В подполье можно встретить только крыс

– И напрасно. Вот, например, скажите, - обратился он ко мне, - сколько у вас в дивизии "ЧП" (чрезвычайных происшествий) с того дня, как вы начали занятия? Подождите, не отвечайте. Попробую угадать. Думаю что нет, а если есть, то каких-нибудь одно-два.

– Нет! Совсем нет!

– Ну вот, товарищ генерал-майор, - обратился он к Угрюмову.
– А в других дивизиях вашей армии, да и у меня штабы не успевают писать внесрочные донесения. Приеду, закручу гайки. Да, кстати, - повернулся он ко мне.
– По какой программе вы ведете занятия?

– Фактически без всякой программы. Просто я дал устные указания командирам частей.
– И я изложил ему, чем мы заняты.
– Конечно, - добавил я, - если бы дивизия не расформировывалась, я бы составил более разностороннюю программу и ввел бы ее в действие, когда люди втянутся в учебу, по нынешней упрощенной схеме.

– Во!
– воскликнул генерал-лейтенант.
– Так вот, где моя ошибка. Я приказал штабу разработать программу, руководствуясь довоенными программами. А нынешние офицеры умеют только воевать. Учить по-мирному не умеют. И потому не учат. Приеду, введу вашу упрощенную. На все время, пока втянутся. Продиктуйте мне, пожалуйста, вашу программу.

– И тут же записал себе в блокнот.

Через два дня началась передача дивизии.

24. ВОЙНА ЗАКОНЧЕНА

Война закончилась для меня благополучно. Не только в смысле физическом: "откупился" от такой страшной войны лишь повреждением ноги; даже от ампутации спасла ее судьба, в лице моей жены. Замечательно закончилась война для меня лично и в ином смысле. Она принесла мне полное душевное успокоение. Сомнения, стучавшиеся в душу накануне войны, исчезли. Сталин для меня снова был "великий непогрешимый вождь" и "гениальный полководец". Ошибки, глупости и преступления каким-то чудом либо испарились, либо оказались "гениальным прозрением". Мы (такие, как я) вдруг узнали лично от самого "вождя", что внезапность нападения вовсе не результат "наших ошибок, просчетов и просто того, что мы "уши развесили", а естественная "закономерность", по которой страны агрессивные с неизбежностью имеют преимущество внезапности. Этого не избежишь. Агрессор нападает обязательно внезапно. Надо только уметь как можно скорее ликвидировать преимущества, которые дает противнику внезапность. Это умели делать древние парфяне, завлекшие противника в глубину своей страны и там погубившие его. Это же сделал Кутузов с Наполеоном. Это повторили и советские вооруженные силы, завлекшие гитлеровскую армию под Москву и там нанесшие ей поражение. Все это такая чушь, о которой по-серьезному даже говорить неудобно. Но таково обаяние победы и славословия вождю, что эту чушь принимаешь за откровение.

Рассказывая различные эпизоды войны и свои переживания, я хотел, чтобы читатель видел мою будничную жизнь на войне и понял, что перед ним отнюдь не протестант, не критик строя, не оппозиционер, а человек, преданный своему делу, любящий его, отдающий ему все свои силы и время. Все, что говорилось о Сталине, о партии, о стране, воспринималось мною как истина в первой инстанции. И сам я выступал горячим убежденным агитатором. Меня не могло смутить ничто. В стране голодают? Так это же естественно - страна вынесла на своих плечах такую войну, перенесла невиданную разруху. Советских военнопленных эшелонами гонят в лагерь? А как же иначе, если они предали Родину в тяжелый час. Берут и гражданских, остававшихся на оккупированной территории? Естественно! Берут же не всех, а только тех, кто на подозрении. Проверят. Не виноват - выпустят. Вот же моего старшего брата Ивана взяли, продержали 2-3 месяца и без моего вмешательства выпустили. Значит, того, что было в 1937-38 годах, нет. Сталин на празднике Победы произнес тост за великий русский народ. Тост, который развязал руки великодержавно-шовинистическим элементам и унизил достоинство других народов, в том числе моего великого украинского народа, но я и это воспринял как естественное. В общем, никаких туч на моем политическом горизонте не просматривалось. Я с надеждой и оптимизмом смотрел в свое послевоенное будущее.

К концу мая 1945 года дивизию расформировали. Была расформирована и 18 армия. Те, кто решал это, были явно не на высоте. Расформировать армию, в которой служил такой "великий" политик и стратег, как Леонид Ильич Брежнев, явное "недомыслие". Теперь в оправдание могут сказать, что его во время расформирования в 18 армии уже не было. Он под самый конец войны возглавил политотдел 4 Украинского фронта. Но это не оправдание. Армию надо было оставить. Иначе где же создать мемориал. Откуда распространять свет "неповторимого стратегического гения"? Правда, творцы этой ошибки могут в оправдание еще сказать, что они тогда не заметили особых военных и политических дарований Леонида Ильича, что им об этом стало известно только через 20 лет после войны. Но это тоже не оправдание. В этом обнаруживается только их политическая и военная близорукость.

Я, честно говоря, тоже недооценил значения 18 армии, отнесся к факту ее расформирования довольно равнодушно и, получив направление в отдел кадров 52 армии, проглотившей бедную нашу 18, зашел проститься к Гастиловичу. Принял он меня довольно тепло, выпили "на посошок". Но прежде, чем уйти, я извлек из кармана заключение госпитальной медкомиссии о необходимости предоставления мне 20-дневного отпуска.

