В окрестностях тайны

— Уходите, милые, скорее уходите, — зашептала она. — Тут они! Не дай бог, увидят, и вам пропадать, и мне!

— Ты гляди, тетка, раньше смерти не умри от страха, — сердито заметил Федюничев.

Капитан стал расспрашивать названия ближайших населенных пунктов и направления дорог.

— Сынок, нешто молочка бы вам надоить, — предложила женщина расхрабрившись.

Федюничев дал ей свой котелок, выковыряв из него масло.

Озираясь на крыши деревни, едва видневшиеся в низине за полем, женщина присела на корточки и стала доить корову.

— Свой будто у них ушел, ихний же немец. Рыщут тут по лесу. Глядите, не наскочите на них. Ох, господи, воля твоя, жили, да и дожили!.. Так вот и идите через лес напрямки. С той стороны вроде потише, а тут он на Ржев прет, в самую Москву…

Издали послышался лязг металла по камням.

— Тут шоссе рядом, — сказала женщина.

Торопливо крестясь, она погнала корову в сторону от дороги.

— Окружают, собаки! — сказал грузин, сверкая черными глазами.

Через некоторое время шесть немецких тягачей с пушками, оглушительно громыхая, прошли по шоссе метрах в ста от них.

Все трое не проронили ни слова, мрачно поглядывая друг на друга. Капитан был бледен и хмур, у него все сильнее и сильнее болело темя под повязкой, и он делал усилие, чтобы держать голову прямо. Грузин сердито кусал ветку. Федюничев, как всегда, был деловито серьезен. Казалось, он к чему-то прислушивался. Скоро тугой рокот над вершинами леса стал явственнее, воздух задрожал и напрягся, и над ними мелькнули зеленые плоскости самолетов с ярко-красными звездами на концах.

— Наши! — закричал Джарбинадзе.

Послышался нарастающий вой падающих бомб,

и где-то впереди, на дороге, раздались взрывы.

Забыв о всякой осторожности, они побежали вперед.

Лес скоро кончился. Перед ними, сколько видит глаз, простиралось красивое золотое поле спелой пшеницы; в самой середине его, на бугре, горел тягач, черный столб дыма тянулся в небо. Перевернутая пушка лежала поперек дороги. Из кювета торчала неподвижная туша другой машины. Самолета уже не было видно.

— Так, — удовлетворенно сказал капитан, — есть все-таки справедливые дела на земле!

Они осторожно перебрались через шоссе и двинулись дальше по руслу какой-то живописной речонки с крутыми извилистыми берегами.

Возбужденные виденным, они забыли об усталости и только много часов спустя впервые присели отдохнуть на лесной поляне. Федюничев и Джарбинадзе опять ели сыр с сухарями, а капитан лежал на спине, сжав зубы от боли, и смотрел на вершины деревьев, плавно качающиеся на ветру. Он чувствовал какую-то тошноту, все время подступавшую к горлу и сводившую челюсти.

По листве забили тяжелые капли дождя. Низкая серо-лиловая туча появилась над лесом. Надо было двигаться дальше.

К вечеру, вымокшие и продрогшие, они неожиданно вышли к аккуратному домику с яблонями и ульями под окном.

— Не могу больше идти, — сказал Джарбинадзе. — Тело ноет, все ноет…

— Уймись, — цыкнул Федюничев и взглядом указал на капитана, который стоял, прислонившись спиной к дереву, чтобы не упасть. Лицо его сделалось серым, глаза потухли, сквозь бинт явственно проступало темное пятно.

Они взяли капитана под руки и повели к крыльцу. Капитан не сопротивлялся, все плыла у него перед глазами, хотелось упасть и уснуть.

Им открыла молодая женщина в смятом платье, расстегнутом на груди. Вероятно, она спала после обеда. Лицо ее было испуганным, и на молочно-розовых полных щеках отпечатались складки подушки.

В распахнутую ею дверь виден был крашеный чистый пол, белый подоконник, тюлевая занавеска и детская кровать с пластмассовым голышом на одеяле.

— Разрешите? — Джарбинадзе церемонно приложил руку к груди.

Женщина молча посторонилась, и они вошли.

Капитан сразу опустился на стул, забинтованная голова его беспомощно склонилась набок.

Женщина все еще стояла не двигаясь, не зная, что делать, растерянно сцепив руки и прижимая их к груди.

— Куда бы его положить? — спросил Федюничев.

— Вот здесь на кровать, пожалуйста, — женщина заторопилась, стала взбивать подушки.

— Наволочка чистая, только меняла, — сказала она.

— Неважно, — Федюничев склонился и, подхватив капитана под колени одной рукой и под спину другой, поднял его и положил на постель.

Через порог перебрался из соседней комнаты карапуз в штанишках на лямочках. Вцепившись руками в подол матери, он округлившимися от любопытства глазами смотрел на вошедших.

— Отойди! — сказала женщина сердито, как взрослому.

— Это куда мы вышли? — спросил Федюничев.

— Да прямо почти к станции. Сейчас за просекой поселок начнется. Наш-то дом на отшибе. Лесничество было раньше, объездчик жил.

Женщина налила в широкое блюдце теплой воды из самовара и стала разматывать бинт на голове у капитана и отмачивать марлю, присохшую к ране.

— Тут у нас госпиталь устраивают в бывшей школе. Надо бы туда его, вашего капитана.

— Далеко это?

— За речкой сразу, в усадьбе. Это рукой подать. Тетя моя каждый день бегает. Раньше при школе была, ну, а теперь там.

Капитан открыл помутневшие от боли глаза и снова закрыл их.

Движения женщины стали совсем робкими и осторожными, как ее дыхание.

— Вот я никуда не ранен, а думаешь, мне лучше? — сказал Джарбинадзе. — Тело ноет, душа ноет, все ноет…

Но женщина посмотрела на него недружелюбно, а Федюничев прошипел зло:

— Опять завелся.

Он поставил в угол свою винтовку.

— Тут немцев не слышно у вас? — спросил он женщину.

— Да что вы! — Она перестала даже разматывать бинт и приподнялась со стула. Мысль о близости немцев казалась ей просто нелепостью.

Окончив перевязку, она поставила подогреть самовар, принесла в миске свежих огурцов, пучок молодого лука, горшок со сметаной, достала полкаравая хлеба.

Федюничев открыл ножом банку со шпротами» Джарбинадзе тем временем умылся, попросил зеркало и долго, прежде чем сесть за стол, подкручивал кончики усов.