В ожидании рассвета

— Что это? — полюбопытствовала Нинур, всё ещё ничего не понимая.

Её тело вдруг взметнулось в воздух, бесовица попыталась взять полёт под контроль, но у неё ничего не вышло: ни руки, ни крылья не слушались её и вдруг прижались ко столбу. Фарлайт молча обхватил её запястье, прижал к дереву и приставил гвоздь.

— А-а-а! — завопила Нинур. — Что ты делаешь?!

Но Фарлайт начал молча вбивать гвоздь ей в руку, магией удерживая тело бесовицы прижатым к столбу. Она кричала и кричала, пока у Фарлайта не закончились гвозди — он вбил в каждую руку и крыло по несколько штук для надёжности. На площади скапливались безмолвные люди, раздражавшие фраока. Ему больше всего хотелось, чтобы кто-нибудь его остановил, но казалось, что в эти минуты молчат все горожане, кроме Нинур. Если фраок так делает — значит, так надо.

Только когда Нинур умолкла, Фарлайт смог посмотреть в её глаза, полные слёз.

— Что я тебе сделала? — прошептала она.

— Ты мной пользовалась, — отозвался тот. — Ты мне лгала. А я был для тебя только унылым жирным дураком, которым можно прокладывать себе путь к богатству.

И он выцарапал на лбу Нинур когтем слово «лгунья», пока она продолжала рыдать.

— Это неправда, — проговорила она.

— Правда. Я слышал всё своими ушами. Чужие воспоминания не подделать. Ты говорила с какой-то своей подругой… про мезальянс.

— Да, я так думала, — решила признаться Нинур. — Но я тогда совсем тебя не знала… А потом поняла, что была неправа на твой счёт… я узнала, какой ты на самом деле и… и… я полюбила тебя. И для меня не было больше счастья, чем от твоей улыбки, когда меня удавалось её разбудить…

— Лжёшь, — отрезал Фарлайт.

— Нет! Это правда, правда! — заметалась Нинур, но сделала себе только больнее и зажмурилась от спазма в руках, не в силах больше вымолвить ни слова.

— Легко солгала один раз, так же солжёшь и второй, — Фарлайт был непоколебим. — Обливала Каинаха грязью, а он осудил тебя за воровство — по закону. Или это тоже неправда?

— Правда, — прошептала Нинур, и вдруг яростно заорала в полный голос на всю площадь: — А кто у нас безгрешный? Может быть, ты?!

Фраок усмехнулся.

— Может, и не безгрешный, но я единственный, кто пытается сделать мир лучше.

— Чем? Лежанием на постели?! Я только и слышала от тебя все эти месяцы, как тебе грустно, как тебе плохо, как ты страдаешь оттого, что мир такой несовершенный! Ты, родившийся в богатой семье! Ты, получивший лучшее образование и непыльную работу! Ты, террорист, которого за угрозу уничтожить всё живое не только не осудили, но превратили — в кого? В демона высшей расы, которому все должны кланяться в ножки! Вы все облечены так называемой великой силой… в сортире я видела эту силу! Что с её помощью можно было сделать — реально сделать? Чтобы мир стал лучше, как ты говоришь! Вы устроили долбанный геноцид, а ты был тем, кто его придумал. А мог придумать лекарства или что-нибудь в этом роде! И после всего этого ты смел плакаться мне на свою жизнь?! А я родилась на самом дне, и да, я воровала. И что со мной сделали? Может, меня превратили во фраочку в наказание? Ну уж нет! Меня посадили в виварий, а потом сломали ноги и заставили убираться за вами, ленивожопыми, которые горшок ночной вынести не могут! Стала ли я убивать налево и направо? Нет! И плакала ли я? Тоже нет, я сейчас плачу вообще впервые с самого детства. Я всегда встречала новый день с радостью, с благодарностью, что ещё жива, что у меня есть кров и друзья, что самое страшное для меня позади… Я! По-настоящему! Мучилась! А ты! От безделья!

И она плюнула Фарлайту в лицо. Всю её тираду демон стоял, не двигаясь. Не шевельнулся он и для того, чтобы стереть плевок.

