В объятиях Шамбалы

В полусне (а может быть, и во сне!) передо мной проносились видения параллельных миров, и мне, спящему на плече Сергея Анатольевича Селиверстова, казалось, что все люди параллельных миров наши друзья, которые хотят помочь нам и которые дали свою силу нам — трехмерным людям, чтобы и в нашем мире, где слово «человек» пока не звучит с большой буквы, появилась божественная сила пяти элементов, способная не только сокрушать, но и созидать, созидать то, что невозможно создать ничем иным. Божественная сила пяти элементов работала на Земле именно здесь, на Тибете, чтобы сотворить здесь Город Богов, чтобы он мог… чтобы он мог… чтобы он мог… Результаты работы силы пяти элементов — объединенной силы параллельных миров — мы воочию видели здесь в виде уникальных каменных конструкций Города Богов, но так и не поняли, для чего же была применена здесь эта… «тяжелая артиллерия Вселенной». Но не поняли… пока… Пока еще не поняли!

Плечо (а порой и грудь!) Сергея Анатольевича было уютным. Я ощущал, что спал на теле трехмерного человека, трехмерного Сергея Анатольевича Селиверстова. И мне, почему-то, не хотелось менять его трехмерное тело (используемое в качестве подушки!) на гигантское тело четырехмерного человека, хотя Сергей Анатольевич и в трехмерном обличий был не мал! Я ведь и сам был порождением трехмерного мира и, естественно, тянулся ко всему трехмерному, потому что здесь, в этом по высшим меркам скучном и угрюмом мире, была моя Родина, которую мы, трехмерные люди, должны изменить и сделать веселой и жизнеутверждающей.

Я еще раз подвигал своей головой по трехмерному плечу (или груди?!) Сергея Анатольевича и вдруг ощутил, что мы, трехмерные люди, не очень-то уважающие самих себя, все-таки… все-таки сможем изменить наш скучный и угрюмый мир и сделать его таким… таким… что и в нем, этом заброшенном на низшие уровни мире, когда-нибудь появятся чудеса, те невероятные чудеса, на которых прозрачными, но ясными буквами будет нанесен главный девиз достижения чудес — Чистая Душа. И тогда (кто знает?!), может быть и в нашем, уже не угрюмом, а веселом мире, засияет чудодейственная сила пяти элементов, сила, которая (скажу я вам, забегая вперед) создала нас самих, как составную часть мироздания… создала через Город Богов, совместным творчеством (и зодчеством!) параллельных миров.

— Тр-тр-тр! — гулко прозвучало в моей голове.

Сергей Анатольевич снова закусывал сухарем.

Мне приснилось Главное Зеркало Времени и Зеркало Царя Смерти Ямы в Городе Богов. И я как-то просто и легко (во сне!) осознал, что времена чудес наступят тогда, когда Человечество познает законы Времени и станет признавать каждого человека как Человека-Время или Человека-Мысль (поскольку Энергия Мысли есть энергия Свободного Времени), а также станет больше доверять чувствам, которые и посланы Богом для того, чтобы инспектировать мысли. И тогда, если чувства начнут превалировать в нашем мире, вполне возможно, и наступят времена матриархата (поскольку женщины более склонны к чувствам!), и… женщины начнут ухаживать за мужчинами (кстати, такие симптомы уже есть!), когда с дурости накачавшийся «качок» будет стыдливо склонять голову, не решаясь позволить обнять свое «мясожировое тело» хрупкой женщине.

В тот момент, когда я ехал и, беспредельно устав, спал, спал и спал на плече (или груди!) Сергея Анатольевича Селиверстова, периодически пробуждаясь от уже привычных звуков «Тр-тр-тр!», я еще не знал, что скоро смогу сделать первую в мире трансплантацию глаза, в основу которой лягут пусть призрачные, пусть гипотетические и недоказуемые законы Времени (а именно «скоростного врастания кровеносных сосудов»), которые будет так трудно объяснять коллегам и которые были навеяны Зеркалом Царя Смерти Ямы — Думающим Зеркалом Времени.

