В параболах солнечного света
Шрифт:
Вместе с тем, Рудольф Арнхейм внес существенный вклад и в историю искусства. Он был лично близок со многими историками искусства, в частности с Мейером Шапиро, Паулем Франклом. В его работах встречаются частые ссылки на работы А. Ригля, Э. Панофского, Г. Зедльмайра, Э. Гомбриха. В настоящее время в Германии издана переписка Арнхейма и Гомбриха. Естественно, Арнхейм был хорошо знаком с работами современных историков искусства. С другой стороны, и многие историки искусства часто обращались и обращаются к работам Арнхейма по психологии искусства. Очевидно, что гештальт-психология — существенный метод интерпретация произведения искусства для историков Венской школы.
Арнхейм прожил долгую и плодотворную жизнь, он умер в 2007 году, когда ему было уже 103 года. За исключением первых
Сейчас я чувствую себя ответственным за то, что эта прекрасная и оригинальная книга до сих пор еще не вышла на русском языке. Правда, я уже публиковал выдержки из нее в одном из журналов. Но мемуары Архейма достойны того, чтобы выйти отдельной книгой.
По форме и жанру эта книга представляет собой дневниковые записи. Но в предисловии к ней Арнхейм предупреждает, что эта книга не просто дневник, а регистрация «внутренних озарений», которые неожиданно возникали и которые он записывал, чтобы сохранить их. Эти записи Арнхейм стал делать с 1959 года, когда он получил стипендию Фулбрайта для поездки в Японию. Последний год его записок — 1986. Иными словами, эти заметки и афоризмы заняли у него четверть века, довольно большой срок для одной книги. Он говорит, что поездки по разным странам стимулировали его заметки, часть из которых относилась к особенностям национального характера. В предисловии к книге Арнхейм пишет: «Все эти images reisonn — esотражают особенности тех мест, где они возникли — мои путешествия по Азии, Европе, американским городам, а также в них звучат голоса моей жены, моих друзей, коллег и студентов, незнакомых людей и даже поведение кота, все они как бы превратились в эхо. Мое внимание привлекали прежде всего психология и искусство, но не были обойдены философия и религия».
Арнхейм признается, что его заметки импрессионистичны и не представляют систематической прозы. Они легковесны, как лучи солнца и не претендуют на глубокомыслие. Не случайно заголовком этой книги послужили стихи известного английского поэта Дилана Томаса из «Поэмы в октябре», где он вспоминает: Утро
Забытое ребенком, когда он с матерью Шел в параболах солнечного света И слушал легенды о зеленых часовнях…
Заметки Арнхейма подобны детским воспоминаниям, они — внезапные озарения в лучах солнечного света. Они представляют интерес как свидетельство того, как гештальпсихолог видит мир и воспринимает искусство, литературу, поэзию, религию, неожиданно и ярко высвечивая то, что находилось в тени и забвении. Я бы назвал эту книгу афоризмами об искусстве. В ней отдельные художники или произведения искусства оцениваются лаконично, кратко, иногда парадоксально.
Когда-то немецкий философ Иоганн Гаман XVIII века написал книгу, которая называлась весьма необычно «Aesthetica in nuce», то есть «эстетика в орехе». Книгу Арнхейма можно было бы назвать «Психологией в орехе». В ней глубокие мысли, как зерна, прячутся под скорлупой обыденных наблюдений, зарисовок или цитат. Почти каждая его мысль могла бы стать предметом книги или научной диссертации, но он сознательно оставляет их в виде зерен в надежде, что они созреют.
Суждения Арнхейма, несмотря на их афористичность, не претендуют на то, чтобы быть истиной в последней инстанции. Не случайно многие из них излагаются в форме вопроса, чаще всего вопроса к самому себе. Но они стимулируют мысль, пробуждают интерес к познанию, позволяют видеть привычные вещи в необычном ракурсе.
