В осаде

— Соня!

Но Мика отстранил её и шагнул в комнату. И это тоже было новым — несмотря на всё своё озорство, он никогда раньше не решился бы поступить так просто и естественно.

Соня сладко спала, свернувшись под тёплым платком. Мика присел на край дивана и всем лицом прижался к её плечу.

— Сонечка, — шепнул он в душную шерсть платка. — Жёнушка…

Недавно, давая сведения о своих родных в канцелярию полка, он назвал Соню своею женой. Эти сведения имели только одно назначение — в случае гибели лётчика Вихрова, траурное извещение было бы послано и в её адрес. Мика понимал это и произнёс слово женаторжественно, не перед скучным писарем, а перед лицом жизни и смерти. И то, что Соня ещё не была его женою, придавало его чувству особую, томительную нежность. Ежедневно барражируя над Ленинградом и сражаясь с «юнкерсами» и «мессершмиттами», он всегда ощущал под крылом самолёта город, где в смертельной опасности жила она, его названная жена, и сестренка Люба, и строгий отец. И уже не весёлые воспоминания ранней юности бередили его душу, а всё желанное будущее, все чаяния его начавшейся зрелости вставали перед ним, взывая к его мужеству и мастерству. Он сражался теперь без озорства, с жестокой расчётливостью, всячески оберегая себя и машину, но внутренне приготовившись ко всему. Он никогда не говорил об этом ни с Глазовым, ни с другими приятелями, по и без слов знал, что они думают так же. Один за другими гибли в боях друзья. Вчера только невероятным напряжением удалось ему, Мике, спасти себя и обгоревшую машину, спланировав на городской аэродром без горючего в баках. И вот, как награда, короткое свидание с девушкой, которая, быть может, так и не успеет стать его женою…

— Жёнушка, — позвал он, осторожно целуя её в висок между прядками упавших на лоб волос.

Соня вздохнула, повернулась на спину и раскрыла ещё непонимающие, немного подпухшие во сне глаза. И таким милым, домашним теплом пахнуло на него от всего её сонного существа, что Мика снова припал лицом к её плечу в порыве никогда не испытанного им трепетного умиления.

— Мика! — радостно воскликнула она, приподнимаясь и стараясь заглянуть ему в лицо. — Мика, откуда ты? Я не слыхала!..

— Жёнушка! — еще раз сказал он, целуя её загрубелые руки.

Взволнованная его новым и пока непонятным ей чувством, Соня, притихла. Но Мика уже застыдился своего чувства, как слабости. Оглянувшись на кровать, где спала Лиза, он всплеснул руками и шутливо ахнул:

— Мужчина в комнате! Лиза проснётся, с ума сойдёт!

Соня фыркнула, с готовностью переходя на привычный весёлый тон, но потом сказала:

— Нет. Она теперь какая-то шалая. Даже не пудрится.

— Да ну?!

Посмеиваясь, как всегда, над Лизой, он вернулся к обычному душевному состоянию и снова вёл себя весёлым сорванцом-мальчишкой, но для этого ему пришлось как бы спуститься с неведомой высоты. И сердце всё ещё трепетало от впервые постигнутой нежности.

Мария проснулась в густых сумерках и, не зажигая света, некоторое время лежала, свободно вытянувшись и наслаждаясь полным отдыхом. Потом она услыхала приглушённые стеною голоса и смех в столовой, громкий шопот Мити за дверью: «Тише, она спит!» Вспомнила, что сегодня в сборе вся семья — и Митя, и девушки, что настал праздничный вечер. И так же, как за минуту до того она жадно хотела покоя, так же теперь она устремилась к людям и деятельности. Чтобы ни ждало их завтра и послезавтра, сегодня она устроит настоящий праздник, как бывало до войны, как будет потом!

Она проворно вскочила и пошла в ванную. Вода показалась ей ледяной, но она заставила себя вымыться до пояса, а затем долго и тщательно растиралась полотенцем. Вернувшись в комнату, приложила холодные пальцы к горячим щекам, погляделась в зеркало и сказала самой себе: «Ничего. Один день поживи для себя».

— Но что? Что? Чего я жду?

