В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
— Что там у тебя?
— Выходные параметры барахлят.
— Два тридцать пять. Четыре двенадцать. Пять восемьдесят семь…
— Борис Сидорович, взгляните.
— Я занят, юноша. Потом, потом…
«Латино сине флектионе»:
В НАШИ ДНИ МИР УЗНАЛ О НОВОЙ НАУЧНОЙ СЕНСАЦИИ. ОСОБЫЕ МОЛЕКУЛЫ БЫЛИ НАЙДЕНЫ НЕДАВНО В МОЗГУ ЧЕЛОВЕКА, В КЛЕТКАХ РАСТЕНИЙ И ЖИВОТНЫХ. СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ ПЕСТРЯТ ЗАГОЛОВКАМИ: «ГОРМОНЫ СЧАСТЬЯ», «ОПИУМ ДЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА». ЧТО ЭТО? ПОЧЕМУ ОНИ ВЫЗЫВАЮТ ТАКОЙ ИНТЕРЕС? КАКОВ ИХ ХИМИЧЕСКИЙ СОСТАВ?
ШМОТ-2:
В НАШЕЙ СТРАНЕ НЕТ НИ ОДНОЙ ГОРЫ, ТАК ХОРОШО
Н. А. Праведников:
— Два семьдесят. Четыре двенадцать. Богов убрать.
Н. Орленко:
— Выключай!
ШМОТ-2:
ЗАВОД НЕСТАНДАРТНОГО ОБОРУДОВАНИЯ ВЫПУСТИЛ СВЕРХПЛАНОВОЙ ПРОДУКЦИИ ПОЧТИ НА ТРИ МИЛЛИОНА РУБЛЕЙ. ТРУДОВАЯ ПОБЕДА ПРОИЗВОДСТВЕННИКОВ…
Д. Голубенко:
— Опять что-то заело.
«Латино сине флектионе»:
ТРАКТОРА ЗАВОД ПОКУПАЕТ ПО ЦЕНЕ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ, ТЕЛЕВИЗОРЫ ПОСТАВЛЯЕТ СИМФЕРОПОЛЬСКИЙ ТЕЛЕВИЗИОННЫЙ ЗАВОД, А ДЛЯ КРЕПЛЕНИЯ ИСПОЛЬЗУЮТ ЧЕТЫРЕ БОЛТА ОБЩЕЙ СТОИМОСТЬЮ ДВЕ КОПЕЙКИ. ЗАВОД НЕСТАНДАРТНОГО ОБОРУДОВАНИЯ ЗА СЧЕТ КОМПЛЕКСНЫХ ПЛАНОВ И ЭКОНОМИИ ДОБИЛСЯ… ПРИБЫЛЬ ПРЕДПРИЯТИЯ СОСТАВЛЯЕТ, ТАКИМ ОБРАЗОМ, БОЛЕЕ ДВУХ ТЫСЯЧ ПРОЦЕНТОВ, А ВЫПУСК ПРОДУКЦИИ — БОЛЕЕ ДВУХСОТ ТЕЛЕТРАКТОРОВ В ГОД. ТРУДОВАЯ ПОБЕДА ПРОИЗВОДСТВЕННИКОВ…
В это время напряжение в сети снова упало, пишущие устройства застучали медленнее, и на какое-то мгновение все смолкло.
— Кто?.. Что?.. — испуганно встрепенулся нечаянно задремавший Алексей.
— Доброе утро, Леша! Подстанция переходит на дневной режим.
Пленка в кассете кончилась. Магнитофон молчал. Перед Алексеем лежал экземпляр ранее уже просмотренного им перевода. Оставалось приложить к чернильной подушечке и поставить штамп, число и подпись. Проделав все это, редактор исправил второе число на третье, положил ручку на стол, зевнул и сладко потянулся.
ГЛАВА VI
ОШХАМАХО. ПЕРЕВОД С КАБАРДИНСКОГО
3 июля, в день открытия конференции, Триэс проснулся рано. Последствия вчерашнего кутежа никак не давали о себе знать, как если бы это был только сон. Открыв глаза, Сергей Сергеевич тотчас снова закрыл их и теперь продолжал бежать по зеленому лугу за девушкой с развевающимися на ветру волосами. Мелькали загорелые ноги, по-мальчишески узкие бедра, смеющееся разгоряченное лицо…
Окно в Охотничьей комнате распахнуто настежь. Воздух пахнет цветущими розами и свежескошенной травой. Поток солнечного света дробится на лаковой поверхности паркетного пола. Триэс рывком поднимается, замечает в углу свой туго набитый портфель, кем-то заботливо сюда принесенный. Достает умывальные принадлежности.
