В погоне за счастьем

Значит, я могу перевести его в отдельную палату госпиталя Рузвельта?

Думаю, что да.

В течение часа Эрика перевели в маленькую, но довольно уютную палату на верхнем этаже госпиталя. Он все еще находился в полусонном состоянии.

Что? Никакого вида из окна? — так отреагировал он на изменение окрркающей обстановки, прежде чем снова отключился.

В четыре пополудни я позвонила Джеку и заверила его в том, что жизни Эрика ничто не угрожает. Потом я отправилась домой и проспала до утра. Проснувшись, я обнаружила рядом с собой спящего Джека. Я обняла его. Трагедии удалось избежать. Эрик выжил И рядом со мной в постели был необыкновенный мужчина.

Ты тоже для меня всё, — прошептала я. Но он мирно похрапывал.

Я встала, приняла душ, оделась и принесла Джеку завтрак в постель.

Как всегда, он закурил после первого же глотка кофе.

Как ты, пришла в себя? — спросил он.

Знаешь, мир всегда кажется лучше после двенадцати часов сна.

Чертовски верно подмечено. Когда ты теперь собираешься в госпиталь?

Через полчаса. Ты со мной?

У меня утром встреча в Ньюарке…

Что ж, не проблема.

Но ты передай ему от меня наилучшие пожелания. И скажи, что я всегда к его услугам…

По дороге в госпиталь мне в голову пришла мысль: а ведь Джек сумел выстроить особые отношения с моим братом. С тех пор, как началась вся эта вакханалия с «черными списками», он был безупречно корректен (и великодушен) по отношению к Эрику, при этом сохраняя безопасную дистанцию. Он избегал общения лицом к лицу. Я не винила его в этом… тем более что его имя тоже фигурировало в списках ФБР, где он значился как мой любовник, и он об этом знал. Меня восхищало в нем то, что он остался с Эриком в этот кризисный период… в то время как многие испуганно шарахались от него, отрицая даже факт знакомства.

К моему приходу Эрик уже проснулся. Хотя он по-прежнему выглядел изможденным и больным, на его щеках проступил едва заметный румянец. И соображал он куда лучше, чем вчера.

Я выгляжу так же плохо, как себя чувствую?

Да.

Прямой ответ.

Ты заслуживаешь прямого ответа. Что ты с собой вытворял, черт возьми?

Просто пил много.

И конечно, не ел?

Еда мешает выпивке.

Тебе повезло, что в «Ансонии» дежурил Джо…

Я действительно хотел умереть, Эс.

Не говори так.

Это правда. Я не видел выхода..

Я тебе говорила не раз и повторю снова: ты справишься. Но только при условии, что позволишь мне помочь тебе в этом.

Я не стою той цены, что ты платишь…

Знаешь, что я тебе скажу? Все эти разговоры не стоят выеденного яйца.

Он выдавил из себя улыбку. Я взяла его за руку:

Что у нас есть, кроме жизни?

Алкоголь.

Возможно… но вынуждена тебя огорчить. Я поговорила с врачом, и он сказал, что пьяные денечки для тебя закончились. Твоя двенадцатиперстная кишка висит на волоске. Со временем она должна восстановиться. Но даже после этого твой желудок не сможет воспринимать алкоголь. Сожалею, что приходится говорить тебе об этом…

А я-то как сожалею.

Еще врач сказал, что тебе придется пробыть здесь недели две, не меньше.

Что ж, по крайней мере, за это расплатится Эн-би-си.

Хоть это радует.

Как же насчет моей явки в Комиссию на следующей неделе'

Я попрошу Джоэла Эбертса похлопотать об отсрочке слушаний.

Бессрочной, если можно.

