В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь

Мне очень понравилась метафора, которую предложил Расс Хэррис на курсе TF-ACT: метафора фильма ужасов.

Представьте, что вы находитесь в маленьком домике, затерянном в лесу, и вы совсем одни. Сейчас ночь, вокруг ни души, только подозрительные шорохи и шелесты, которые приносит с собой темнота. Вы лежите в постели перед большим экраном, который показывает самый страшный фильм из всех, которые вы видели. Ваш взгляд прикован к нему, вы парализованы страхом, и рядом нет никого, кто мог бы помочь вам. Я добавлю от себя: если вы переживаете активацию имплицитных воспоминаний, то вам начинает казаться, что этот фильм становится реальностью, и вы не можете понять, что реально, а что нет. Зомби с экрана стучатся к вам в окно, вокруг слышны душераздирающие крики, и все выглядит до ужаса настоящим.

Когда мы сталкиваемся с флешбэками, мы переживаем нечто подобное. Если же мы учимся быть наблюдателем для своих реакций, учимся бросать якорь во время шторма, то постепенно эта картинка превращается в следующий сценарий: вы в большой и светлой квартире, окружены людьми, которых вы любите, и делаете то, что вам нравится. На маленьком черно-белом телевизоре где-то в углу все еще идет этот страшный фильм, но он вас не сильно интересует.

Мы не можем стереть травму из нашей жизни полностью – ведь мы не можем переписать наше прошлое. Но мы можем научиться жить с ней так, чтобы она не играла в ней главную роль.

Мне нравится этот терапевтический подход. Но работа с разными частями «Я» способна охватить еще одну область: вопрос о том, для чего же мы поехали в этот домик в лесу, – и принять наше стремление попасть туда, увидев в этом работу защищающей нас части.

Почему может быть полезно использовать язык частей? Потому что редко когда формулировка «Я чувствую, что моя префронтальная кора интересуется отрицательным состоянием сознания, связанным с правыми подкорковыми областями моего мозга» (17, с. 79) вызывает такой же отклик, как «Мне любопытно, от чего моей избегающей части потребовалось меня защищать прямо сейчас?».

Ведь способность отличать реакцию на триггер и реакцию на реальную угрозу ключевая (17, с. 84). Увидеть настоящее, в котором мы живем, – и действительно понять, что оно не опасно. Что мы уже справились. Что мы уже выжили. Что нам больше не нужно защищаться. Что мы можем поблагодарить всех своих защитников – и позаботиться о них. Что мы можем выбрать другие копинг-стратегии, чтобы закрывать свои потребности. Что мы можем выбирать другое поведение.

Напоминаю: многие современные подходы к работе с травмой фокусируются не на причинах появления имплицитных воспоминаний, а на формировании других отношений с ними. Если видеть в особенностях их активации проявления разных частей, то, возможно, сформировать теплые и дружеские отношения со своими реакциями станет проще. Конечно, существование разных частей и их коммуникации не является научным фактом. Это, скорее, способ понять спровоцированные триггером состояния или имплицитные воспоминания осознанным, сострадательным и непатологизирующим способом (17, с. 100).

Если взять за основную идею исцеления работу с разными частями своей личности, то цель этой работы будет заключаться в формировании надежной привязанности внутри себя. Как со своими уязвимыми, детскими частями – так и с их защитниками.

Главную роль в этом будет играть наша наиболее зрелая часть – префронтальная кора. Она же Взрослый, она же «Я», она же продолжающая нормальную жизнь часть личности (он же Гоша, он же Гога) – ведь только ей доступна двойственная осознанность, связанная с наиболее высшими отделами головного мозга.

Любой переживший травму – выживший. Мы существуем благодаря нашей внутренней силе. Благодаря адаптационному потенциалу нашей психики. Любая история травмы – это история выживания.

Но то, как именно мы выживаем, зависит от индивидуальных особенностей нашего организма и от окружающих нас обстоятельств. Наши базовые реакции на стресс одинаковы, но то, как именно психика выбирает адаптироваться к особенностям конкретно нашей среды, строго индивидуально. Сиблинги (братья и сестры) даже в самых схожих условиях могут выбирать разные способы выживания.

Мы выживаем по-разному. Но есть и другая мысль, проистекающая из этой логики, – исцеляемся мы тоже по-разному. И то, сколько времени нам потребуется для этого, строго индивидуально; как и то, каким путем мы пойдем для того, чтобы сохранить себя до этого момента.

Наша жизнь – это не физическая задачка, связанная с условиями идеального вещества. Наша среда и наши особенности имеют ключевое значение для нашего развития.

У каждого из нас свой темп. Когда я смотрю на юную часть себя, я повторяю себе раз за разом: «Там и тогда ты не могла по-другому». Именно в этом проявляется мой фатализм. При этом, безусловно, я поддерживаю базовый принцип психотерапии – каждый взрослый человек несет ответственность за свою жизнь.

Я несу ответственность за все поступки, которые я совершила. Но я не виновата в этих поступках. Ни я, ни мои родители, ни кто-либо еще. Быть судьей не моя работа, и я не беру на себя роль оглашающего вердикт «виновен!». История моей семьи для меня тоже фаталистична – и, наверное, именно это помогает мне постепенно принимать ее.

Существует миллиард «если бы», которые я могу озвучить:

• А если бы моя бабушка была чуть менее гиперопекающей?

• А если бы мой дедушка был чуть более ласков со своими детьми – таким, каким он был с внуками?

• А если бы моя мама была чуть менее импульсивна?

• А если бы мой папа был чуть более стрессоустойчив и предприимчив?

• А если бы не было перестройки или она бы прошла менее разрушающе для камчатской геологии?

• А если бы мы с сестрой дружили в детстве?

• А если бы…

Фантазирование – это защитный механизм, относящийся к реакции на стресс «замри». Временами это приносит нам облегчение. Для детей, живущих в мире травмы, возможность погрузиться во Вселенную фантазии может быть единственным способом найти расслабление.

И это может быть одна и та же фантазия – своего рода антитревожный ритуал, реакция бегства и замирания в одном флаконе. Именно поэтому я, будучи ребенком, навязчиво переслушивала одну и ту же музыку, пересматривала одни и те же фильмы (во втором классе я училась во вторую смену и, когда у меня было свободное утро, смотрела фильм «Ноттинг Хилл» с Джулией Робертс и Хью Грантом – весь учебный год, снова и снова), перечитывала одни и те же книги, раз за разом, особенно «Гарри Поттера».

Но если уход в мир грез для ребенка временами единственное доступное для него лекарство, то чрезмерное бегство в мир фантазии для взрослого – это опасный ритуал, способный стереть надежду на исцеление. Способный украсть драгоценное время реальной жизни.

Это важно – сохранять трезвость.

Это важно – осознавать, что, будучи взрослым, вы живете в других условиях, и уход в фантазию – это копинг-стратегия, поддерживающая режим выживания, но не позволяющая вам переключаться на режим обучения и процветания.

Вы можете действовать иначе. У вас есть определенная степень свободы выбора. Вы можете заботиться о ребенке, который фантазирует, – вместо того, чтобы сдаваться своим детским защитам.

Амфетамин

Мои самые долгие университетские отношения были взаимно разрушительны. М. был внешне благополучен, но сильно травмирован; его семейная история вызывала крайне много горечи. Он не одобрил публикацию деталей этой истории, поэтому вам придется поверить мне на слово.