В плену иллюзий

Я подумал: «Как мало, в сущности, живёт человек, а тут ещё внезапные катастрофы в любой момент могут безвременно оборвать его жизнь. Жизнь, как мыльный пузырь, просверкает какое-то время, а потом лопнет, будто и не было ничего». Затем стал прикидывать расстояние до берега и, если после взрыва останусь жив, смогу ли доплыть до него.

Пожар в машинном отделении успели потушить до того, как огонь подобрался к танкам с горючим, но, как вскоре выяснилось, избежать человеческих жертв не удалось: погибли два человека из судовой команды – моторист Подозёрнов и электрик Сорока. Катастрофа случилась из-за привычного нам разгильдяйства. Решили за одну вахту произвести сразу два дела: отремонтировать один из аварийных двигателей и в то же время включили насос по перекачке топлива из одного танка в другой, чтобы таким образом уравновесить и усилить остойчивость судна, а заодно отфильтровать горючее от ненужных примесей. При смене вахты напрочь забыли о работающем насосе. В конце концов топливо через предохранительный клапан полилось за борт, и эту жуткую картину увидел только что заступивший на вахту старший помощник, который, ещё не совсем отойдя от сна, потягиваясь и зевая, вышел на мостик. Он тут же бросился к телефону, чтобы позвонить в машинное отделение и сообщить о случившемся, но не успел даже снять телефонную трубку, как из машинного отделения вырвался столб огня.

Жертв можно было бы избежать, если бы все действовали согласно инструкции, висевшей, в виде металлической пластинки, в машинном отделении, на которой русскими буквами было написано: «В случае пожара в течение 30 секунд покинуть помещение. Будет пущен углекислый газ (СО₂)». Двое из машинной команды так и поступили, а вот моторист Подозёрнов попытался при помощи огнетушителя самостоятельно справиться с огнём.

Он словно полностью потерял разум и, не обращая внимания на приказ своего начальника Ратникова уходить как можно быстрее, иначе огонь может в любой момент перекрыть выход, всячески отбивался от него и упрямо не желал оставлять своих попыток самостоятельно справиться с бушующим пламенем. Электрик Сорока, неизвестно как оказавшийся в машинном отделении, вместо того чтобы убраться восвояси, надел на голову противогаз и закрылся там же – в ЦПУ. С горящей на спине рубахой,

Ратников был вынужден покинуть своего упрямого подчинённого, и как раз вовремя: только он успел выскочить из машинного отделения, как огонь полностью перекрыл выход. На палубе пылающего Ратникова тут же накрыли мокрым брезентом и погасили огонь. Он остался жив, но вся его спина была обожжена… Автоматическая система пуска СО₂ почему-то не сработала, но медлить было нельзя, так как ещё немного, и огонь подобрался бы к танкам с горючим – тогда взрыв был бы неминуем. Чтобы спасти жизнь экипажу, второй механик, без доклада капитану, на свой страх и риск, вручную пустил СО₂ в машинное отделение, и через двадцать минут огонь был полностью погашен. Сразу же после этого несколько человек попытались пробраться в машинное отделение, чтобы спасти оставшихся там товарищей, но жар в помещении оказался настолько велик, что только через два часа очередная попытка оказалась выполнима и два бездыханных тела удалось вытащить на палубу. Искусственное дыхание ни к чему не привело. Тела завернули в брезент и опустили в холодильник. Ратникова поместили в медпункт. Врач сделал ему обезболивающий укол, но из-за обширного поражения кожи, как он сказал, жизнь раненого висит на волоске.

Судно было полностью обесточено. Я запомнил эту мертвящую, гнетущую тишину и тихий плеск волн за бортом безжизненного судна, пропитанного отвратительным запахом горелой хлорвиниловой изоляции. Оказавшись в зоне Сомалийского течения, с тралом, волочащимся по дну бухты Формоза, мы медленно дрейфовали на север… Через какое-то время наладили аварийный двигатель, который давал энергию на самые необходимые нужды: включили опреснители, появился свет, заработал камбуз. Экипаж понемногу приходил в себя, но в этот день люди были угрюмы и подавлены, переживая случившуюся катастрофу и гибель своих товарищей. Вечером все свободные от вахты собрались на кормовой палубе: молча курили, только иногда перебрасываясь парой реплик. Говорить никому не хотелось. В таких случаях молчание бывает сильнее всяких слов.

В этот же день была послана радиограмма в Кению – об оказании помощи. Помощь была обещана: должен был прилететь вертолёт, чтобы забрать в больницу обожжённого моториста Ратникова, которому врач постоянно вкалывал обезболивающее, а также прийти буксирный катер, чтобы оттащить наше судно в ближайший порт на ремонт.

20 июня

Выяснилось, что кенийский вертолёт вылететь не может из-за отсутствия топлива. Буксир придёт и отбуксирует нас со скоростью семь узлов в порт Ламу, где наше судно подвергнется сначала тщательному обследованию, а затем – ремонту.

