В подполье встретишь только крыс
Шрифт:
Итак, Буровский ясен. А вот чем руководствовался следователь, возводя такую напраслину на 20-летнего парня, сказать трудно. Вполне возможно, что у него был недовыполнен план по раскрытию преступлений в измене Родине. А, может, здесь сыграли роль личные антипатии? Все это пока неизвестно. Но абсолютно ясно, чем руководствовался суд, вынося явно неправосудный приговор. Суд просто не хотел «выносить сор из избы», понимая, что это вызовет недовольство такого могущественного органа, как КГБ. Но парень все же невиновен. И суд это прекрасно понимает. Понимает и находит «соломоново решение»: покрывает своим неправосудным приговором преступление следственного органа. При этом Марченко, учитывая «смягчающие обстоятельства», дается наказание «меньше минимального срока». Но Марченко не понял этой «гуманности» суда. Не понял не только потому, что назначенное ему «гуманное» наказание вдвое
Он начинает искать ответ. Ищет его в трудах классиков марксизма-ленинизма, в литературе, в общении с людьми, в среду которых попал в мордовских политических лагерях. Марксизм-ленинизм он осваивает просто варварским методом: берет полное собрание сочинений Ленина и изучает том за томом. Пусть каждый, кто прочтет это, вообразит сей воистину «сизифов труд». Человеку, политически почти неграмотному, пришлось вести раскопки в тех 55 томах, куда спрятали подлинного Ленина. Но он освоил это наследие. И не только его. Таким же методом работал он и над собранием сочинений Маркса и Энгельса.
Когда я встретился с Марченко в 1967 году, это был глубоко эрудированный в марксизме-ленинизме человек. Людей со столь глубокой эрудицией я не встречал с тех пор, как было покончено с оппозиционерами «всех мастей». Это был высокообразованный, вдумчивый, сознательный, твердый и мужественный политический боец. Книга, которую он написал и теперь отдавал нам на суд, потрясала не только своей правдивостью, документальностью, но и литературными качествами. В ней виделся настоящий, большой художник. Не скрою, некоторые из нас, впоследствии ставшие его самыми близкими друзьями, остерегали от распространения книги, предупреждали, что ему это может грозить большими бедами. Но он был непоколебим. «Мои друзья находятся еще там, ежедневно ходят под угрозой смерти. Как же я могу молчать! – восклицал он. – Пусть будет, что будет, но молчать я не стану. Это позор, что до сих пор молчали об этом!»
В предисловии к своей книге он написал: «Я хотел бежать за границу. Теперь вижу, что это была ошибка. Для меня и на родине очень много дел!» Свое предисловие он заключает словами: «Оперативник в лагере неоднократно говорил мне: – Вот вы, Марченко, постоянно всем недовольны. А вы сами что полезного сделали для своей страны? – Отвечая сегодня на этот вопрос, я говорю: – Да, действительно до сегодняшнего дня мало что сделал, но этой книгой я начинаю действительно полезную для моей родины работу».
А вот теперь его снова судили. Судили без оснований. Нет никаких доказательств нарушения этого дикого закона (о паспортном режиме). Нет? У советского суда «доказательства» всегда есть. «Доказательство в том, что вы работали в Москве» – изрек судья. Закон предусматривает совершенно точно – два милицейских акта о нарушении режима. Судья применяет «логику»: «Вы работаете в Москве. Ваша жена живет в Москве. Вы у нее бываете. Значит, вы живете в Москве. А вы в ней не прописаны». «Железная логика». Непонятно только, почему не считаются нарушителями те тысячи жителей Александрова, которые тоже, будучи не прописанными в Москве, работают там. Да и что же им прикажете делать, если в Александрове нет работы, а в Москве нет жилья.
Марченко осудили, определив максимум по статье – два года лагеря строгого режима. Но мы понимали, что двумя годами не ограничатся; его ждет еще лагерный суд. Это мы и попытались довести до международной общественности. И предсказание сбылось. Через два года его снова судили (в лагере) и он получил еще два года лагеря строгого режима. Мы предполагали, что дадут ему десятку. Но этому помешало международное общественное мнение. Широкая и настойчивая кампания в защиту Марченко не только сорвала максимальный приговор лагерного суда, но и помешала провести еще один суд над Марченко в лагере. Чтобы сбить эту кампанию, Марченко «освободили» на короткое время и… поставили под полицейский надзор, а через несколько месяцев осудили «за нарушение этого надзора». Приговор – ссылка в Сибирь. Там против него сразу же втайне начали готовить фальсифицированное дело об участии в хищении золота. Бог не допустил, однако, торжества неправды. Нашлись честные люди, которые сообщили об этой провокации друзьям Анатолия в Москве. По просьбе этих друзей я рассказал об этом в письме Джорджу Мини. Он быстро и решительно реагировал на мое письмо. Заявление Мини вынудило власти прекратить провокацию. В конце 1978
года Анатолий вышел наконец на свободу. Вот как растянулись два года, данные ему в 1968 году. Он и его жена Лариса Богораз считают, что Мини они обязаны жизнью Анатолия, т. к. статья о хищении золота предусматривает расстрел. И власти вели дело именно к этому. Сейчас Анатолий снова живет в Александрове, куда забрал и своих родителей из Сибири. Ему предлагали эмиграцию, но он по-прежнему говорит: «У меня много дел на родине».Сразу после суда над Толей я уехал в Крым. Там творилось что-то невероятное. Здание вокзала, аэропорт, городские скверы Симферополя – все было заполнено семьями крымских татар. И еще в районе симферопольского водохранилища они образовали палаточный лагерь. С утра до вечера представители этого народа осаждали советские и партийные учреждения, милицию. Добивались только одного – прописки.