Следует добавить, что при всей внешней импрессионистичности, разнообразии тем, отсутствии систематичности в книге существует определенная внутренняя логика. Она рассматривает и субъективный и объективный мир как проявления законов гештальта. В ней и восприятие человека, и строение мира, и структура произведения искусства представляет организованное целое.
Несомненно, что эта книга дополняет теоретические работы Арнхейма по психологии восприятия его личными наблюдениями и суждениями.Арнхейм не претендует на роль оракула. Он просто пишет о том, что видит и о том, что думает. Он сам признается, что получает удовольствие от созерцания. При этом его визуальные образы сопровождаются мыслями о философии или ссылками на произведения искусства, как классические, так и современные. Не случайно, он иронично называет себя маленькой совой на плече Афины, богини мудрости. Гегель говорил, что «сова Минервы вылетает только в сумерки». Не похоже, что Арнхейм расположен летать, особенно по ночам. Но с плеча богини мудрости он видит многое.
Ниже приводится сокращенный текст книги Арнхейма в моем переводе. Отбирая тексты, я опускал некоторые бытовые зарисовки, обращая внимание главным образом на то, что относится к теории гештальта и к оценке произведений искусства, как классического, так и современного.
Вячеслав Шестаков
1959
С тех пор, как советская ракета облетела луну и вернулась на землю, мое восприятие нашего небесного спутника начало меняться. Я больше не вижу в нем небесное светило или место, которое я никогда не посещу. Теперь Луна смотрится как ориентир на горизонте, далекий, но достижимый. Это путь, который ведет через космос к другим мирам.
Нильс Бор, объясняя принцип дополнительности, говорит, что это «два положения, которые противоречат друг другу». Может быть, это верно в физике, но это вряд ли происходит где-либо еще. «Интуиция» и «интеллект» могут быть противоположны как два угла, которые вместе составляют 180°, но они не противоположны в смысле утверждения Бора, поскольку не противоречат друг другу. Один человек может достичь середины горы, спускаясь с вершины, другой — поднимаясь наверх от ее основания, но в этом нет никакого противоречия. Только положения могут противоречить друг другу, но не факты.
Роман Пастернака был бы лучше, если бы в нем не присутствовал сам доктор Живаго, который в действительности в романе не существует. В произведении искусства действующее лицо действует в соответствии с той функцией, которая в него вложена. Шахматная игра не существовала бы, если король или тура не знали бы свои ходы. Доктор Живаго не имеет такой функции. Его личность не оказывает влияние на все повествование. В действительности роман представляет собой мешанину отдельных сцен, порой великолепных, так как Пастернак талантливый миниатюрист. Но набор сцен это еще не роман.
Главный недостаток романа, очевидно, заключается в отсутствии истории. Никогда собственная история доктора Живаго не перекликается с нашим теперешнем времени. Это звучит так же, как если бы американцы говорили о своей революции: «Все это бесконечная стрельба, жестокость и растрата прекрасного чая». Доктор не определяет свое место в безмерности событий, которые происходят. Не удивительно, что книга получила такой успех среди либеральной публики, которая хочет свободы, но точно не знает, что это такое.
Исполнение женских ролей в театре Кабуки первоначально шокирует. Роль молодых женщин играет пожилой, толстоватый джентльмен. Его скрипучий голос не воспроизводит женских интонаций, а скорее напоминает карикатуру. Однако вскоре вы начинаете понимать, что первое впечатление обманчиво, оно связано с нашими представлениями об «иллюзионистском» стиле исполнения. Для нас молодая женщина на сцене должна быть реальной молодой женщиной. Но в театре Кабуки все стилизуется. Актеры мужчины вовсе не стремятся изобразить какую-то женщину, скорее они создают иллюзию женственности. Искусство здесь творчество, а не иллюзия. Бейко, знаменитый исполнитель женских ролей, — человек пожилого возраста. Но Матисс и Майоль, создатели замечательных женских образов, тоже не так уж женственны, как и он. Работы импрессионистов не более естественны, чем куртизанки с маленькими ртами на картонах Утамаро.