В парализованном свете. 1979—1984

— Ничего, хорошую пенсию дадут.

— Самую обыкновенную. И то не сейчас, а когда доживу до Платоновых лет.

— Ну так у нас Платон — писатель…

— Платон, если хочешь знать, зарплаты отродясь не получал. Кхе!

Тоник зло высасывает солоноватый сок из клешни. Еще один подбитый танк. Еще одно выведенное из строя вражеское орудие.

— Стронци! Тоже мне, творческие работнички! На хрен вам было тогда убиваться, из кожи лезть? Писатель. Доктор-моктор. Дерьмо собачье — вот вы кто.

— Ты теперь у нас самый материально обеспеченный, Тоник.

— Ладно, — говорит Тоник, средними, неиспачканными фалангами пальцев вытирая усы в уголках рта. — Ва фан куло! Вы настоящие стронци. Стронци из собачьего дерьма. Любую идею загубите. Чао! Я скоро вернусь. Кадр тут один наклевывается. А ты, Антон, зайди к Бульбовичу.

— Где он?

— Идем покажу.

Писатель Усов снова остается один. Писатель Усов продолжает задумчиво водить ножкой пустого бокала по застиранному ржавому пятну на скатерти. «Сколько же все это продлится? — думает. — Целый декабрь? Или даже весь январь и февраль? Кхе! Потом воздух станет таким легким, прозрачным. Солнце пригреет. Обязательно поедем к Тонику кататься на лыжах. В его игрушечный домик. На станцию Строительную, осененную вроде как тоже игрушечными завитками, крендельками, взбитыми сливками, вырезанными ножичком и аккуратно разложенными на разной высоте бирюлечными, лубочными облачками. В страну слепящего, хрустящего, рассыпающегося, будто крахмал, снега… Многое, конечно, будет зависеть от того, сколько времени он пробудет в больнице. Кхе! И сможет ли потом кататься на лыжах… И чем еще обернется это изгнание женщин…»

— Добрый вечер.

— А?

— Добрый вечер, Платон Николаевич…

Официантка ждет, вертит в пальцах карандашик, уперла блокнот в живот. Ее все еще живые, беличьи глазки выражают бесконечное терпение и милосердие.

— Добрый вечер, Машенька. Наконец-то… Кхе!.. Вспомнили обо мне. Я уж думал, помру от голода.

— Вы же только что сели, Платон Николаевич.

— Как это только что? Кхе! Пиво есть?

— Московское.

— А раки?

— Что вы! Надо же, вспомнили. Раки… Раков давным-давно не было…

Проводив Антона к Бульбовичу, Тоник спускается в гардероб, забирает куртку, обматывает шею и подбородок длинным узким вязаным шарфом, выходит из клуба в мрак, слякоть и сырость, ловит такси.

— Шеф, к ГУМу. Со стороны Никольской… Ну этой… 25-го Октября.

Зеленая «волга» прыскает грязью из-под колес. Зеленая «волга» обслуживает Тоника быстро и надежно. «У второй линии. Вроде так договаривались…»

Ну в общем… Встретил он ее. Она сама его узнала. Причем сразу. По описанию. Насчет блондинки и двадцати четырех лет его, конечно, сильно накололи, но Тоник не больно расстроился. Блондинки с голубыми глазами ему осточертели. Сплошные блондинки за углом. И все, как на подбор, с голубыми глазами… Эта была шатенка. Крашеная. Коротко стриженная. Шубка норковая или вроде того. Вся в бриллиантах. Бесподобная мушка-родинка на щеке. Полумесяцем бровь. Лет ей, конечно, было крепко за тридцать, а то и за сорок. Словом, генеральша. Но что характерно, так это имя. Кому сказать — не поверит. Уж сколько у Тоника было женщин, и никакого разнообразия в именах. До некоторой степени даже удобно: не перепутаешь.

— Ну что, поехали? — сказал Тоник. — Или как? А то ведь фильм с Челентано скоро начнется.