— А теперь позови Каинаха, пусть прочтёт мои мысли и подтвердит, что я правда любила тебя.

— Любила, — подчеркнул Фарлайт, — в прошедшем времени.

— Как мне любить того, кто прибил меня к позорному столбу?

— Ты останешься здесь.

— Потому что иначе придётся признать, что ты был несправедлив?

— Потому что ты мне опять солгала!

— Позови Каинаха, пусть подтвердит!

— Отвлекать величайшего менталиста ради служанки воровки? — усмехнулся фраок. — Виси дальше.

— Тварь! Сволочь! Скот! Дерьмо человечье! — закричала Нинур, и крики её перемежались рыданиями.

* * *

Фарлайт не желал больше вспоминать Нинур, ведь тогда он начинал колебаться: а вдруг Каинах подделал воспоминание и представил всё хуже, чем оно было на самом деле?…а вдруг, даже если Каинах был откровенен, Нинур успела раскаяться?…а вдруг, даже если она не раскаялась, наказание для неё было несоразмерно жестоким?…а вдруг, даже если наказание справедливо, Нинур была права насчёт всех его дел, которые обличала криком на площади?

А вдруг, а вдруг, а вдруг.

Фарлайт уже начинал подумывать, что действовал, будучи ослеплён эмоциями. Раньше он вообще не допускал, что был способен сделать хоть шаг, не будучи спокойным и хладнокровным, эмоции были уделом Нефроны, Мирта и ещё нескольких его знакомых, которых он тайно презирал за такой образ мысли, образ действий… Вот почему он дал себе слово больше не вспоминать когда-то столь милую бесовицу. Для него был теперь только один образ, который он встретил бы в своём уме с гостеприимством — душа мира.

— О Тьма, — позвал её Фарлайт. Так, по привычке, уже ни на что не надеясь.

— Да, дитя? — вдруг услышал он ответ и остолбенел. Его сердце бешено заколотилось в груди, и он упал на колени там, где стоял — в грязном переулке с лужами помоев на земле и загаженными стенами.

Так много раз он обдумывал этот диалог; но как только Тьма ответила, все десятикратно взвешенные в уме реплики испарились, не оставив и следа, и Фарлайт мог только дрожать от счастья, не в силах отозваться и мыслишкой.

— Зачем ты звал меня, дитя?

— Я… я… уже почти всё для тебя сделал! Почему ты молчала?

— Потому что ты мне не нужен, дитя. Ты меня разочаровал. Не взывай ко мне, я более не приду.

Прежде бившееся, как птица в силке, сердце Фарлайта теперь чуть не остановилось.

— Что? Почему?! — воскликнул он вслух, но ответом были только площадные отголоски. — Почему! Почему!!!

Он повалился ничком, сгребая пальцами грязь и лежал так, без мыслей, с открытыми глазами — не моргая. Его чувства в тот момент будто бы перегорели, и Фарлайт потерял способность их испытывать.

На исходе часа рассудок всё-таки вернулся к демону, и он решил думать, что те ужасные слова ему почудились — хотя сам тайно ведал обратное. «Всё хорошо», — сказал себе Фарлайт, поднимаясь на ноги, и вернулся на широкую улицу, весь в зловонной грязи.

Там конвоем гнали пленных северян, украденных демонами прямо из своих домов, как только те объявили Срединной земле войну. Процессию замыкал гурши на повозке с впряжёнными пленниками, помыкая ими, как скотом, вожжами в тоненьких ручках, и пел. У гурши, страшных, как земное племя, были голоса необычайной красоты. Сегодня этот прекрасный голос выводил погребальный мотив.

Фарлайт до сих пор разбирал речь на языке демонов с трудом; понять слова песни ему и вовсе оказалось не под силу, но она звучала так печально, что и без того разбитый и встревоженный Фарлайт почувствовал себя на грани слёз. Он потащился за идущим на смерть караваном и шёл, пока впереди не показался дым. То самое здание, где самых нежеланных для страны существ сжигали чистой энергией.

Тогда фраок замешкался, но стоило гурши взять новый куплет, Фарлайт опомнился и прибавил шагу. Тат-хтары распахнули врата, и процессия просочилась во внутренний двор.