Я прошелся по учреждениям. Невеселая картина. Людей нигде не принимают. Везде небольшая толпа крымских татар, а перед ней, загораживая вход в учреждение, милиция и гражданские. Подхожу, здороваюсь за руку с крымскими татарами, потом иду к охраняющим вход. Спрашиваю, что здесь творится. Меня почему-то принимают за своего. Объясняют, что это крымские татары, которые были наказаны за измену родине, за расстрелы советских людей в войну, а теперь пришли и требуют, чтоб им вернули Крым. «А мы, кто освобождал его, кровь проливал, должны убираться». Говорю, что по-моему дело совсем не так, что люди вернулись на родину в соответствии с Указом ПВС от 5 сентября 1967 г. Показываю им этот Указ. Удивленно пожимают плечами, переглядываются. В процессе разговора выясняю, что среди гражданских агенты КГБ – единицы. Основная масса гражданских, – офицеры запаса и в отставке – пенсионеры. Их настроили против крымских татар, уверив, что те добиваются выселения всех инонациональных жителей из Крыма. И так везде – перед обкомом партии, перед горкомом, перед отделом внутренних дел Крымской области, перед облисполкомом.
Когда я подходил к облисполкому, увидел, как через площадь к входу в здание шла женщина с семью детишками; старшей девочке лет 12–13. Остальные мал-мала меньше. Смотрю на эту группу и вижу, как на перехват ей направляются 8–9 гражданских, во главе с двумя милиционерами. Останавливают женщину и детишек, начинают грубо толкать их обратно. Подхожу, спрашиваю: «Что здесь происходит?»
– Проходите! Не задерживайтесь! – довольно грубо и резко бросает мне один из милиционеров.
– А вы что грубите! – говорю милиционеру. – Я вижу, что на ваших глазах обижают женщину и детей.
Ко мне подходит человек в гражданском, тихо говорит: «Это крымские татары».
– Ну и что? – спрашиваю я.
– А вы знаете, что они здесь в войну делали? Я – полковник запаса. Я сам видел, как они поступали с нами в войну.
– Кто? Вот эти? – показываю я на самых маленьких. Запасник смущен. Не знает что сказать.
Подходит другой в гражданском. Показывает свою служебную книжечку – майор КГБ.
– Ну, вижу кто вы. Но что же из этого?
– Не вмешивайтесь не в свое дело!
– Почему же это дело не мое? Вот полковник запаса вмешивается, и вы в этом ничего плохого не видите, хотя он и его товарищи детишек обижают. А вы вот вместе с ними не пускаете женщину в советское учреждение.
Тем временем к нам подходят все из группы, препятствовавшей движению женщины, и она уходит к входу в облисполком. Однако на ступеньках, ведущих в здание, ее останавливает милиционер.
Майор, не найдя, что возразить мне, говорит: «Это же крымские татары».
– Ну и что? – снова удивляюсь я. – Вот стоит товарищ, назвавший себя полковником запаса. Говорит, что воевал в Крыму. Я в войну тоже был полковником, после войны получил генерал-майора. Я воевал не в Крыму, на других фронтах, но у меня в бригаде замполитом был крымский татарин Хазов. Так его тоже в Крым не пускают. А вот Указ ПВС говорит, что за предательство отдельных личностей покарали весь народ. – Все внимательно слушают. Упоминавшийся уже полковник извиняющимся тоном говорит: «Но, тов. генерал-майор, это же не мы придумали. Это партийное поручение – охранять вход от крымских татар».
Мы еще поговорили и разошлись. Мне, кажется, удалось заронить сомнение и в их фанатичные головы. Весь день ходил я среди крымских татар. Разговаривал с ними, переходя с места на место. Сердце кровью обливалось при виде этих людей. Рассказать это невозможно. Надо было видеть это множество полуголых грязных детишек, спящих на цементном полу вокзала и аэропорта. Но эти еще счастливы. А как тем, что спят на голой земле в скверах. Ночами в Северном Крыму, особенно на рассвете, холодно. Замерзшие детишки плачут. А как ты их обогреешь.