В ожидании расцвета, или «Апокалипсис – сегодня!»

У меня сложилось устойчивое впечатление, что высокопрофессионального писателя Дяченко (по аналогии с досточтимым сэром Г. Л. Олди) кто-то намеренно «выталкивает» в «низкий жанр» фантастики. Впоследствии эта точка зрения получила подтверждение в прекрасном выступлении А. Валентинова, которого так же «выпихнули» из исторической романистики в неведомую никому криптоисторию. То, что ни один цех и ни одна гильдия не хотят принимать новых, да еще и талантливых мастеров, само по себе сенсацией не является. Обычная средневековая практика. А лукавые книгопродавцы, понимая, что легче всего всучить читателю нечто аляповато раскрашенное, требуют — хоть кровь из носу — затолкать куда-нибудь фантастический элемент. Таким образом и появляются дэрги в прекрасном историческом романе.

Немудрено, что, к величайшему сожалению моего друга и коллеги П. Амнуэля, научная фантастика в России приказала долго жить. Научная фантастика, уже по своему определению, неразрывно связана с наукой, каковая, в свою очередь, появляется лишь в развитом и развивающемся обществе. Скажем, при капитализме. А в средневековье наука кормится перевранными и оборванными античными источниками и все больше интересуется чарами и колдунами, волшебными палочками и драконами, псоглавцами и одноногими людьми. Наиболее продвинутые алхимики и серьезные астрологи добывают в поте лица философский камень и уточняют подробности ближайшего Апокалипсиса. До научной ли фантастики тут, ей-Богу?! Свят, свят, свят! Когда общество — выше крыши — заинтересовано оберегами и амулетами и никак не может решить проблему черной кошки и тяжелого понедельника, ни о каком полете к Альфе Центавра мечтать не приходится. Бытие определяет не только сознание, но и, кое-где, подсознание. Поэтому, в целом соглашаясь с блестящей статьей Е. Лукина о научной фантастике и литературе вообще в «Если», замечу, что при всей самодостаточности литературы и ее праве на изобретение новых миров не стоит все же пренебрегать законами мирового тяготения и прочими вселенскими константами. Как-то это не «comme il faut». Возрождение науки начинается с появления первых гуманистов, обращающихся к человеку, с тем, чтобы понять его. При этом некий остаточный фантасмагорическо-магический флер на первых порах сохраняется.

Приблизительно в этой манере и написана упоминавшаяся мной трилогия Дяченко. Все, казалось бы, замечательно — ощущение времени, характеры, поступки, страсти, психология. «Но Боже мой! Какая скука…» эта ваша Третья сила. Она относится к категории ружей, которые не выстрелят ни в первом, ни во втором, ни в третьем акте и вообще никогда — потому что из той категории палок, что не стреляют ни одного раза в год. Как бы автор не пытался напугать читателя — дальше вышеупоминавшейся Бяки-Закаляки Кусачей его фантазия не движется. И, позвольте, что это за неведомая сверхмогущественная сила, которую три раза подряд самым наглым образом щелкают по носу?! Одним словом, сначала поманят и наобещают, а потом держат и не пущают… Грустная была бы история, если бы не напоминала старый одесский анекдот, когда некий молодой человек по очереди женится на трех сестрах и все они одна за другой через некоторое время после замужества умирают: «Ви, конечно, будете дико смеяться, но Ваша дочка таки снова умерла!» А еще это напоминает сказочку одного баловавшегося беллетристикой графа — про пастушонка, без толку кричавшего «Волки! Волки!». Кстати, этот же граф заметил по поводу своего коллеги-разночинца: «Он пугает, а мне не страшно». Так и на мой взгляд — единственное, что на корню загубила Третья сила, так это три хороших романа…

Но, как популярный лет тридцать тому маэстро, я не оставлял стараний. И был вознагражден. По первости — небольшой, но великолепно написанной повестью «Ритуал». Секрет успеха, на мой взгляд, прост — можно придумывать какой угодно антураж и подробности, закрутить тугой спиралью сюжет, но нельзя — придумать человека, изобрести для него страсти, измыслить психологию. То, что сойдет с нечистых рук самовлюбленного сериальщика, настоящий писатель себе никогда не позволит и не простит. Потому драконы и морское чудо-юдо — не самоцель, а лишь деталь картины, когда на переднем плане, как и в любой большой литературе — человек и история его любви на фоне маленького персонального армагеддончика. Мне скажут, что история любви принцессы и дракона избыточно романтична, но ведь это та самая романтика, которая продолжает двигать колесо истории, когда ломается любой логический привод.

