В поисках Алисы

— Клотильда, Венсан ни о чем не догадывается. — Сестры немного помолчали. — Ты знаешь Элен, мать Жюльетты?

— Ну да. У нее еще фамилия как у какого-то художника…

Она все еще продолжала издавать горлом короткие смешки, похожие на хрустальные осколки.

— Ее муж — инспектор полиции. Он с ней как-то договорился, в смысле с фоторепортершей, а потом я рассказала ему все остальное. И он отнесся к этому очень серьезно. Вообще-то говоря, он собирался приехать.

— Сюда?

— Ну да.

— Слушай, мне его класть некуда! — возмутилась Клотильда, резко вскочила со стула и одернула смятую юбку — черную, с рисунком в стиле Вазарели [7] .

— Никто тебя об этом и не просит! — в тон ей отрубила Алиса.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Пикассо выехал из Парижа с наступлением темноты. Довольно легко выбравшись из города, он покатил по освещенной ленте автомагистрали, понемногу обретая полузабытое состояние восторженности, которое в 18 лет заставляло его садиться за руль золотистой «симки-1000» и мчаться куда глаза глядят, вслух разговаривая с самим собой. Начальник комиссариата встретил его заявление о том, что ему надо срочно уехать, с вялым равнодушием, что он отнес на счет приближающихся рождественских каникул.

7

ВазарелиВиктор (1906–1997) — французский художник венгерского происхождения, ведущий представитель направления оп-арт.

Остановившись на площадке отдыха, он позвонил Алисе на мобильный. Сестры в это время сидели в машине, пробиравшейся через анжуйскую сельскую местность, обсуждали организацию похорон и прикидывали, в какой комнате лучше поселить тетю Фигу. Пикассо не стал оставлять сообщение. На станции техобслуживания, оформленной в агрессивных красно-белых тонах, он проглотил треугольный сандвич и запил его слишком холодной кока-колой. Он злился на себя за то, что так нехорошо простился с Элен. Моральная педантичность жены не раз спасала его, так и не научившегося относиться к жизни с юмором и навсегда оставшегося мрачноватым сыном мелкого буржуа, привыкшего сутулиться в неприятных ситуациях. Они оба отлично понимали, что ему абсолютно нечего делать там, куда он ехал, и горечь сказанных при расставании слов теперь настигала его словно яд замедленного действия.

Он снова сел за руль, включил отопление, допил из полуразмякшего картонного стаканчика горячий кофе и нырнул во тьму шоссе, мгновенно поглотившего и его, и всю его предшествующую жизнь. Он чувствовал себя глубоко несчастным, но повернуть назад уже не мог.

Прибыв в город, он поселился в неуютном двухзвездочном отеле, в номере с телевизором под самым потолком, рухнул в мертвой тишине в постель и заснул как убитый. Завтракал один, в крошечной столовой без единого окна. Проглядев местную газету, обнаружил сообщение о кончине 63-летней Мари-Клод Кантор, урожденной Легофф. Девичья фамилия Алисы Конк так поразила его, что он даже закашлялся. Покончив с едой, отправился бродить по ледяным улицам в поисках адреса, переданного утром Куаньяром. Найдя нужную улицу, остановился и словно бы принюхался. Здесь веяло чем-то неуловимо печальным, и даже яркое солнце было не в силах развеять эти запахи — приукрашенной заурядности, грязных занавесок и грязных историй. Он еще постоял, украдкой сделал несколько снимков с мобильного, а затем пошел в местный комиссариат, где его принял Бремон, его коллега. Они вместе зашли в бар на углу, выпили кофе и поболтали — обо всем и ни о чем: о Париже и провинции, о том, где лучше и где хуже, о пресловутом качестве жизни, в которое каждый вкладывает собственный смысл, и, наконец, о некоторых местных жителях, интересовавших Пикассо. Затем последовал обмен рукопожатиями — «я тоже очень рад», — и он снова сел за руль, покатив прочь из города.

Иней на ветровом стекле переливался в солнечных лучах, покрыл белым налетом придорожную траву. Окрестный пейзаж напомнил Пикассо странную красоту Алисы. Серовато-синие, словно бы посеребренные, деревушки равномерно расположились вдоль бурного течения Луары, от которой во все стороны тянулись тысячи тинистых щупалец. Семья Алисы жила в одной из таких деревень, вернее, в крупном селении. Въезд в него шел через вычурной формы мост. Сегодня был рыночный день. Инспектор припарковался на большой уродливой площади и пошел обходить торговые улицы. Через решетку ограды он увидел двух парнишек в теннисной форме, заходивших в дом с роскошным фасадом из желтого туфа, отливавшего на солнце, как цветущий лютик. Шагая дальше, он миновал витрину фотомастерской, возле которой стояла невеста в красном бархатном платье. В ближайшем баре он заказал чашку кофе и выпил его прямо у стойки. Рядом с ним переговаривались двое мужчин.

