В Париже дорого умирать

Мария взяла два бокала шампанского и несколько канапе с черной икрой. Один из мужчин сказал:

— Сто лет тебя не видел.

Мария кивнула без особого сожаления.

— Тебе бы следовало тут быть нынче ночью. Одного из них чуть не убили. Он ранен. Сильно ранен.

Мария кивнула. Я услышал, как за моей спиной одна из женщин произнесла:

— Должно быть, ему страшно больно. Иначе он бы так не кричал.

— Они всегда кричат, это вовсе ничего не значит.

— Я могу отличить настоящий крик боли от имитации, — возразила женщина.

— Интересно, каким образом?

— В настоящем крике нет музыки, он резкий… скрежещущий. Некрасивый.

— Кухня великолепна, — раздался голос за моей спиной. — Очень тонко нарезанная копченая свинина подается горячей, нарезанные пополам холодные цитрусовые, чаши с необычными теплыми злаками, политыми кремом. И эти странные большие яйца, которые есть в Европе, умело зажаренные так, что желток остается почти сырым. Иногда копченая рыба разных сортов.

Я повернулся. Говоривший оказался китайцем средних лет в смокинге. А беседовал он с соплеменником. Заметив мой взгляд, он сказал:

— Я рассказываю коллеге об изысканном английском завтраке, которым всегда так наслаждаюсь.

— Это месье Кван-Тьен, — представила китайца Мария.

— А вы, Мария, просто неотразимы сегодня, — сказал месье Кван-Тьен. И добавил несколько фраз на мандаринском диалекте.

— Что это? — поинтересовалась Мария.

— Это стихотворение Сяо Хун-Мэй, поэтессы и писательницы, которая очень восхищалась западными поэтами. Ваше платье напомнило мне этот стих.

— Прочтите на французском, — попросила Мария.

— Оно местами не очень деликатное, — виновато улыбнулся китаец и тихо начал читать:

Вновь возрожденный, о май вожделенный, Ласками грешницы — грех порожденный, Сладкие слезы томят искушенье — Груди вкусить, утонуть в ощущеньях. Под руку в вечности смерть и рожденье, Как счастье до дрожи — жизнь беспредельна, И, если не белая роза она, Краснее крови ее красота.

Мария засмеялась.

— А я думала, вы скажете «краснее Китайской Народной Республики».

— О, это невозможно, — тихонько рассмеялся месье Кван-Тьен.

Мария потащила меня прочь от двоих китайцев.

— Увидимся позже, — бросила она через плечо. И шепнула мне: — У меня от него мурашки по коже.

— Почему?

— «Сладкие слезы», «краснее крови»… — Мария вздрогнула, словно стряхивая эти воспоминания. — Есть в нем что-то болезненно-садистское, что меня пугает.

Сквозь толпу к нам протиснулся мужчина.

— Кто твой друг? — спросил он Марию.

— Англичанин, — ответила она. И добавила, солгав: — Старый друг.

— Выглядишь неплохо, — одобрительно кивнул мужчина. — Но я бы хотел увидеть тебя в тех туфлях на шпильке.

Он прищелкнул языком и рассмеялся. Но Мария даже не улыбнулась. Гости вокруг нас оживленно беседовали и пили.

— Прекрасно, — раздался знакомый мне голос. Месье Датт улыбнулся Марии. На Датте был черный пиджак, полосатые брюки и черный галстук. Выглядел он поразительно спокойным в отличие от большинства гостей: ни лихорадочно горящих глаз, ни смятого воротничка.

— Вы пойдете? — спросил он Марию и глянул на карманные часы. — Они начнут через две минуты.

— Не думаю, — ответила Мария.

— Ну конечно, пойдете! Ты же знаешь, что тебе понравится, — сказал Датт.

— Не сегодня, — возразила Мария.

— Ерунда, — ласково проговорил Датт. — Еще три схватки. Один из них громадный негр. Великолепная мужская фигура с огромными руками.

Датт поднял руку, наглядно демонстрируя свои слова, но при этом пристально смотрел на Марию. Она занервничала под его взглядом, и я почувствовал, как она крепче уцепилась за мою руку, как от страха. Раздался звонок, гости прикончили напитки и поспешили к задней двери.

Датт положил руки нам на плечи и повел в том же направлении, куда двинулась толпа. Когда мы миновали двустворчатые двери, я увидел обстановку зала. В центре возвышался бойцовский ринг, а вокруг рядами стояли стулья. Сам зал представлял собой роскошное помещение с позолоченными кариатидами, украшенным лепниной потолком, огромными зеркалами, изящными обоями и толстым красным ковром на полу. Пока зрители рассаживались, люстры начали потихоньку гаснуть. Воцарилась атмосфера предвкушения.

— Садись, Мария, — сказал Датт. — Это будет отличный бой. Море крови.

Ладонь Марии в моей руке была влажной.

— Не будь таким ужасным, — проговорила она, но выпустила мою руку и направилась к стульям.

— Сядь с Жан-Полем, — сказал Датт. — Я хочу побеседовать с твоим другом.

Рука Марии дрожала. Я огляделся по сторонам и увидел Жан-Поля. Он сидел один.

— Иди к Жан-Полю, — ласково повторил Датт.

Жан-Поль увидел нас и улыбнулся.

— Я сяду с Жан-Полем, — сказала мне Мария.

— Хорошо.

К тому времени, как она уселась, двое борцов уже сцепились на ринге. Один был, по моим прикидкам, алжирцем, у второго были крашеные ярко-желтые волосы. Мужчина с соломенными волосами атаковал. Алжирец скользнул в сторону, принял противника на бедро и сильно ударил головой. Треск костей от столкновения головы с подбородком был встречен дружным аханьем аудитории. Из дальнего угла зала донесся чей-то нервный смех. Бойцы на ринге отражались в зеркальных стенах по всему залу. Льющийся сверху свет оставлял глубокие тени у них под подбородком и ягодицами, а их ноги то исчезали в тени, то выплывали на свет, пока бойцы кружили, выбирая момент для атаки. В каждом углу зала висели телекамеры, подключенные к экранам, находящимся чуть в стороне. На экранах демонстрировалось записанное изображение.

Было очевидно, что на экранах идет запись, поскольку картинка была нечеткой и изображение чуть запаздывало по сравнению с действием на ринге. И благодаря этой задержке зрители могли еще раз посмотреть атаку при ее повторе на экране.

— Пойдемте наверх, — сказал Датт.

— Хорошо.

Схватка перешла в партер. Бойцы рухнули на мат, и нога светловолосого оказалась зажата в замке. Его лицо исказилось. Датт проговорил, даже не оглянувшись:

— Эта схватка отрепетирована. Светловолосый выиграет, после того как его чуть не задушат в последнем раунде.

Я проследовал за ним вверх по великолепной лестнице на первый этаж. Там оказалась запертая дверь. В клинику. Частную. Он отпер дверь и жестом пригласил меня войти. В углу стояла пожилая женщина. Я подумал, уж не прервал ли одну из бесконечных игр Датта в «Монополию».

— Вы должны были прийти на следующей неделе, — сказал Датт.

— Да, он должен был прийти на следующей неделе, — сказала старуха, приглаживая передник на бедрах, как смущенная горничная.

— Было бы лучше на следующей неделе, — повторил Датт.