— Тр-р-р-р-р-р-р-р-р! — прозвучало в голове.

— Твердый сухарь попался! — подумал я.

А мы все ехали и ехали. А желудок все болел и болел. А я, не обращая внимание на боль, спал и спал, спал и спал, спал и спал. Только иногда я, просыпаясь от нестерпимой боли, останавливал машину и выходил постонать, порой… громко постонать. А однажды я лег на плечо стоявшего рядом Сергея Анатольевича и громко заплакал.

— Больно! Очень больно! — вырвалось из меня сквозь слезы.

День проходил за днем. А мы ехали и ехали. А желудок болел и болел. А грязь выходила и выходила из меня.

Порой я открывал глаза и смотрел в окно и видел то каменные надписи на склонах, говорящие о том, что тибетцы не хотят забывать великих когда-то заклинаний, то ровные круги — свидетельства Шамбалы, то ступы — символы пирамид Города Богов, но я уже понимал, с болью в душе понимал, что миссия тибетцев уже выполнена.

— Почему же Бог обижает людей?! — думал я периодически.

Я не находил прямого ответа на этот вопрос, но в глубине души понимал, что… так, наверное, надо… ради прогресса… ради жестокого прогресса, поскольку без прогресса не будет жизни.

— Живет все: живут люди, живут насекомые, живет энергия, живет вода, живет огонь, — проносилось в моей голове.

Мне почему-то было грустно. И только периодические звуки «Тр-р» немного веселили меня.

Вскоре мы достигли того места, когда тибетское плато начало снижаться. Наступила пора прощаться с Тибетом. Мы горделиво обнимались, позируя перед фотоаппаратом то на фоне озера, то на фоне палатки, а на душе было грустно, потому что нам не хотелось расставаться с Тибетом — Колыбелью Человечества.

Я, конечно же, улыбался и фотографировался с деланной улыбкой на лице. А желудок болел, болел и болел… Но как только я.[ садился в автомобиль, я тут же засыпал и спал, спал и спал, не обращая внимания на боль. Срабатывала защитная реакция организма после перенесенных стрессов.

Иногда я вспоминал свои былые чемпионские походы, когда на тяжелых перевалах было столько стрессов, столько стрессов… А потом… нам на грудь вешали чемпионские медали.

— Неужели я сдал, неужели я… постарел? — думал я.

Мне вспомнился уже пожилой бывший президент японской фирмы «Ничиборен», господин Кондо, или вернее, Кондо-сан. Он прекрасно говорил по-русски, но иногда путал русские слова.

С ним, господином Кондо, мы как-то шли по Манежной площади в Москве, изрядно выпив. Конечно же, мы говорили о жизни. Весело говорили. Я помню, расспрашивал его о степени напора японских мужчин во время процедуры ухаживания за японскими женщинами, попросив особо отметить его личный опыт.

— Ты что, Мулдашев-сан, ты что? — помню, сказал Кондосан. — Я уже, уже… я уже устарел.

— Чего? — переспросил я.

— Устарел, — повторил он, путая слово «устарел» со словом «постарел».

Помню, мне стало грустно.

Вот и сейчас мне стало казаться, что я, возможно, тоже «устарел», но… кто знает…. кто знает, в какой степени. Вскоре стали встречаться селения, в которых мы останавливались, чтобы перекусить. Я наблюдал, как Рафаэль Юсупов пьет чай, всем своим видом оценивая качество этого напитка, я любовался, как Равиль Мирхай-даров простодушно «сосет» из горла пиво, но особо внимательно я следил за Сергеем Анатольевичем Селиверстовым, который выпивал любой напиток одним-двумя глотками и тут же начинал писать на коленях, желая, видимо, наверстать упущенное в ведении своих полевых дневников.