В окрестностях тайны

Это ощущение острой опасности и одновременно покоя вокруг осталось потом надолго в воспоминаниях Смолинцева.

И опять, как тогда ночью с Тоней, в ожидании доктора, уведенного немцами, он смотрел на звезды в просветах между туч, и обманчивое чувство Какой-то внутренней связи с ними овладело им.

Справа уже начинались плавни. Знакомая «щучья заводь», где в неподвижной, заросшей кувшинками воде в обилии водятся караси и щуки.

— Стой! Брось оружие! — услышал он внезапно совсем близкий окрик.

В тот же миг лодка, ловко схваченная за борт багром, ткнулась в берег, и Смолинцев от неожиданного толчка чуть не слетел в реку.

Свои! — сразу мелькнуло в голове, и он обрадованно и торопливо, боясь, чтобы они не начали стрелять, не выслушав, не разобравшись, начал объяснять, что он свой, что он специально пробирается к «нашим», тем, что у Каменки на «пятачке».

Говоря все это, он уже рассмотрел в темноте стоящих перед ним бойцов в неуклюжих шинелях, один из которых держал лодку багром, а второй направил прямо в грудь ему свою длинную, как пика, винтовку с мерцающим стальным штыком.

— Выходи, — последовал грозный приказ.

Его обыскали без всякой церемонии.

— Кто такой?

— Ну, наш же я, советский, — что вы, не видите?

— Иди вперед. Если побежишь — застрелю.

Ему показали, куда надо идти.

— У меня рюкзак, — он оглянулся на лодку.

— Семенов, возьми рюкзак. Отведешь задержанного к старшине.

Но навстречу им из-за деревьев вышел еще кто-то. Это, должно быть, и был старшина.

— Что тут у вас? — недовольно спросил он.

— Вот задержала, — боец указал на Смолинцев а.

Пришлось опять повторять все сначала.

— А.в рюкзаке у тебя что?

Там оказалось несколько бутербродов в газете, сухари, коробка рыбных консервов «сом в томате».

— Ну, угощай, — что ли, — неожиданно сменил тон старшина. — Я вижу, ты свой парень.

Это были хорошие минуты впервые испытываемого Смолинцевым солдатского братства. Все вчетвером они сидели на плащ-палатке, разостланной под кустом, и ели то, что было у Смолинцева.

Бойцы, должно быть, порядочно проголодались. Это было видно по тому, как они глотали хлеб, почти не жуя, как тщательно вылизывали банку — из-под консервов и грызли сухари.

— Ты сам-то что же отстаешь?

— Ешьте, ешьте, я не хочу, я недавно ел, — уверял он, совершенно счастливый.

Какой-то внутренний голос подсказывал ему, что теперь все пойдет хорошо.

— Значит, не захотел с немцами жить, к своим подался? Как же узнал, что мы тут?

Смолинцев рассказал про доктора и потом уж о том, как он отстал от матери и, контуженный, оказался в госпитале.

— А вы тут в плавнях? — спросил он. — Я эти заводи знаю, мы сюда за щуками ездили.

Где-то недалеко над речным разливом провыл снаряд и разорвался по ту сторону реки.

— Начали, — сердито сказал старшина и посмотрел на небо. — Что-то с опозданием сегодня.

В кустах у берега зашуршало, и вскоре оттуда, пригнувшись, появился запыхавшийся боец с винтовкой.

— Товарищ старшина, буксир подходит!

— Далеко?

— С полчаса ходу.

— Ладно. Сейчас, — старшина неохотно поднялся и стал свертывать плащ-палатку. — Ну, спасибо тебе, парень, — сказал он.

— А это откуда же буксир? — спросил Смолинцев.

— С «пятачка», от артиллеристов.

— А тут разве не «пятачок?»

— Э, милый, там вся земля с железом перемешана. Тут у нас в плавнях вроде как бы тылы — лазарет и прочее. Сейчас оттуда раненые прибудут.

Он хотел идти, но Смолинцев схватил его за рукав.

— Товарищ старшина, я вам еще главное не сказал, вот смотрите, — он вдруг сел на землю, стремительно скинул ботинок и извлек из-под стельки пергаментный пакет. — Вот посмотрите!

Старшина с недоумением развернул пакет и, нагнувшись, осветил его фонарем под полой своей шинели.

— Тут по-немецки, — озабоченно сказал он. — Надо командиру «пятачка» показать. Откуда это у тебя?

— От пленного одного. Это надо передать обязательно. Я поклялся.

Старшина, нахмурясь, смотрел на него с каким-то новым интересом.

— Так ты за этим и приплыл сюда?

— За этим. И потом я к своим пробиться хотел.

— Ладно, обувайся, посмотрим там.

Небольшой черный буксир наконец причалил к мокрым сваям. На тесовый настил сбросили трап и стали выгружать раненых. Потом матрос струей из шланга смыл кровь с железной палубы, и начали погрузку.

Ветер приносил с берега запахи водорослей и рыбы. На буксирчик внесли несколько цинковых коробок с патронами и три тяжелых ящика с гранатами. Солдат в пилотке и засаленном ватнике, бывший тут за капитана, сначала не хотел брать Смолинцева на пароходик, как невоенного. Но старшина сказал, что у Смолинцев а «особое задание». И эти слова сразу подействовали.

— Обстреливает? — спросил старшина.

— Не без этого! — капитан буксира надвинул пилотку на лоб, презрительно оглядел мутное пространство и сплюнул за борт. — На земле, там хоть укрыться есть где: то бугорок, то канавка; и ранят — так санитар или другой кто найдет после боя, а тут! — он махнул рукой и опять сердито сплюнул.

— Люся здесь? — спросил старшина.

— Здесь. Да нам обратно пора, а то затемно не успеем.

Он посмотрел на восточный край неба и дал команду отчаливать.

— Бывай здоров! — сказал старшина Смолинцеву и спрыгнул на берег.

Довольно долго буксир шел ровным ходом по беспокойной волне. Слева неясно выступали очертания леса. Дул ветер. На палубе было холодно. Два раза принимался дождь, и скоро Смолинцев сильно продрог в своей курточке.

Капитан поманил его к рубке, и когда Смолинцев подошел, достал из-за пазухи плоскую флягу в суконном чехле.

— Грейся, — сказал он.

От глотка водки стало теплее и родилось ощущение уютности и веры в удачу.

По другую сторону рубки сидела девушка санитарка, придерживая на коленях толстую брезентовую сумку с большим красным крестом. Капитан стал уговаривать ее, чтобы она тоже выпила:

— Чего ты боишься, Люся?

— Та не можу я: дюже горько, — отмахнулась она.

— Боишься? Видно, маму не спросилась, как на фронт пошла, — весело сказал капитан.

— Вот и не угадали. Я без мати росла — с батькою. Теперь он привел «мать», да она меня моложе на два года.