В перекрестье времен

Роба установил на обоих хронометрах одинаковое время и засек минуту, сверяя синхронность их хода. Секундные стрелки отсчитали положенное время одновременно, и Роба удовлетворенно хмыкнул.

Серебряная дедова луковица была положена на стол, а в руках Робы очутилась подковка с фазами луны. Одновременное нажатие с двух сторон, вибрация и исходящее тепло отразили готовность прибора к переключению режимов времени. Щелк, рычажок перемещен на вторую фазу луны, и эксперимент начался.

Через двадцать минут Роба выключил подковку и сличил часы. Они показывали одинаковое время, и лишь секундная стрелка дедова хронометра отставала от робиной на две секунды. Итак, получалось, что Роба находился в несколько убыстренном времени. Несложные дальнейшие расчеты показали наличие в году пятисот двадцати пяти тысяч шестисот минут, что составляло двадцать шесть тысяч двести восемьдесят двадцатиминутных отрезков. Умножаем их на две секунды и получаем пятьдесят две тысячи пятьсот шестьдесят секунд. Это и есть годовое отставание во временной разнице. В часах же это составляло почти пятнадцать часов. Значит, путешествуя во времени, Роба мог вернуться в прошлое за год в тот же день, но пятнадцатью часами позже. Например, отбыв тридцать первого декабря в шестнадцать часов, оказаться там же, но уже в час ночи. За год разница чуть более в полусутки казалась небольшой… Но, если учесть, что возраст Вселенной достигает сотни миллиардов лет? Запросто можно отправиться во времена динозавров на Земле.

– Вот здорово! – Роба аж подпрыгнул на своем стуле, – значит, фантасты в очередной раз оказались правы – путешествие во времени возможно.

И тут же призадумался.

– Здорово-то, здорово…, – быстро смекнул он, – но ведь человеку отмерено, максимум, лишь сто лет жизни. Следовательно, я смогу переместиться лишь на сто пятьдесят часов назад, то есть чуть более, чем на шесть дней. И это за целых сто лет. Практически это ничего не даст…

В масштабах Вселенной – да. Особенно, если на других планетах где-то живут существа почти вечно. Там это будет двигателем прогресса. Может, они и изготовили этот удивительный механизм времени? И на Землю он попал случайно, во время пришествия инопланетян в древние времена? Ладно. Над этим можно порассуждать на досуге, а сейчас необходимо провести вторую стадию эксперимента.

Стрелки часов был вновь приведены в синхронное состояние, показывая одинаковый отсчет времени, а рычажок прибора переместился уже на третью фазу луны. Через двадцать минут своего времени Роба отложил подковообразный приборчик в сторону и взял в руки серебряный хронометр деда.

– Что за чертовщина! – он не поверил своим глазам.

Старинная луковица деда показывала половину двенадцатого дня. В реальном режиме времени проскочило уже три с половиной часа! Роба находился в замедленном времени. Первой мыслью было: не может такого быть – время снаружи просто мчалось вперед. Вторая мысль была панической: вот-вот придет мать (или уже пришла), а завтрак давно остыл на столе и грядки так и не вскопаны!

Роба сунул прибор в карман и мгновенно оказался на кухне. Завтрак был съеден вмиг, и он уже мчался в сад, вооруженный острой лопатой. Удивительно, но обе грядки, оказавшиеся немаленьких, кстати, размеров, были вскопаны моментально и без особого напряжения сил. Роба даже не заметил, как последние комья земли скатились с их крутых склонов, были ловко подхвачены блестящим лезвием лопаты и водружены обратно.

Конфуз произошел лишь по возвращении обратно. Запирая сарайчик, куда было возвращено землекопное орудие труда, Роба уловил за спиной некое движение.

Так и есть. Груженая двумя продуктовыми сумками, мА, закрыв калитку, не спеша, прошествовала мимо Робы, не удостоив его даже и взглядом.

– Ну, вот…, – огорченно подумал Роба, – уже и обиделась за что-то. Может, я не все сделал, как было велено?

В это время мА поставив одну из сумок на землю и протянула руку в сторону Робы, глядя сквозь него ничего не выражающим взглядом. Роба инстинктивно отшатнулся в сторону, а мА спокойно прикрыла незапертую еще дверь сарайчика, подобрала с земли свою сумку и пошла к дому.

– Да, она же меня не видит! – догадался, наконец, Роба, – я же по-прежнему в режиме другого времени!

