В паутине южной ночи

Этим же вечером Куропаткин встретился с Валерием Житиным, армейским другом Фомина, из-за которого тот и поехал на Черное море, а не на Азовское. Житин плакал, не стесняясь слез, и рассказывал факты из их с убитым Фоминым службы в погранвойсках. Куропаткин проверил — Валерий Житин только что сошел с поезда, и тому было подтверждение: не только билет, оставшийся у Житина, но и свидетельство проводницы, запомнившей Житина из-за его пристрастия к чаю, который тот постоянно требовал у нерадивой служащей. На глазах распалась еще одна версия, которую Куропаткин строил на армейском дружке Фомина.

— Так вы не знаете, кто мог совершить покушение на вас? — вопросил Куропаткин.

— Понятия не имею, — вздохнул Денис. — Я здесь никого не знаю, никому неприятностей не доставлял, ни с кем не ссорился, не участвовал, не привлекался…

Он вдруг вспомнил ту красотку в умопомрачительном платье, которую он вчера ночью привел в номер. На секунду ему захотелось рассказать о ней уставшему, бледному следователю, но он тут же передумал. Эта женщина к делу не относится. Смешно предполагать, что это она таким вот изощренным способом мстит ему за несостоявшуюся ночь. Или, вернее, за его мужскую несостоятельность, сопряженную с многодневным пьянством.

— Как долго вы здесь находитесь? — спросил следователь. — Я спрашиваю, чтобы понять, может быть, вам только кажется, что вы никому не доставили неприятностей, может, вы что-то упустили, — разъяснил следователь.

— Завтра будет пятый день, как я здесь, — поник Денис. — За все это время я общался только с Джен Эйр, — вырвалось у него, — у меня с ней была небольшая стычка, но глупо думать, что она…

— Джен Эйр? — изумился следователь.

— Ну, это горничная, — засмеялся Корнилов. — Это я ее так прозвал. У нее, знаете ли, такой чепец…

Он уже жалел, что пошел в милицию. Жалел, что сидит напротив этого равнодушного человека, который, пожалуй, даже младше его" o, и рассказывает ему про Джен Эйр. А вместо этого мог бы купаться в море, ведь очень скоро он уже поедет домой, а за все время он так и не удосужился позагорать и искупаться. Видимо, капитан Куропаткин это тоже заметил: и неестественную для курортника бледность Дениса, и его одутловатость, и красные глаза. И стойкий, невыветриваемый запах перегара.

— Что, подозрительный тип, да? — подмигнул Денис капитану.

— Не подозрительный, просто странный, — ответил Куропаткин.

Денис пожал плечами. А что тут странного? У него погибла жена, его рыжеволосая красавица. Он наше;) утешение в алкоголе и находил его все это время. А вчера решил найти утешение в женских объятиях. И не нашел. Потому что уснул раньше, чем попал в эти самые объятия Впрочем, неизвестно, попал бы он в них, даже если бы не уснул. Может, он выгнал бы эту женщину, потому что заниматься любовью с кем-то сейчас казалось ему кощунством. Хотя кто говорит о любви? Это мог быть просто секс… Но беда в том, что и секса Денису не хотелось. О чем вообще может идти речь, о каком сексе, если его жена покоится на кладбище?

Просто Денпс подумал, что он сможет отвлечься, если останется с той женщиной на ночь. Он ошибся. Хотя как он может это утверждать, если так и не остался с ней ночью? Задумавшись, он не сразу услышал слова капитана.

— Что? Воды? О, было бы прекрасно! Он с жадностью выпил два стакана прохладной воды, не имеющей ни вкуса, ни запаха, и постарался привести мысли в порядок. Но те не слушались, разбредались по лабиринтам мозжечка, прятались в самых укромных уголках и не желали сотрудничать со следователем Куропаткиным. Денису вдруг пришло в голову, что представитель правоохранительных органов не должен иметь такую несерьезную фамилию.

Хотя какое дело ему до чужой фамилии? У Эммы была красивая фамилия — Элен-эерг. Необычная, Хотя что необычного, ведь она была наполовину немкой! Родители Эммы встретились во время войны. Мать, Надежда, была совсем юной, ей шел шестнадцатый год. А Курту только исполнилось семнадцать. В 1943 году немцы призывали даже таких сопливых мальчишек, использовав лимит взрослых мужчин. Впрочем, в сорок пятом воевать за Германию шли уже и пятнадцатилетние.

Курт встретил Надю у колодца, из которого все местные носили воду. Он помог ей донести два ведра до дома и с тех пор постоянно караулил ее именно там, у колодца. Молоденький голубоглазый блондин зацепил сердце русской красавицы, и она позволяла ему носить ведра с водой и брала тушенку и шоколад, которым он одаривал русскую девушку.

Они общались с помощью разговорников: Курт — с помощью немецко-русского, а Надя — русско-немецкого, который он собственноручно дал ей. В то время всем частям пехоты выдавали словари, чтобы немцы знали не только «курка», «млеко», «яйки», «давай», а могли провести более-менее квалифицированный допрос военнопленных.

Перед отходом своей части Курт принес Наде бумажку со своим адресом. Он сказал, что после войны хочет поступить в институт, стать строителем и жениться на ней. Не против ли она? Она была не против…

Прошло почти два года, война закончилась. Надя, созревшая семнадцатилетняя девица, написала Курту письмо в Дрезден. Не получив ответа через четыре месяца, она решила написать снова. После пятого ее письма ей пришел отрет из Дрездена от матери Курта Эленберга. На немецком языке было написано, что Курт в СССР, попал в лагерь для военнопленных, а потом его отправили в Москву, на восстановление народного хозяйства. Как через много лет узнал Денис, Курт строил жилые дома в районе нынешнего метро «Текстильщики». Это и был его строительный институт.

Надя замуж не вышла, не могла забыть Курта. А в 1953 году, когда она была уже взрослой двадцатипятилетней женщиной, ей пришло вдруг письмо из Дрездена.

Это был Курт. Он уже отлично изъяснялся по-русски. Через семь месяцев оживленной переписки Надя приехала к нему, да так и осталась в Германии.

Жили они с Куртом и его матерью, и все было бы отлично, кабы не одно «но». У молодых не было детей, Курт во время плена сильно простудился и долго болел, и его дальнейшая жизнь в СССР тоже не была сахарной.

Надя вместе с ним бегала по врачам, поила его отваром трав, микстурами, кормила пилюлями и яйцами молодых бычков.

Только в семидесятом году, когда ей самой было уже сорок три, она наконец забеременела. Родилась Эмма, красивая и рыжая, в Мать, девочка. А еще через четыре года родился Борис, полная противоположность красавице Эмме, хотя тоже — рыжий.

Эленберги были счастливы. Только вот Курт долго не протянул. Борису не было и семи лет, как отец умер. Сказалась война. А через шесть лет отдала богу душу и Надежда. Ей тяжело пришлось без мужа, и держалась она лишь потому, что надо было вырастить детей. Эмма закончила школу на тот момент, и Надежда была спокойна. Она знала, что дочь поможет непутевому сыночку и сама не даст себя в обиду. Так и случилось. Эмма не дала пропасть ни себе, ни Борису. А Денис уберечь ее не смог, как этб ни больно осознавать. Или даже — не захотел.