Такси мигом примчало их в клуб. Платон сидел все за тем же столиком в углу, пудрил мозги своей почтарше. Женщина Кустова продолжала изображать испуг и робость.

— Познакомься, — сказал Тоник своему новому кадру. — Это Антошка Кустов, главный член-корреспондент по химии.

— Очень приятно, — зарделась генеральша, перед тем хихикнув.

— Душевно рад, — сдержанно ответствовал Антон.

— Пошли в кино, ребята. Фильм начинается.

— Какое там кино! Бросьте! Присаживайтесь. Маша! Кхе!

21

— Очень прошу вас, Антон Николаевич, — семенил рядом и сбоку оргсектор Бульбович, когда веселая компания в двенадцатом часу ночи вывалилась из дверей клуба. — Выступите! Я вам такую рекламу организую! Будет полный аншлаг.

Шел мокрый медленный снег. Антон Николаевич прилаживал к красным своим «жигулям» стеклоочистители.

— «Генетика и прогресс». А? — не отставал Бульбович. — Или, если хотите, совсем строго. «Geschlecht und Leben»^[45]. Исключительно на ваше усмотрение.

— Мы все не поместимся, — беспокоилась толстая Таня со второго этажа.

— Едем ко мне! — орал, разойдясь, Тоник. — Там и организуем… Geschlechtsleben und…^[46] Бульбович, как дальше?

— Муж тебя убьет, — добродушно, вся разомлев от тепла и пива, смеялась генеральша. — Застрелит из пистолета.

— Ва фан куло! — тоже веселился Тоник. — Нет у тебя мужа!

— Платон, уйми его. Подействуй как-нибудь. Ты же старший. Иначе нас всех заберут.

— Таня! Киса! — орал на всю улицу Тоник, бросаясь в объятия чудовища в дубленке.

Почтарша зябко ежилась, чувствовала себя неуютно. Генеральша снисходительно усмехалась. Женщина Кустова стояла отдельно, одетая во что-то совсем уж легкое — бледная, прямая и строгая.

— Платон, прошу… Настаиваю… Категорически… — волновался владелец красных «жигулей».

— Хм! Кхе! Ну хорошо… Тоник! На минуту…

— Вспомнил! — вопил Тоник. — И без тебя, Бульбович, вспомнил. Und Liebe^[47] — вот как там дальше… Чего тебе?..

— Значит, так, — горячо зашептал ему в ухо Платон, брызгая слюной. — Едем к тебе. Забирай женщин, бери машину и дуй. Кхе! Мы — следом…

— Так у меня доверенности же нет, стронцо!

— Тихо! Не ругайся. Доверенность Антон сейчас напишет.

— Ва фан куло! Кто ее заверит? — не унимался Тоник. — Ты мне мозги-то…

— Я что сказал! — рявкнул вдруг Платон Николаевич.

Он крепко ухватил Тоника за рукав куртки, и на глазах у пораженного Антона Николаевича тот растворился в воздухе, опал на асфальт, рассыпался снежком, а на месте, где еще мгновение назад находились двое, остался один писатель. Мимолетная вспышка гнева на его лице постепенно обретала очертания нахальной улыбки Тоника. Рядом в полной растерянности стояла какая-то женщина, видно из случайных прохожих. Ее беличьи глазки стреляли туда-сюда.

— Бульбович, садитесь за руль! Кхе!..

— Но доверенность…

— Садитесь, садитесь. Он вам доверяет. Мы все вам доверяем. Кхе!..

Красные «жигули» Антона Николаевича укатили. Нескончаемо падали, насыщая воздух прогорклой сыростью и теплом, мохнатые белые мушки.

— Быстро же ты с ним управился, — облегченно вздохнул Антон Николаевич. — Теперь на метро?.. Платон! — обернулся он и осекся на полуслове.

Никакого Платона поблизости не было. Из зияющей пустоты валил невидимый снег. Какое-то размытое пятно, удаляясь, маячило вдали на фоне темных бастионов домов, многократно перечеркнутых белыми штрихами.