Просторная светлая ванная облицована розовым. Из отдушины под потолком свисает зеленый стебель, незаконно забравшийся внутрь по внешней стене дома. Кажется, точно такое же растение с круглыми листьями, но только куда более тщедушное, растет и у них в лаборатории — жалкий, безымянный стебелек в горшке на подоконнике.
В зеркале во всю стену Триэс видит собственное отражение.
Вода шипит и пенится, покалывает плечи. Зеркало затуманилось. Изображение неясно, фокус сбит. Триэс набирает полный рот пузырчатой воды, пускает сильную струю. Веселящийся Тритон, резвящийся подросток, он вновь испытывает пьянящее чувство легкости и свободы. Вибрирует пленка стекающей по зеркалу воды. Изображение вновь становится ярким.Он наскоро вытирается, закутавшись в одно из свежих махровых полотенец, висящих на вешалке. Босиком возвращаемся в комнату.
«Когда они собирались прислать машину?»
«Кетены. Кротоны. Тритон…» — повторяет он вслух, расхаживая по жесткой, приятно щекочущей подошвы медвежьей шкуре.
«О чем мы тогда не договорили с Аскольдом?» — пытается вспомнить. «О чем таком важном?» — бормочет под нос и вдруг замирает, прислушивается. Будто вдруг вспомнил. Услышал. Будто что-то там хрустнуло. Что? Где? Какая ветка?
«Лань. Пума. Лама…»
Подходит к трюмо, нетерпеливо вытряхивает на мраморную столешницу из красной папки блокнот. Движется как во сне. Что-то быстро записывает.
Какие-то формулы, значки, закорючки.
Снова прислушивается. И опять пишет.
Улыбается. Слезы навертываются. Губы дрожат Шутка ли: три года небытия…
Суеверный страх. Боязнь верить.
Но пульс появился. Факт.
Значит, все-таки обошлось, миновало?
Каскад идей. Кровотечение мыслей. Пантагрюэлевский понос.
Живой! После стольких безрадостных, безнадежных лет сиротства, глухого молчания, дряхлой старости, голодной диеты, медленного умирания. Неужели живой?!
«Кротоны, кетены, тритоны, лактоны…»
Шершавая, колючая, шелковистая медвежья шерсть.
«Батоны, кануны, каноны, кальсоны…» — мурлычет под нос Сергей Сергеевич, точно все эти бессмысленные, дурацкие созвучия помогают отыскать другие, полные глубочайшего смысла.
Снова хрустнуло. Шорох. Шепот.
«Какой же ты молодец, Аскольд! Умный мальчик. В твоих кетеновых идеях, в кротоновых бреднях что-то действительно есть. Некая жемчужина в навозе. Теперь погляди, что придумал я».
Что ты придумал?
«Кротоны — в кетоны. Кетоны — в кетены. Кетены — в батоны. Батоны — в дерьмо. Дерьмо — в кимоно…»
Ну и загнул!
В дверь Охотничьей комнаты робко стучат. В дверь Охотничьей комнаты стучат чуть громче. Триэс не слышит. Сидит в одних трусах на краешке кровати и как сумасшедший неистово строчит в блокнот какую-то абракадабру, какие-то каракули — клешневидные, хвостатые, закрученные в змеиные клубки.
Стучат еще и еще.
Триэс опять не слышит?
Черта-с-два! И видит, между прочим, не хуже, стоглазый Аргус: и шкуру на полу, и ружье на стене, и просунувшего голову в дверь вчерашнего молодого человека. А еще — холл гостиницы «Приэльбрусье», и бегущую по цветущему лугу Инну, и беспомощно разводящего руками Аскольда, а также Машинный зал Института химии, Ласточку, Каледина, Сироту, тщедушное растение на подоконнике, выходящую из пены морской Афродиту, кетены, кротоны, бутоны, розы в саду, подъехавшую к дому «волгу», и даже доцента Казбулатова, побрившегося и благоухающего поутру дорогим одеколоном совместного французско-русского производства, он видит в эту минуту насквозь.