Напевая и улыбаясь, она отстранила трезвые вопросы. Мало ли что может быть, ждать надо всего, самого хорошего, обязательно хорошего… Она натянула лучшие, тонкие чулки, надела лучшие туфли и остановилась перед платяным шкафом, раздумывая, что надеть. У неё было немного платьев, и только одно, сшитое перед войною, было новым. Тёмно-вишнёвое, гладкое, без всякой отделки, оно на редкость шло ей и очень нравилось Борису Трубникову. «Пожалуйста, надевай его только для меня..» — просил он.

Расчёсывая и укладывая на голове волосы, Мария испытующе посматривала на своё отражение в зеркале, не совсем доверяя своему насмешливо-спокойному настроению. «Так, значит, наденешь?» — и громко ответила:

— А вот и надену. Почему бы не надеть?

Платье, недавно безукоризненно облегавшее фигуру, оказалось теперь широким. Задорно свистнув, Мария повертелась перед зеркалом, изучая себя, разыскала чёрный кушак и стянула им платье. Так ей показалось ещё лучше.

— Смотри, мама, — сказала она, выбежав в коридор, — я опять тоненькая, какою была до Андрюшки.

Митя выскочил на звук её голоса.

— Боже мой… — пробормотал он. — Какая вы сегодня необыкновенная!

Девушки, увидев Марию, ахнули и побежали переодеться.

В столовой горела одна лампа, прикрытая поверх абажура тёмным платком. Мария плотно завесила окно, зажгла верхний свет, постелила лучшую скатерть.

— Праздник — так праздник! — говорила она, радуясь тому, что митин влюблённый взгляд неотступно следует за нею.

Мироша, устыдившись своей скупости, вытащила из каких-то тайников и мелко накрошила на тарелку последнюю луковицу.

— Прошу всех к столу! — провозгласила Мария и наполнила рюмки. — За то, — сказала она медленно, прикрыв блестящие глаза, — за то, чтобы победила жизнь!

Мика азартно поддержал её тост, все чокались. А Мария смотрела перед собою блестящими глазами и видела то большое и прекрасное, ни с чем несравнимое, что вечно манит своей неизбывной новизною, — то, что коротко определяется словом жизнь. Куда поведёт она? Чем подарит?..

Когда раздался звонок, она встала стремительно, как будто знала, одна из всех, кто стоит у порога. Сдерживая шаг (не перед тем, кто — пришёл, а перед теми, кто смотрел ей вслед), она вышла из комнаты, а там побежала по коридору, стараясь убедить себя, что это невозможно, и всё-таки веря предчувствию. Остановилась v двери и тихо спросила:

— Кто?

— Впустите, это я, — так же тихо ответил Каменский.

Она медлила, возясь с запорами. Значит, это правда, И от этого никуда не уйдёшь, — говорила она себе, сжимая в пальцах задвижку и медля отодвигать её, — значит, я его ждала. .

— Вы не хотите впустить меня, Марина? Я убежал к вам, как мальчишка. .

Она дёрнула задвижку и распахнула дверь. Губы её пересохли, будто на тёплом ветру.

— Я знала, что это вы.

Он схватил её руки в свои, поднёс их к щекам и стал тереться щеками о её ладони, как большой ребёнок, истомившийся без ласки.

— Спасибо, что вы мне сказали об этом…

— Это же так хорошо — ждать и дождаться.

— А мне вдруг пришло в голову: что, если вы больше не придёте — теперь, когда Митю выписали!

Она засмеялась:

— Ну, знаете, это даже Мите не пришло бы в голову!

— Ради бога, Марина, не будьте рассудительной и не смейтесь. Если бы вы знали, как ловко я сбежал сейчас из госпиталя и как я нашёл вас, не зная ничего, кроме улицы и того, что дом шестиэтажный… Какая-то девица с противогазом хотела задержать меня, приняв за ракетчика. А у меня документы капитана, шинель лейтенанта… Знаете, что я ей сказал?

— Нет.

— Я сказал, что спешу к женщине, в которую влюблён без памяти, и если она понимает, что такое любовь, она меня отпустит.

— Отпустила?

— Конечно.

— Она плохо выполняет свои обязанности.

— Марина, она их выполняет великолепно! Бдительность ужасна без чуткости. Так же, как чуткость без бдительности.

Они стояли у входной двери и болтали, глядя друг на друга. Он всё ещё держал её руки в своих.

Из столовой выглянула Анна Константиновна, за нею высунулся Митя, закричал: