В плену подозрений

Ники, опустив глаза, долго с задумчивым видом смотрела в свой бокал с виски. Затем наконец выпрямилась, подняла подбородок вверх, бросила на меня какой-то оцепенелый, но полный решимости взгляд:

— Я читала интересную книгу и не отрывалась от нее, пока не дошла до самого конца. Была уже полночь. Я спустилась вниз, разбудила Кена и сказала ему, что собираюсь ложиться спать. Он ответил, что у него сильно разболелась голова и что ему лучше побыть на свежем воздухе. Может, станет полегче. Я посоветовала ему пить поменьше, но он ничего мне не ответил. Просто взял и вышел. Больше, как ты сам понимаешь, я не услышала от него ли слова. Милое прощание, не правда ли?

— О таких вещах никто не может знать заранее. Откуда же это было известно тебе?

— Спасибо, дорогой мой, спасибо. Так вот, я пришла сюда и легла спать. Моя постель вон та, справа. Свет настольной лампы с его стороны и в ванной продолжал гореть. Я заснула настолько быстро, что когда услышала звук выстрела, то сначала приняла это за начало какого-то сна. Потом подумала, может, он просто упал и сшиб что-нибудь на пол. Знаешь, ночью у нас здесь обычно фантастически тихо. Полежав чуть-чуть, прислушиваясь и ничего не услышав, решила попытаться снова уснуть, но, поскольку мысли о том, что же все-таки это было, упрямо не выходили из головы, я встала, накинула ночной халат, шлепанцы и прошла по дому. Я громко звала его, но, не дождавшись ответа, вышла на улицу и снова еще громче стала выкрикивать его имя. В тишине ночи мой голос наверняка можно было услышать на очень большом расстоянии. Обошла вокруг дома. Ничего и никого...

Тогда я вернулась домой, взяла электрический фонарик и пошла по подъездной дорожке к воротам. Там-то он и был. Лежал лицом вниз на траве, прямо у ворот, рядом с кустами сирени. Собственно, воротами их можно назвать только весьма условно — просто два столба с лампами наверху, между которыми надо проезжать. Ты наверняка видел их. Свет не горел.

Когда я увидела его, то сначала совсем не узнала. Распластавшись на траве, он казался каким-то съежившимся, маленьким, плоским... В слишком большой для него одежде. Будто надел чью-то чужую. Лицо уродливо вспухло, говорят, такое происходит из-за давления пули на мозг и... — На какой-то момент она, казалось, утратила самообладание: неподвижно, будто застыла, сидела с закрытыми глазами, но когда наконец их открыла, то продолжила рассказ все тем же ровным, бесстрастным тоном: — Смутно, как в тумане, помню: со всех ног побежала домой, позвонила в полицию, схватила одеяло, вернулась и накрыла его. Тем же самым, которым обычно накрывала, когда он до бесчувствия напивался и заваливался спать где попало. Я знала, ему не захотелось бы, чтобы его видели таким. Полиция приехала очень быстро. Много-много разных полицейских. В форме и в штатском. Появились Лестер и Стэнли. Последовало чудовищное количество ужасных вопросов. Их было столько, что в конце концов я чуть не потеряла сознание, и моему доктору пришлось срочно сделать мне укол, а медсестре сидеть со мной рядом до самого утра. Когда в субботу поздно утром я проснулась, то сразу же позвонила тебе, но... но тебя нигде не было. Остальное, полагаю, тебе известно. — Она медленно наполнила свой бокал.

— Да, известно, — покачав головой, подтвердил я. — Мне известно все остальное, включая даже твои любимые способы горячо оплакивать утрату любимого человека.

Ники бросила на меня долгий взгляд, в котором явственно просматривалось искреннее удивление. С чего бы это? Может, потому, что я перегнул палку? Потом рассмеялась. Рассмеялась мне прямо в лицо:

— Мои способы горячо оплакивать утрату любимого человека? Мои?! А ты, Геван Дин, будто чист и невинен, словно новорожденный младенец? Дорогой мой, неужели ты на самом деле собираешься убедить себя в том, что тебя изнасиловали? Против твоей воли! Знаешь, если бы так случилось на самом деле, то тогда это был бы хороший, просто отличный ход. Но все было совсем иначе. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что хотел только намазать кремом для загара спину голой женщины. Причем сделать это как можно лучше. Не более того! Ради бога, Геван, давай оба попробуем быть честными друг с другом. Может быть, это единственное достоинство, которое у нас пока еще осталось. Поэтому давай лучше называть это нашими способами оплакивать утрату любимого человека — мужа и брата. Так будет и точнее, и честнее. Кроме того, дорогой, я ведь сожалею куда меньше, чем ты. Как тебе прекрасно известно, я его не любила. А ты любил и продолжаешь любить!

Ники медленно встала и подошла ко мне — высокая, стройная, с лоснящейся нежной кожей, уверенная в себе и уже не скрывающая радости от только что полученного удовольствия... Давным-давно, когда мы знали или, по крайней мере, думали, что рано или поздно обязательно поженимся, то любили друг в друге бесконечную, неуемную жажду физической любви. Она была великолепным партнером — постоянно требовала удовольствий со смелостью и радостью, которые возбуждали меня все снова и снова. И так без конца, в любом месте и в любое время. Казалось, это будет длиться вечно... Но та Ники была всего лишь неопытной, страстно желающей познать как можно больше девчонкой, а не этой зрелой женщиной, которая сейчас стояла передо мной с усмешкой на лице. В расцвете женственности, уверенная в своих силах, точно знающая, когда и как их употребить, чтобы добиться желаемого результата.

Я закрыл лицо руками, почувствовал, как она села на постель рядом со мной, мягко коснулась моей правой кисти и прошептала:

— Давай не будем стараться делать друг другу больно, хорошо?