В качестве абсолютной антитезы «Ритуалу» могу привести длиннейший роман некоего А. Легостаева «Наследник Алвисида». Казалось бы, и тут навалом и драконов, и магии, и эротики, да и автор, видать, Вальтер Скотта с Томасом Мэлори почитывал, а все не впрок. Длиннейшая, нуднейшая, безвкуснейшая, претенциознейшая белиберда, классический пример злокачественного словесного поноса. Сомнительную честь анализа этого, с позволения сказать, «сока мозга» предоставляю поклонникам литературной копрофилии. Помнится, г-н Легостаев (или то был г-н Николаев? — вечно их путаю…) повествовал в небезызвестной эпистоле другому классику жанра, В. Васильеву, о том, как имел счастье наблюдать девушку, взахлеб читавшую легостаевскую книгу. Что ж, как говорится, «жаль вас и жалко ваших дам»…

Историей любви является и другой великолепный роман М. и С. Дяченко — «Ведьмин век». Любовь — как единственный компромисс между буйством сил природы и торжеством холодной логики, веком ведьм и владычеством инквизиции. Без этого компромисса невозможна Жизнь. И все равно против любви — все обстоятельства жизни, невольные предательства и осознанное исполнение долга, чувство ответственности и вытекающее из него ощущение собственной глубочайшей вины… «Mea culpa! Mea maxima, grandissima culpa!». Сможем ли мы сказать нечто большее пред ликом Судии и будет ли этого достаточно? И даже если Он простит нас, сможем ли мы простить сами себя?…

Но безусловным отдохновением для истерзанной читательской души стал «Армагед-дом», безусловно, лучший на сегодняшний день роман у авторского дуэта (тандема?).

И снова — это не повествование о катаклизмах, землетрясениях, дальфинах и глефах. Хотя тема катастрофы периодичной и неотвратимой исполнена мастерски. (Кстати, П. Амнуэль недоуменно заметил: «Что это за такая реальность, в которой периодически происходит Армагеддон, и никто не пытается его предотвратить?!» — «Вы, боюсь, несколько подзабыли постсоветскую реальность…» — ответил Ваш покорный слуга).

Это не рассказ о поиске истины — мучительном, на ощупь, не обязательно удачном и всегда необходимом. Хотя роман — один из немногих в современной российской литературе вообще, в котором описание научной работы и размышления о ней не напоминает, в лучшем случае, В. Сорокина.

Это не обвинение все разлагающей и вечно разлагающейся Власти, твердо убежденной, что ее призвание грабить и убивать, пока есть такая возможность. Хотя страницы о хождении во власть и о прикосновении к ее смрадно-чешуйчатому боку — одни из лучших в книге.

Это даже не роман о любви, которая иногда кажется большей, чем жизнь, и всегда заканчивается раньше жизни. Хотя лично я давно не читал, чтобы о любви писали так пронзительно-горько.

Это роман о человеке, о его жизни и судьбе в предложенных автором обстоятельствах — на первый взгляд, кошмарных и апокалиптических, на второй — вполне обычных и повседневных. О «невыносимой легкости бытия». О попытках сохранить себя и переломить судьбу. О том, насколько коротка, трагична и изначально предрешена борьба. О том, как это ни банально, что каждый человек — целый мир и потому каждому полагается собственный Апокалипсис и Армагеддон, но не дано предугадать — когда…

8. Проповедью по Апокалипсису и прочему разгильдяйству

Люди бывают разными, они не бывают ни однозначно плохими, ни идеально хорошими — жизнь, право же, несколько сложнее партии в старую индийскую игру и не допускает однозначного дуализма. Этого, судя по всему, не учел свежекоронованный нуворюсский властитель дум голландско-китайский марксист-русофил Х. ван Зайчик. Уже разрекламирована многотомная эпопея этого «великого евро-китайского мыслителя» под общим девизом «Плохих людей нет». Исходя из того, что в PR-овской операции по агрессивному продвижению продукта на рынок принимал участие В. Рыбаков, я уже заранее предвкушал нечто вроде «рассказа о добром дядюшке Сталине».

Предчувствия меня не обманули. Как и следовало из вышеприведенного девиза, «Дело жадного варвара» оказалось близкими, по-видимому, сердцу В. Рыбакова розовыми слюнями о благорастворении воздухов в некоем чаемом оплоте русско-монгольско-китайской духовности с ласкающим слух и мочевой пузырь названием «Ордусь». Этот духоносный монстр образовался после побратимства Александра Невского и хана Сартака, а потом на его широкую грудь припали и истомленные неурядицами китайцы. И не только русский с китайцем братья навек, но и все народы империи слились в едином порыве, почему-то под верховным руководством императора (судя по всему, богдыхана). Хотя имеют место и великий князь, и патриарх, судя по всему, бестрепетно подчинившиеся тем, кого испокон века на Руси, не мудрствуя лукаво, именовали «ходями косоглазыми» и всякими другими, не менее дружелюбными кличками.