от дочери локтем в грудь, какие-то парни загоготали; с трудом удалось завести ненормальную за калитку, успокоить.