Но мистеру Эбертсу удалось отложить слушания всего на месяц. За это время Эрик смог «просохнуть» и восстановиться. После двухнедельного пребывания в госпитале я выпросила у него разрешение снять для нас коттедж в Сагапонаке. В те годы эти уголок Лонг-Айленда был еще не тронут цивилизацией. Сагапонак оставался крохотной рыбацкой деревушкой — с просоленными баркасами, простецкими барами, где можно было сплевывать на пол, и колоритными рыбаками. Хотя местечко находилось в го в трех часах езды на поезде от Манхэттена, это была настоя глушь. Наш двухкомнатный коттедж представлял собой видавшую виды постройку, фасадом обращенную к пустынному побережью. Поначалу Эрик мог лишь сидеть на песке, наблюдая за бушующими волнами пролива Лонг-Айленд-Саунд. К концу нашего пребывания он каждый день уже проходил по миле и даже больше вдоль берега. Хотя он по-прежнему был на строгой диете (я стала непревзойденным мастером приготовления макарон с сыром), ему все-таки удалось прибавить в весе. И что особенно радовало, так это то, что ночью он стал спать по восемь — десять часов. В течение дня мы предпочитали бездельничать. В доме была книжная полка с дешевыми детективами, и мы просто смаковали их. Не было ни радио, ни телевизора. Все две недели мы жили без прессы. Эрику хотелось чувствовать себя отрезанным от внешнего мира. Я не возражала. После кошмара последних двух недель мне тоже хотелось отгородиться от этого хаоса под названием «жизнь». Конечно, я ужасно скучала по Джеку. Я приглашала его приехать к нам на несколько дней, но он говорил, что очень загружен работой… а про уик-энды и речи не было, поскольку это время было посвящено Дороти и Чарли. В коттедже не было телефона. Два раза в неделю я ходила в деревню и ждала на почте телефонного звонка от Джека. Заранее согласованное время было три часа пополудни по вторникам и четвергам. Он всегда был пунктуален. Местная почтальонша, она же телефонистка, оказалась весьма любопытной дамочкой — так что в разговорах с Джеком я старательно избегала темы «черных списков» или его семьи. Если она подслушивала (а я не сомневалась, что так оно и было), то ее ушам был доступен лишь диалог двух влюбленных, тоскующих в разлуке. Но каждый раз, когда я пыталась уговорить его приехать хотя бы на день и ночь, Джек упорно твердил, что на работе просто завал.

Две недели пролетели как счастливый миг. Вечером накануне отъезда мы с Эриком устроились на берегу, чтобы наблюдать заход солнца над проливом. Когда берег погрузился в сумеречную дымку, Эрик сказал:

В такие мгновения я мысленно говорю себе: «Наступает время коктейля».

Радуйся тому, что ты жив и еще можешь наблюдать такие мгновения.

Да, пожалуй, они гораздо лучше, чем джин с мартини. В предстоящие недели я наверняка начну скучать по алкоголю.

Все образуется.

Нет. Через четыре дня я предстану перед этой чертовой комиссией.

Ты справишься.

Посмотрим.

Следующим утром мы возвращались в город. В полдень мы уже прибыли на Пенсильванский вокзал и оттуда вместе поехали на такси. Я высадила Эрика у «Ансонии».

Мы договорились завтра в девять встретиться за завтраком, а потом отправиться в офис Джоэла Эбертса.

А это обязательно — встречаться с Эбертсом? — спросил он, пока носильщик из «Ансонии» выгружал из багажника его сумку,

Он твой адвокат. Он будет с тобой, когда ты в пятницу предстанешь перед комиссией. Так что будет лучше, если вы заранее продумаете стратегию.

Какая может быть стратегия в таких делах.

Давай подождем до завтра, не будем волноваться раньше времени, — сказала я. — А теперь иди к себе и позвони Ронни. Где он сегодня выступает?

Не знаю. Я куда-то задевал расписание его гастролей.

Так найди и обязательно позвони. Я уверена, ему до смерти охота услышать твой голос.

Спасибо тебе за эти две недели. Нам стоит почаще это проделывать.

Так и будет.

Ты имеешь в виду, после того, как я выйду из тюрьмы?

Я поцеловала его на прощание. Села в такси и поехала к себе домой. Остаток дня я разбирала накопившуюся почту. Пришел увесистый пакет из журнала «Суббота/Воскресенье» — с подборкой писем от читателей, которые увидели объявление о моем так называемом творческом отпуске и желали мне скорейшего возвращения на страницы журнала.

«Я буду скучать по вас», — написала некая мисс М. Медфорд из Саут-Фэлмута, штат Мэн. Я испытала некоторую горечь, прочитав эти строчки. Потому что — хотя я никогда не признавалась в этом Эрику и Джеку — мне безумно не хватало моей работы.

Часа в четыре пополудни я вышла из дома за покупками. Вернулась ближе к пяти. Минут через десять в замке повернулся ключ. Я распахнула дверь и втащила Джека в квартиру. Через минуту мы уже были в постели. Только спустя полчаса мы наконец заговорили.

Кажется, я соскучилась по тебе.

Мне кажется, я тоже.

Потом мы встали. Я приготовила ужин. Мы поели, выпили бутылку кьянти, вернулись в постель. Я не помню, в котором часу мы уснули. Помню только, что я резко проснулась. Кто-то звонил в дверь. До меня не сразу дошло, что дело происходит среди ночи. В четыре восемнадцать, как показывали часы на прикроватной тумбочке. Снова звонок домофона. Джек зашевелился под одеялом.