— …Похороны завтра, — донеслось до него. — Я ее хорошо помню, она давала уроки музыки моей старшей дочке. Но это давно было, лет пятнадцать назад. — Говоривший снял каскетку, поскреб в голове и повел пальцем по ободку рюмки, заполненной какой-то белой, жирной на вид массой. — Она была очень даже симпатичная. Моя жена ее любила. Но в конце года занятия пришлось бросить. Мы же не виноваты, правда?

Оба собеседника, к которым присоединилась и барменша, протиравшая стойку, склонились друг к другу и о чем-то зашептались — хотелось бы Пикассо знать, о чем именно.

— Я на кладбище схожу, — сказала женщина. — Если она…

Тут она заметила, что возле витрины с сигаретами ее дожидается покупатель, и отложила тряпку. Двое мужчин сидели молча, с задумчивым видом. О чем они размышляли? Пикассо расплатился и вышел.

В газетном павильоне он пролистал спортивную газету, которую пришлось извлечь из-под двух местных изданий — всезнающих и вездесущих. Родившись в Париже, Пикассо в определенный момент совершил открытие: если отъехать за тридцать километров от места, в котором живешь, ощущение достоверности происходящего исчезает напрочь. Он еще побродил между рядами, разглядывая посетителей и прислушиваясь к чужим разговорам. С обложек журналов ему улыбались тщательно отретушированные лица, пытавшиеся убедить легковерный мир в своей вечной молодости. Белоснежные зубы, младенческая кожа, гуттаперчевая гибкость тел… Они казались ему источником заразной болезни, быть может, и не смертельной, но мучительной и с трудом поддающейся лечению, вроде псориаза. Источником ненависти к себе.

Он вышел из лавки не прощаясь, отягощенный думами о современности, и стал искать, где бы пообедать. В пиццерии было не протолкнуться, ресторан, предлагавший деликатесы местной кухни, не понравился ему своей дороговизной — в будний день, да еще и в провинции! — так что в конце концов, до одури наслушавшись рождественских песенок, назойливо лившихся со всех сторон, он нырнул в блинную, словно в церковь в поисках прибежища. Здесь было спокойно и малолюдно. Его усадили возле окна. К нему подошла принять заказ медлительная женщина с очень короткой стрижкой. Он выбрал «комплекс» и погрузился в созерцание прохожих на улице, время от времени переводя взгляд на сверкающую огоньками елку в витрине напротив. На него вдруг, сжимая виски, навалилось ощущение прошлого, когда он жил в Ла-Рошели и считал себя счастливым человеком. Он позвонил Элен, но ее не было дома — или она нарочно, в качестве наказания, не брала трубку. Оставив ласковое сообщение, он принялся за принесенный блин, сложенный квадратом, как носовой платок. И не сразу узнал Алису, остановившуюся перед витриной ресторана. На ней было невообразимое красное пальто, а рядом широко улыбалась высоченная девица нордического типа.

Несколькими мгновениями спустя обе сестры уже сидели за его столом.

— Нет, обедать мы не будем, — властно объявила Клотильда официантке. — Принесите нам два кофе. Спасибо.

— А вы знаете, что, посещая этот ресторан, вы оказываете финансовую поддержку секте? — шутливым шепотом спросила Алиса и ткнула подбородком в типа за барной стойкой. — Мы сюда никогда не ходим. Как вам блин? — Не дав ему ответить, она опять застрекотала: — У них тут что-то вроде коммуны, к ним несколько раз наведывались жандармы, потому что у них дети постоянно прогуливают школу. — Вернулась официантка, а Пикассо вдруг понял, что именно Алиса пыталась ему продемонстрировать — свое неудержимое стремление к простоте и отказ воспринимать мир таким, каким он казался. — Клотильда, познакомься, это инспектор Пикассо. Она в курсе, — добавила она, поворачиваясь к нему, внезапно оробевшему от обилия окружившей его женственности.

У Пикассо складывалось впечатление, что вся эта история Алису безумно веселит, тогда как она просто радовалась, что видит его здесь, на своей территории, да еще рядом с сестрой.

— Очень рад, — произнес он, обращаясь к Клотильде, и обменялся с ней озабоченным взглядом, означавшим, что Алиса в опасности. — Новости есть?

Алиса рассказала инспектору про звонок Аньес и стихотворную строчку в книге отзывов. Он принялся расспрашивать Клотильду. Что она обо всем этом думает? Не замечала ли в последнее время чего-либо странного?

— Нет, разумеется, нет, — удивилась та. Когда она заговорила вновь, в ее тоне появилась недоверчивость. — Если вы ищете в нашем роду психов, то вы их найдете. Но боюсь, это совсем не то, что вам нужно. Видите ли, наши психи — слишком обыкновенные. У них мало воображения, зато эгоизма — хоть отбавляй. Вряд ли их интересует что-либо кроме собственной персоны.

Клотильда раскраснелась. Пикассо не знал, что с ней такое происходит крайне редко. Он лишь отметил, что ее красивый рот искривился — верный признак подступающей злости. Или потока слез.