В объятьях олигарха

— Нет, благодарю.

— Так, Витя, не бывает. Такие контракты, как у нас, расторгает суд, а что ты там скажешь? Дескать, погорячился, убил старичка–юриста… Кстати, чувствуешь ассоциацию с Раскольниковым? Старичок, старушка… Хе–хе–хе… Значит, убил, забрал казну, а теперь желаю расторгнуть договор, так как больше ни в чем не нуждаюсь. Витя! Да

тебе намотают пожизненное, и то только благодаря мораторию. А мораторий скоро отменят. Не слыхал про это?

— Почему отменят?

— Поторопились с мораторием. Руссияне ропщут. Я тоже думаю, смертная казнь необходима, мы не Европа. Грозила бы тебе, Витя, смертная казнь, может, пожалел бы Гарика. Хотя куш большой, удержаться трудно, не спорю… Нет, горячку пороть не стоит. Напиши расписку и спокойно работай дальше. Дать бумагу?

Никакой бумаги он давать, естественно, не собирался* и по лицу было видно, что забава ему прискучила. Но он явно ждал от меня еще каких–то реплик, соответствующих его сценарию, и начинал злиться на мою медлительность. У меня же осталось одно желание: поскорее закончить постыдную, нелепейшую сцену, забиться в свою нору и там, наедине с собой, попытаться понять, что, собственно, происходит.

— Леонид Фомич, я могу дать сто расписок, но за тысячу лет не заработаю такой суммы.

— Это ничего, Витя, не страшно. Не заработаешь, и не надо. Главное протокол соблюсти. С распиской надежнее. Сними груз с души.

Со мной случилась маленькая истерика.

— Не знаю, зачем вам все это понадобилось, — прошамкал я, словно зубы вываливались, — но со мной этот номер не пройдет. Хрен вам, а не расписка.

Похоже, именно этого он и ждал. Расцвел в улыбке, как примадонна, лоснящиеся щечки порозовели. Хлопнул в ладошки — и в кабинете появился Абдулла. Склонился у дверей в церемониальном восточном поклоне.

— Проводи господина писателя, — распорядился Обол- дуев. — А ты, Витя, подумай хорошенько. Зачем нам ссориться? Нам ссориться ни к чему.

Еще под впечатлением своего «хрена» я задумчиво последовал за бритоголовым абреком, и лишь когда спустились на первый этаж, осведомился, куда он меня ведет. Абдулла смешливо скосил черные, как две пули, глаза.

— Пересыльный пункт… Не бойся, товарищ. Там будет хорошо.

Обращение «товарищ», услышанное от глухонемого диковатого горца, меня окончательно подкосило.

Пересыльный пункт оказался сыроватой комнатушкой на цокольном этаже. Без окон, с зарешеченным смотровым глазком в двери. Обстановка небогатая: железная табуретка, привинченная к полу, железный стол и железный лежак, накрытый ватным матрацем в подозрительных желтых пятнах. На столе стопка бумаги, несколько шариковых авторучек, пепельница и красная пачка сигарет «Прима». В общем, ничего устрашающего, никаких пыточных приспособлений.

— Сиди пока тут, товарищ, — сказал Абдулла. — Если чего надо, крикни в дверь.

— У меня зажигалки нет.

— Зажигалку нельзя, — добродушно засмеялся горец. — Вдруг пожар будешь делать.

Ошибся я в нем, он не был глухонемым.

ГЛАВА 19 ГОД 2024. ОПОЛЧЕНИЕ

К концу лета Митя Климов сам себя не узнавал.

Он спал на влажной земле, подложив под голову камень, ел полусырое мясо с ножа, пробегал в день десятки километров ровной звериной рысью и на излете молодости (к тому времени средний срок жизни руссиянина сократился до тридцати лет против восьмидесяти — ста в цивилизованных странах) почувствовал, что вырвался на новый виток судьбы и она наконец–то стала к нему благосклонной.

У него завелись друзья, и первый среди них — Леха Жбан, смуглоликий, русоголовый, поджарый, как натянутая тетива, ратоборец. Поначалу Леху приставили к нему опекуном и отношения между ними складывались не всегда ровно. Глазастый весельчак пользовался любым случаем, любой Митиной промашкой, чтобы доказать свое превосходство, но делал это беззлобно, с юмором и ни разу не использовал свою ловкость, чтобы нанести серьезное увечье. Во многом он превосходил Митю, но не во всем.

Через месяц Митя с блеском прошел первое испытание. Он должен был продержаться в течение часа против трех дружинников, но не одолеть их и не уйти от них (это невозможно), а сбить с толку, предстать перед ними неузнанным. Игра в призраки, так это и называлось. Митя поразил и своих преследователей, загнавших его в болото, и сотника Данилку Гамаюнова, принимавшего экзамен. Когда дружинники, радостно улюлюкая и размахивая ременными петелками, продрались через чащу, то встретили не Митю, а волоокую речную русалку, выходящую из трясины и на ходу выжимающую мокрые волосы. Бойцы так и замерли, очарованные, а Митя подошел к ближайшему из них, приставил нож к горлу и насмешливо посоветовал: «Не зевай, парень, смерть проморгаешь».