Глава одиннадцатая Неистощимая на выдумки Маринка придумала новую забаву. Точнее, новейший тренинг велосипедной гонки, как она торжественно объявила. Стараниями домкома (кто не знает, это орган общественного самоуправления – домовой комитет) в их дворе для детишек установили довольно высокую горбатую горку. С одной стороны она была довольно покатой и покрыта рифленым поперек, как стиральная доска, пластиком зеленого цвета. По ней карапузы должны были ползти вверх, используя выступы, как упоры для ног и рук. А с другой стороны их ждал крутой спуск по гладкой металлической наклонной поверхности. Перевалившись через площадку в центральной части горки, малыши с радостными воплями быстро скользили вниз и плюхались в специальную песочницу с мелким мягким песочком, огороженную невысоким деревянным бортиком. Но то ли эта забава малышне наскучила, то ли песочек подпортили вездесущие коты, и взрослые перестали водить сюда своих детишек, но горка стала пустовать. И велодром, как метко окрестил его Генка Крокодил, стал использоваться членами тайного ордена для регулярных экстремальных тренировок. Весь шик состоял в том, чтобы, взлетев на горку, крутануть педали и с еще большей скоростью рвануть вниз. Но не плюхаться в песок, а подпрыгнув вместе с велосипедом, перелететь деревянный барьерчик и приземлиться как можно дальше. Чемпионом здесь был Генка. Он прыгал всегда за полтора метра, а его личным рекордом был результат один метр и восемьдесят три сантиметра. Но Маринка, как командор, все-таки всегда стремилась перекрыть этот фантастический показатель Генкиной прыгучести. Одна из таких ее попыток и закончилась довольно плачевно. Зацепившись педалью за деревянную оградку песочницы, она с махом врезалась в землю. Велосипед, к счастью отлетел в сторону и травм не причинил, однако пару метров Маринка пропахала на животе и осталась лежать на земле лицом вниз. Первым к ней подлетел стоявший неподалеку Роба. Он приподнял ее с земли, подсунув ей руки подмышки, а затем и вовсе поставил ее на ноги.

– Ты не ушиблась? – озабоченно спросил он, придерживая ее руками.

Но она лишь повернула голову и как-то странно на него посмотрела. А Роба вдруг почувствовал у себя под ладонями два круглых упругих мячика… Некоторое время они так и стояли, пока к ним мчались остальные участники велослалома. А потом она мягко раздвинула робины руки и отняла их от своей груди. И посмотрела на него как-то совсем удивительно взрослым взглядом. Роба сразу покраснел, поняв суть их соприкосновения, и хотел объясниться, что он не специально, но подбежали другие и принялись отряхивать маринкину одежду, да задавать вопросы на предмет переломов. К счастью ни переломов, ни сильных ушибов не было, и инцидент тем и закончился. Но Роба нет-нет, да и вспоминал эту самую округлую упругость, и ему почему-то было приятно. Иногда в веселых играх во дворе и в школе эти нечаянные прикосновения к некоторым выпуклостям девичьего тела будили робино воображение и заставляли сердце биться учащенно. Это была загадочная, но влекущая тайна. А предыдущий робин сексуальный, как принято сейчас говорить, опыт общения с противоположным полом заключался в невинных детских поцелуях, которые скорее можно было назвать шалостью. Это была распространенная тогда игра "в садовника". В ней обычно участвовало до полутора десятка мальчишек и девчонок. Она заключалась в том, что на бумажках писались названия различных цветов, а на одной из них "садовник". Бумажки мешались в чьей-нибудь бейсболке, а затем вытягивались из нее участниками игры и читались ими. Тот, кому выпадало быть "садовником" громогласно провозглашал: – Я садовником родился не на шутку рассердился: все цветы мне надоели кроме…, – и называл название одного из цветков. Фиалки, например. Тот или та, у которой имелась бумажка с надписью "фиалка" в притворном ужасе восклицал: – Ой!

– Что с тобой? – хором интересовались все остальные.

– Влюблен! – горестно признавалась "фиалка".

– В кого?

– В георгин…

Если георгин оказывался лицом того же пола, все хором кричали: – Ошибка! Глаза разуй!

А если пол был противоположным, то детский хор дружно выводил: – До-ка-жи!

