В огне Восточного фронта. Воспоминания добровольца войск СС

Вскоре после этого мы, подобно возбужденным школьникам, штурмующим автобус, начали занимать свои места в «юнкерсах». При этом сидеть нам пришлось на своих рюкзаках, поскольку сиденья из салонов самолетов были убраны. Нас ведь было слишком много, чтобы мы могли разместиться на нормальных местах. Но мы не слишком переживали из-за недостатка комфорта и даже шутили, что все равно летим за государственный счет.

При взлете сердца многих из нас, впервые поднимавшихся в воздух на самолете, забились едва ли не громче моторов «юнкерсов». Загруженные под завязку машины медленно набирали высоту. Затем эскадрилья разделилась, чтобы снизить потери в случае возможной атаки истребителей врага. А мы столпились у больших бортовых иллюминаторов.

Русские равнины, покрытые снегом, расстилались далеко внизу под нами и напоминали изображение на карте. Они казались бесконечными. Мы были поражены открывшимся перед нами видом. Темные леса и воронки от взрывов, которые мы могли разглядеть, резко контрастировали с белым снегом. Также нам были отчетливо видны разрушенные мосты. Попадая в воздушные ямы, наш «юнкере», стальная птица с тридцатиметровым размахом крыла, подскакивал то вверх, то вниз. При этом некоторые из нас поначалу даже вскрикивали. Беззаботные и простодушные, мы жадно впитывали в себя новый опыт и наслаждались полетом.

Так прошло около часа, и вдруг мы увидели в небе крохотные черные точки, которые стремительно приближались к нам. Это были истребители противника! В салоне самолета тут же появился стрелок-радист, одетый в толстую куртку на меховой подкладке и коричневую кожаную шапку, с патронной лентой через плечо и выпученными глазами. Он спешно занял свою позицию в хвосте «юнкерса», где был установлен пулемет. Позиция за пулеметом была открыта всем ветрам и непогоде. И лишь глядя на стрелка-радиста, мы, наконец, осознали всю серьезность ситуации. Медленные и неповоротливые «юнкерсы», чья максимальная скорость была всего 270 километров в час, представляли собой очень легкую мишень для советских истребителей. Но на этот раз нам очень крупно повезло, и истребители врага по какой-то неизвестной причине развернулись и скрылись за горизонтом. Мы, пехотинцы, пришли в такой восторг, что ощущали себя едва ли не победителями в воздушном бою.

Однако от нашей веселости очень быстро не осталось и следа из-за нарастающей турбулентности. Наши лица одно за другим теряли свой розоватый цвет и становились болезненно белыми. Многие начали раскаиваться, что спешно проглатывали свои пайки, которые, не успев перевариться, теперь извергались в футляры, из которых мы торопливо вынимали противогазы. Никакой другой емкости для этой цели у нас попросту не было. Нас всех без исключения охватила ужасная воздушная болезнь, которая ничуть не лучше морской болезни. Страдая от охватившего нас недуга, мы даже не заметили, как наши «юнкерсы» начали приземляться на посадочную полосу временного аэродрома.

Моторы самолетов все еще работали, когда мы начали выпрыгивать из их промерзших салонов. До чего же здорово было снова ощутить под ногами землю! Дрожа от холода и спеша укрыться от снегопада, мы побежали к большому открытому ангару. Там в пустой металлической бочке горели крупные дрова, и этот костер помогал нам хоть немного согреться.

Мы тогда не имели ни малейшего представления, где мы находимся, и лишь позднее узнали, что аэродром называется «Орел». Вскоре после этого нам стало ясно, что одноименный город, в котором находился аэродром, не располагается на юге у Днепра, а наоборот, находится в центре Советского Союза на реке Ока. То есть мы пролетели через Киев на северо-восток и приземлились примерно в 250 километрах от Москвы. Это означало, что мы не будем принимать участие в боях вместе с дивизией «Викинг». И возникал естественный вопрос: почему?