Ошеломленный дружинник щелкнул пастью, будто капканом, а вышедший из кустов сотник озадаченно поинтересовался:

— Как ты это проделал, Митяй? Ведь этому тебя не учили.

— Кое–что из старых запасов. — Митя самодовольно ухмылялся. — Трансформация вегетатики. Передача образа на расстояние. Несложная штука, но требует подготовки.

Сотник дружески похлопал его по плечу, смущенно отводя глаза от пышных зеленоватых русалкиных грудей.

— Хватит скоморошничать. Убери эту гадость. После доложишь в письменном виде. А вы, ребятки, — он обернулся к дружинникам, — все трое покойники. Поздравляю. Охмурил вас странник.

Рослые бойцы что–то невнятно залопотали, еще не придя в себя от изумления, хотя Митя уже вернулся в свой натуральный облик.

После этого испытания Леха Жбан его зауважал и сбавил гонор. Как все в отряде, он понимал, что Митя временный гость, недаром его уже дважды водили в поселок на беседу с полковником Улитой. Большая честь, но никто ему не завидовал, напротив, поглядывали с сочувствием. Из тех, кто покидал свободные территории в одиночку, ни один не воротился назад. Погибали или нет, неизвестно, домысливали разное, но с Митей, конечно, случай особый. Из оккупированной зоны он появился целехонький, да еще привел с собой справную девку, значит, при необходимости сумеет повторить маршрут. Относились к Мите нормально, но он так и не смог стать в дружине своим, постоянно чувствовал вокруг себя этакий дружеский холодок. В отряде числилось сорок пять человек, все молодые неустрашимые воители, живущие одним днем, от рассвета до заката, самому старшему, по званию и по возрасту, сотнику Гамаюнову было едва за тридцать. Обитали в землянках, утепленных сосновыми бревнами, в каждой по три–четыре бойца. Время проводили в изнурительных упражнениях и тренировках да еще на охоте и рыбной ловле, служивших основными источниками пропитания. Таких отрядов на свободных территориях, накрытых космическим зонтиком, непроницаемым якобы даже для спутниковых систем слежения, по уверениям Лехи Жбана, было множество, десятки и сотни, единственный смысл их существования заключался в готовности по первому сигналу выступить в поход.

Когда Леха сказал об этом, Митя подумал, ратоборец шутит. Но тот и не думал шутить. Спросил: а что такого, что тебя удивило, брат? Митя стушевался и не сразу ответил, но, видя, что опекун чем–то вроде обижен, объяснил, как понимает обстановку. Неужели, спросил он, Леха Жбан или его командиры всерьез рассчитывают, что они вдруг выскочат из лесов и болот со своими копьями, луками да топориками и напугают супостата, владеющего современными военными технологиями и уже накинувшего на весь мир электронную удавку Интернета? Надеяться, по мнению Мити, можно только на то, что у какого–нибудь генерала Анупряка начнутся корчи и он лопнет от смеха.

— Ах, вот ты о чем, — понял наконец Леха Жбан. — Значит, непосвященный. Но мог бы сам догадаться: все, что ты видишь, маскировка. Почему не расспросил ни о чем Улиту, с ним у тебя вроде бы вась–вась?

— Маскировка? Хочешь сказать, все эти блиндажи, голубиная почта и все прочее — только видимость? И что же за этим скрывается?

— Будет приказ, сам увидишь, — важно ответил Леха. — Вроде ты парень башковитый, Митяй, личину умеешь менять, а иногда такое ляпнешь, тошно слушать.

— Что же такое я ляпнул, от чего тебе тошно? — в свой черед насупился Митя. Они сидели у вечернего костра вдвоем, поблизости затихал к ночи лагерь. Дозорный Тишка Кафтан от скуки поглядывал за ними из–за соснового ствола. Молоденький совсем, лет пятнадцати, играл в чукчу.

— Как думаешь, — сощурился Леха, — Россию отдали и назад не заберем? Зачем тогда жить?

Митю поразил и сам вопрос, и какая–то неожиданная злоба, проступившая в голосе мирного ратоборца. Злоба, не сулившая ничего хорошего. Никому. И ее носителю тоже. Митя ответил растерянно:

— Как вернешь, она давно не наша.

— Кто тебе наплел? Болтуны московские?

— Это правда, Леха. Пустыми мечтами бабы себя тешат. История обратного хода не имеет. Наши предки все просрали.

— Предки, значит, виноваты?