И фиалка с георгином в этом случае должны были поцеловаться. Правда, поцелуями это было назвать трудно – просто неумело и смущенно тыкались губами друг в друга, но все равно это было увлекательно и приятно, а главное по-взрослому. Робе же давно нравилась девчонка из соседнего подъезда, которую звали Алкой и, хотя ему редко доводилось обменяться с ней в этой игре невинным детским поцелуем, он всегда желал этого больше всего на свете. И ревновал, когда это делали другие. А, прикасаясь к ее губам, чувствовал, как его обдавало как бы чем-то жарким и запретным. Темноволосая, с вздернутым носиком и черными озорными глазами, она казалась ему олицетворением женской красоты. Короче, Роба был в нее влюблен. И надо сказать, в отличие от вздорной и сумасбродной Наташки, темноволосая Алка отвечала ему взаимностью. Роба видел, что она явно выделяла его среди других мальчишек, а ее улыбка не выглядела нарисованной и адресовалось именно ему. Несколько раз он видел ее во сне. И хотя сны эти были чисто подростковыми фантазиями, где он был героем и спасал свою возлюбленную то от уличных хулиганов, то от коварных похитителей, им, в любом случае, двигала искренняя любовь. Они писали друг другу записочки и старались незаметно их передать, а потом читали их в полном уединении и с замиранием сердца. И долго раздумывали над ответами на эти послания. "Алка, не щурь, пожалуйста, свои красивые глазки. Я тебя люблю." – это было настоящее любовное письмо, несмотря на небольшие его размеры. Или "Алка, приходи в полдесятого под лестницу во втором подъезде. Буду тебя ждать." Без вступления, без подписи, без даты – все и так было понятно. И она приходила. Под лестницей во втором подъезде была дворницкая. Роба подобрал ключ к нехитрому замку, которым запиралась, ведущая в нее дверь, и теперь они пользовались ей вечерами, как местом тайных свиданий. Небольшой закуток со шкафом, в котором лежали метлы, швабры и прочая хозяйственная утварь для уборки, с соответствующими неромантичными ароматами. А у другой стенки стояла маленькая скамеечка, под которой дворничиха хранила подобранные во время уборки пустые бутылки, которые можно было сдать в приемный пункт стеклотары. Роба набрасывал Алке на плечи свитерок или курточку, в зависимости от сезона, и они сидели там молча, прижавшись друг к другу и ни о чем не говорили. И это красноречивое молчание было лучшим робиным воспоминанием, перед тем, как заснуть. От Алки всегда приятно пахло настоящими взрослыми духами, от чего у Робы иногда даже кружилась голова. Он тоже подумывал о мужских запахах, типа табака или алкоголя, но оказалось, что его избранница их не переносит. По лестнице ходили люди, рядом скрежетал лифт, и от закрытой изнутри двери веяло настоящей опасностью – а вдруг дворничихе придет в голову заглянуть в свою подсобку. И это придавало их общению особую эмоциональную окраску. Время, казалось, мчалось со скоростью залетевшего в земную атмосферу метеорита. Обоим следовало быть уже дома, и приходила тягостная минута расставания.

– Пора идти, – виновато шептала она первой.

– Пора, – со вздохом соглашался он.

Они брались за руки и замирали на некоторое время. А потом неумело тыкались друг в друга губами. Это был финальный аккорд тайного свидания. Он выходил первым, смотрел, нет ли поблизости посторонних, и провожал ее почти до самой квартиры, как настоящий рыцарь, опасаясь почему-то, попасть на глаза ее родителям. А потом Роба сбегал по лестнице вниз и смотрел на ее окно на шестом этаже, дожидаясь, пока там не вспыхнет свет…

Из-за Алки даже он дрался на настоящей дуэли. На десяти шагах и на пистолетах. Правда, на невсамделишних. И даже небольшой косой шрам у него остался над левой верхней бровью от той дуэли.

Но сначала немного о событиях, лавиной нахлынувших, на мальчишеский мир города под влиянием фильмов о нашествиях на землю коварных и злых инопланетян. Все подростки и даже откровенная малышня буквально помешались на войнах миров. Операции по обезвреживанию кровожадных пришельцев заполнили все свободное время поколения, которое ироничные взрослые, непонятно почему с явной издевкой, окрестили поколением "next" и "кока-коловым". Ведь они действительно были следующим поколением, а кока-кола была одним из самых любимых напитков. И что из этого? Каждое новое поколение является следующим и имеет свои особенные пристрастия. По этому принципу можно, например, окрестить предыдущее подрастающее поколение "чуингамным" (жующим жевательную резинку), а поколение до него "семечковым", ну и так далее. Так считал Роба.