Пока неизвестно, вернёмся ли мы в Москву или будем ждать окончания ремонта судна, но на всякий случай Радий Александрович, на правах начальника рейса, опросил всю нашу научную группу: согласимся ли мы после всех этих «пертурбаций» продолжить экспедицию? Все, кроме

Эльзы Ивановны и Доры Твердохлебовой, видимо, крепко сдружившихся в минуты катастрофы и ошарашенных «вульгарным и невыносимым» поведением матроса Кривоносова, оптимистично выразили своё согласие. После чего мы дружно отправились пить спирт в лабораторию Грушина, где, свесив худые ноги в шерстяных носках и судовых сандалиях, сидя на лабораторном столе, среди пробирок и колб, Серафим Всеволодович, включив свой талант полиглота, сумел-таки уговорить двух упрямых подружек не отделяться от дружного коллектива и после окончания ремонта, несмотря «на грозящие опасности и невыносимого матроса», продолжить «романтичный вояж по Индийскому океану».

21 июня

С небольшими перерывами льёт дождь, когда он затихает, матросы выскакивают на палубу и скребками счищают обгоревшую краску. Боцман сосредоточенно бегает из одной лаборатории в другую, пытаясь найти у нас таинственный электрический чайник и «во избежание очередного пожара» непременно выбросить его за борт. Очевидно, эту глупость придумал «величайший мыслитель» нашего судна первый помощник капитана. Как бывшему прокурору, а ныне мореходу, ему поручили расследовать причину произошедшего пожара, и теперь его назойливый голос ежечасно слышится из спикера…

Наконец-то подошёл буксир, но… наш! – с жизнеутверждающим названием «Спасатель», а у ихнего буксира, надо же такому случиться, оказывается, тоже, как и у ихнего вертолёта, отсутствовало горючее. Он отбуксируют нас не в Ламу, а в сомалийский порт Кисмайо, который находится всего на один градус южнее экватора. Прежде чем взять нас на буксир, были перерублены стальные ваера, на которых держался трал «Треска-М» и, волочась по грунту, значительно замедлял наш дрейф. Он остался на вечные времена на дне залива Формоза, а мы, влеко-мые буксиром и течением, а также попутным южным муссоном, со скоростью 12 узлов устремились в Сомали, в порт Кисмайо. Видимо, Кения не захотела возиться с нами, а с Сомали у нашей страны были дружеские отношения, и даже недавно наши строители построили им мясокомбинат.

Радиограммы о нашем бедственном положении были разосланы куда только можно. Например, доктор Баркетт послал радиограмму в Рим, в представительство ФАО. В ней он сообщил, что поддерживает идею начальника экспедиции Шубина: попытаться пересадить научную группу на другое судно и, таким образом, продолжить наши исследования. Послание аналогичного содержания отправили и в Москву, директору ВНИРО. Если же идея Шубина не осуществится, то, возможно, если ремонт займёт немного времени, мы сможем продолжить работу на отремонтированном судне, но в таком случае прерывается цикл намеченных исследований.

22 июня

В семь утра мы подошли к Кисмайо. Лихой и бесшабашный местный лоцман, чуть-чуть не посадив нас на мель, неудачно вывел буксир к причалу, и мы со всего маха врезались в него, подломив при этом несколько свай. За нашими оригинальными манёврами с любопытством наблюдали местные жители. Видимо, не так часто им приходится видеть подобные увлекательные зрелища, ибо, несмотря на столь ранний час дня, весь причал оказался усеян любопытными сомалийцами. Присмотревшись к ним, я заметил, что внешне они совсем не похожи на кенийцев. У многих, несмотря на чёрный цвет кожи, – европейский тип лица, очень стройные фигуры. Женщины отличаются каким-то особым изяществом и красотой: тонкие, словно выточенные из чёрного дерева фигуры, свободно завёрнутые в разноцветные ткани, грациозно двигались среди более чем скромно одетых мужчин. Признаюсь, я был просто очарован их необычайной красотой и грацией и на время забыл о нашей трагической миссии… Вскоре на медицинских уазиках из Могадишо – столицы Сомали, подъехали наши врачи и забрали обожжённого Ратникова в могадишский медицинский госпиталь. Сошли на берег так ничему и не научившиеся, но зато оставшиеся в живых африканские стажёры во главе с представителем ФАО доктором Баркеттом. Сошёл на берег с прозрачным пластиковым мешком, доверху наполненным книгами, по предположению Грушина – «будущее светило африканской науки» – двухметровый стажёр, но без пожарного рукава, который не без труда отобрали у него матросы, и по его повадкам было видно, что он очень сожалеет об утраченном «сувенире».

Несмотря на необыкновенно красивых женщин, окружающая местность, да и сам порт с несколькими угрюмыми обветшавшими строениями показались мне унылыми и маловыразительными. Мы находились в небольшом заливе, на западной стороне которого раскинулся небольшой городишко Кисмайо, с преобладанием одноэтажных, ничем не примечательных домиков. От причала – налево, к острову, где находилась наша воинская часть, протянулась искусственная насыпь, сложенная из громадных глыб коричневатого гранита. Один из солдат этой части, проходивший здесь воинскую повинность, находясь в увольнении и одетый по уставу в штатский костюм, побывал на нашем судне. Он рассказал, что вначале с продуктами было плохо, но после постройки мясокомбината стало немного получше. Многие жители Кисмайо болеют и умирают от недостатка белковой пищи, но рыбу, которая в изобилии обитает в прибрежных водах, ловить не желают, считая это занятие унизительным, а потому недостойным настоящего сомалийского мужчины. «Умирать буду, а ловить рыбу не стану!» Кроме всего прочего, здесь очень засушливый климат: за два года, пока он здесь служит, дождя почти не было, но жара переносится достаточно легко, тем более постоянно дует прохладный ветер.