– Разрешите мне съездить на эти 20 дней в Москву.

– Как же я разрешу, когда ты уже не в моем подчинении?

– А вы только напишите: "Разрешаю 20 дней Москву" и подпишите задним числом.

– А что это тебе дает?

Он вдруг сам понял и, пристально взглянул на меня, усмехнулся, начал писать резолюцию, потом еще раз пристально посмотрел на меня и сказал:

– А ты оказывается Бендер.

– Приходится, - ответил я, - жене скоро рожать. А война-то ведь закончилась и офицеров в резерве больше, чем достаточно.

20 дней пролетели как один миг. Со страхом я думал о расставании с женой. Слабенькая, бледная. Семья большая, питание очень плохое, а беременность тяжелая. И меня при родах не будет? Нет, не мог я уехать, оставить ее в таком тяжелом состоянии. Я, конечно, понимал, что ничем помочь ей не смогу. Но, думаю, сознание того, что я здесь, рядом, даст ей больше сил. И я решил - буду Бендером. Отпускные документы у меня были выписаны на бланках дивизии, и в Москве я их зарегистрировал у коменданта. За два дня до истечения срока моего отпуска пошел в ГУК, к направленцу Прикарпатского военного округа. Говорю:

– Я здесь в отпуске по болезни. Время выезжать, а я получил письмо, в котором мне сообщают, что наша дивизия расформирована. Куда же мне теперь ехать? Подполковник куда-то сбегал и принес направление в "резерв ГУКа". Через неделю вызвали - предложили несколько должностей. Я твердил одно и то же пойду только комдивом, заведомо зная, что такую должность в условиях закончившейся войны, когда освободились сотни комдивов со стажем, никто мне не предложит. Но... предложили. Через несколько дней вызвали и направили к направленцу Дальнего Востока. Старый знакомый, теперь уже полковник Анцыферов. Я его знал еще капитаном. Он предложил мне командиром дивизии в 5 армию. Посмотрел я на него, улыбнулся и говорю: "Знаешь, Анцыферов, я когда уезжал оттуда в 1943 году, ей Богу ничего не забыл. Правда, я тогда не предполагал, что на Дальнем Востоке вспыхнет война. Если бы предполагал, ответ, возможно, был бы другим. Во всяком случае, когда боевые действия в Манчьжурии начались, я пожалел, что не принял предложения Анцыферова. Но тогда мы посмеялись, поговорили, и я снова вернулся к направленцу резерва. Тот смеется: "Я вижу, вам не к спеху уезжать из Москвы?"

– Да, - в том же тоне отвечаю я.
– "Умрем же под Москвою, как наши братья умирали..."

– Но, видишь ли, - говорит он, - я деньги получаю за то, чтоб в резерве долго не сидели. Вот и тебя должен пристроить так, чтоб обоим нам было хорошо. Давай я тебя пошлю в прикомандирование к управлению по использованию опыта войны. Ты ведь окончил академию генштаба. Вот и потрудись над научными проблемами.

Начальник Главного Управления Генштаба по использованию опыта войны генерал-полковник Шарохин Михаил Николаевич, мой однокашник по академии генерального штаба, принял меня очень тепло и сердечно сказал: "Я тебя пошлю в уставное управление, с дальним прицелом, с расчетом зачисления на штатную должность. Там у нас предвидится, но много времени на согласование уходит. Пока будут согласовывать, поработаешь как прикомандированный. Через месяц со мной разговаривали большие чины. Предложили должность заместителя начальника Уставного управления. Я согласился. На этом замолкло. А отношение ко мне как-то изменилось. Через некоторое время начальник Уставного управления генерал-майор Есаулов, который уже начал было вести себя со мной, как со своим заместителем, оставшись наедине, сказал: "К сожалению мне с вами работать не придется. Это я говорю доверительно. Я не должен этого делать. Вам скажут об этом официально, через отдел кадров. Они там придумают формулу отказа, но я вам скажу, что не пропустила вас контрразведка, из-за жены - подчеркнул он. Из-за ее биографии - подумал я. Но это между нами. Мне очень жаль, что так получилось. Вы мне очень подходите.

Таким образом мне пришлось еще один раз возвращаться к своему старому знакомому - направленцу резерва.

– Что же это ты там не пришелся ко двору?
– встретил он меня вопросом.

– Не знаю. Во всяком случае не по моей вине. Работал добросовестно.

– Да, все шло хорошо. Твое начальство благодарило меня. Хвалили твою работу и вдруг "откомандировываем". Ну, куда же мне тебя направить?

– А в академиях мест случайно нет?

– В академиях? А ты пойдешь?

– Конечно.

– Так что же ты молчал? Мест в академиях сколько угодно. Туда не идут. Отказываются. Поэтому и тебе я не предлагал. В какую ты хочешь? В академию Генштаба или академию им. Фрунзе?

– В академию им. Фрунзе.

Через несколько минут у меня в руках было направление на согласование.

Заместителем начальника академии по научной и учебной работе был в это время мой старый добрый знакомый Сухомлин Александр Васильевич.

– Я безусловно "за", - сказал он, - но не будем обходить начальника оперативно-тактического цикла.