Английский историк Дэвид Ирвинг в своей книге о Гитлере и его генералах дает ответ на этот вопрос. В напряженной ситуации, вызванной суровой русской зимой, незадолго до наступления на Москву Гитлер лично принял главнокомандование сухопутными войсками, которое до этого осуществлял фельдмаршал Вальтер фон Браухич. Приказы Гитлера требовали от его бойцов фанатичного сопротивления, при этом возможность прорыва врага с флангов или со стороны тыла в расчет вообще не принималась. Также фюрер распорядился срочно пополнить войска на центральном участке фронта за счет войск СС, бойцы которых должны были быть переброшены к месту назначения кратчайшим путем, то есть по воздуху. Таким образом, мы должны были поддерживать войска, оказавшиеся в очень непростой и опасной ситуации.

Анализируя ситуацию, Дэвид Ирвинг приходит к выводу, что в непростые месяцы зимы 1941 года Гитлер продемонстрировал свою решимость, которая была подкреплена легендарной выносливостью немецких солдат, не боявшихся любых трудностей.

В вечер нашего прибытия в Орел мы увидели с крыши аэродрома, как рухнул на землю охваченный пламенем тяжелый четырехмоторный транспортный самолет Фокке-Вульф «Кондор» (FW 200). За его падением последовал оглушительный взрыв. Все, кто находился на борту самолета, погибли. Среди них были и генералы. Однако самолет этот не был атаковав а разбился либо из-за ошибки пилота, либо из-за технической неисправности.

Мы провели в ангаре всю ночь при тридцатиградусном морозе. На следующий день мы отправились в путь в товарных вагонах с железными печками. Мы садились вокруг них на устланном свежей соломой полу и ощущали хоть какой-то комфорт, хоть немного отогревались. Через некоторое время, немного выпив, мы начали напевать старые солдатские песни. Движение поезда то и дело преграждали снежные заносы. Нам приходилось покидать вагоны и расчищать пути. Те, кто выпрыгивал из вагонов первыми, зачастую проваливались в сугробы, такие высокие, что порою они были нам буквально по грудь. Вот так мы и ехали — от сугроба до сугроба.

Глава одиннадцатая Военная зима

В эту зиму в северных областях России были зарегистрированы пятидесятиградусные морозы. Столь холодных зим в этой стране не было уже 140 лет. На земле не существовало солдат, способных сражаться в таких условиях, да и оружия, пригодного для таких температур, также еще не было изобретено.

Красная Армия воспользовалась ситуацией и подготовила контрнаступление, чтобы остановить немецкую армию у ворот Москвы. Русские говорили в те дни, что «генерал Мороз» сражается их стороне. Сталин, сидя в Кремле, увидел в этом первый проблеск надежды.

До этих пор ни погода, ни сопротивление врага не могли остановить победный марш вермахта по Европе.

В октябре российская распутица замедлила темп немецкого наступления, но начавшиеся в ноябре поначалу умеренные морозы, казалось, решили проблему.

Советские бойцы еще летом потеряли уверенность в победе, как только немецкая армия пересекла реку Березина, правый приток Днепра. В исторической памяти русских эта река обладала особым ореолом, ведь именно здесь Наполеон понес огромные потери во время своего отступления в 1812 году. Переправа через реку Березина стала гибельной для великой армии Бонапарта. Однако немцы преодолели эту преграду без особых трудностей и в скором времени находились уже в восемнадцати километрах от Москвы.

15 октября Государственный Комитет Обороны СССР принял решение об эвакуации, и уже на следующий день началась эвакуация из Москвы за Волгу управлений Генштаба, наркоматов, военных академий, и других учреждений. Иностранные посольства также были эвакуированы из российской столицы. В городе были заминированы мосты, заводы и электростанции. Значительная часть населения была убеждена, что немецкие войска вот-вот войдут в Москву. Начались беспорядки. Люди грабили магазины и квартиры, оставленные эвакуировавшимися. А некоторые коммунисты, возмущенные тем, что их вождь не смог остановить продвижение врага, даже сжигали свои партийные билеты. Однако НКВД продолжал свою работу, арестовывая недовольных и расстреливая мятежников.