— Ты говоришь так, будто это ничего не стоит. Мелочи жизни. Пустяки.

— Нет, стоит. Но мы можем попробовать совершить невероятное. Ну, скажем, вернуть время назад. Нам ведь тогда было так хорошо! Может, стоит рискнуть и хорошенько поискать? Когда по-настоящему ищешь, всегда находишь. Помнишь меня?.. Ники. Меня зовут Ники. Я твоя девушка.

В комнате стало уже почти темно. Каким-то невероятным образом Ники удалось создать атмосферу, в которой я, вполне возможно, смог бы искренне поверить в то, что потерянные четыре долгих года были всего лишь глупой, нелепой ошибкой, которую не так уж сложно исправить и снова начать все с самого начала. Я отнял руки от лица, внимательно посмотрел на нее, сидящую совсем рядом.

— Да, помню. Помню тебя очень хорошо.

— Я тоже, Геван. Ты тот самый человек, у которого было все... сила, воля, энергия, но однажды все это почему-то остановилось. Ушло в никуда. Пропало...

— Потому что пропало все, для чего имеет смысл жить и работать.

— Чувствуешь себя виновным за это?

— А что, следовало бы?

— Мне надо было задать тебе этот вопрос. В темноте всегда легче спрашивать. Особенно о по-настоящему важных вещах. Не хотелось бы, чтобы ты впал в раж и мы снова начали все эти крысиные гонки.

— Какое, черт побери, это может иметь отношение к...

— Ш-ш-ш, подожди, не надо, — тихо прошептала она, нежным движением прикасаясь пальцем к моим губам. — Знаешь, у меня для нас с тобой есть один сумасшедший план. Но тут, боюсь, ничего не выйдет. Слишком уж много здесь всего произошло. К сожалению, далеко не самого лучшего. Нам надо придумать что-нибудь другое, надо начать новую жизнь, чтобы попытаться вернуть себе все то, что мы потеряли. Давай куда-нибудь уедем, дорогой. Куда угодно! Как можно скорее. У нас есть деньги. Мы могли бы сесть на пароход или, скажем, взять моторную яхту и... и отправиться куда глаза глядят. Вслед за солнцем... — Она вдруг повернулась, положила голову мне на колени, подняла глаза вверх. — Давай сделаем это, Геван, давай! По-настоящему. Только ты и я, ну а все остальные пусть делают что хотят!

Ее слова звучали так убедительно, так здорово и так просто...

— И что, вот просто так взять и оставить все это? Судя по словам Мотлинга, в последнее время ты, похоже, проявляешь немалый интерес к делам нашей компании.

— Пустяки! Он специально заводит обо всем эти разговоры и вовлекает в них меня. Наверное, хочет утешить, только и всего. Так сказать, своего рода терапия, по Мотлингу. Чем, собственно, я могу им помочь? Да ничем. Впрочем, им это и не требуется. Мотлинг сам вполне способен прекрасно вести все дела компании без моей и даже твоей помощи, дорогой. Нам даже не потребуется приезжать сюда. Вообще!

Да уж, конечно: мы уплывем в синие моря-океаны и годика так это через два сможем с любовью вспоминать старину Кена, испытывать искреннюю признательность нашему доброму другу Стэнли за то, что он так здорово охраняет наши интересы и так эффективно приумножает наши законные дивиденды, в то время как мы путешествуем, как она образно выразилась, «вслед за солнцем», наслаждаемся жизнью в райских местах, останавливаемся в самых шикарных отелях, занимаемся любовью, много, возможно, даже слишком много пьем, но зато всегда в обществе состоятельных, милых, замечательных и, само собой разумеется, на редкость приятных людей. А затем, когда со временем секс и желанное предвкушение его постепенно начнут угасать, мы всегда сможем стимулировать это, найдя в очередном турне подходящую пару, которая будет слишком уязвима, чтобы болтать языком, и вернуть себе то, для чего, собственно, и болтались по миру, — удовольствие. Иными словами, будем продолжать смазывать трущиеся части нашего старого доброго механизма до тех пор, пока они не износятся до самого конца. До самого конца, когда починить их уже будет невозможно, когда санитары выпотрошат сам механизм, как пойманную форель, а у меня тоже, соответственно, аккуратно отрежут все, что положено. Затем нам понадобится корабль и покрупнее, и покомфортабельнее, и капитан, который должен управлять им для нас в любую погоду, пока мы, полностью довольные, сытые, загорелые, будем сидеть рядом друг с другом в шезлонгах где-нибудь на корме, совершенно не зная, о чем говорить, и, уж черт побери, точно давно не испытывая совершенно никаких желаний. Короче говоря, блаженство без конца. Вечное блаженство!

Похоже, Ники предвидела, что я собираюсь или могу сказать, поскольку вдруг резко встала со словами:

— Знаешь, мне почему-то здесь неспокойно, дорогой. Давай пойдем погуляем на свежем воздухе.

Мы молча, неторопливо ступали по мягкой свежей траве в темноте наступившего вечера. На небе уже высветились первые звезды. Ники вроде бы абсолютно естественным жестом нащупала мою левую руку, крепко сжала ее своей. Где-то далеко-далеко на южном горизонте мелькнули и тут же исчезли до странности — во всяком случае, так тогда казалось — ритмически чередующиеся кроваво-красно-белые проблески с башни сигнального авиамаяка. Мы шли вниз по лужайке мимо гаража, пристройки для прислуги, по красивой, ухоженной аллее к затейливому, хорошо продуманному рисунку молодых березок, относительно недавно посаженных у самой кромки леса. Затем остановились совсем недалеко от него.