В поисках Библии: Тайны древних манускриптов

Возрожденные учеными тексты представляют пока лишь малую долю от огромной массы древнегреческой литературы, бывшей в обращении в Египте эллинской эпохи. Греческая лирическая поэзия, не считая нескольких примечательных исключений, остается в забвении. Из всех жанров более всего посчастливилось драме. Однако, если учесть, что из ста тринадцати предполагаемых пьес Софокла до нас дошло только семь, а из девяноста двух пьес Еврипида — только восемнадцать и не сохранилось ничего достойного упоминания от творчества многих других драматургов, которых древние ценили почти наравне с этими двумя, пробел остается просто огромный.

"Eupolis, atque Cratinus, Aristophanesque poetae Atque alii…" (Евпол, и Кратин, и Аристофан — поэты, а также другие…) — этот латинский стих, перечисляющий мастеров "старой" комедии, напоминает нам, что мы не располагаем почти ничем из их творчества; исключением является, быть может, Аристофан (с одиннадцатью комедиями, да и то, возможно, не самыми лучшими). Равные ему Евпол и Кратин известны нам только по нескольким до обидного скудным фрагментам. А другие? Предполагают, что других было около ста семидесяти, подавляющее большинство которых нам вообще неведомы. То же самое можно сказать о "новой" комедии, досократовской философии, произведениях Демокрита и таких выдающихся историков, как Гекатей (которому многим был обязан Геродот) и Феопомп. От последнего нам остался едва лишь один параграф (если только мы откажемся приписать ему фрагменты исторического содержания, найденные в Оксиринхе).

Потери латинской литературы, по крайней мере в количественном отношении, столь же значительны, хотя они, быть может, и не заслуживают такой глубокой скорби. Тем не менее велись увлеченные поиски недостающих книг Ливия. А кто не дал бы царский выкуп за мемуары Адриана, несмотря на их превосходную "реконструкцию", сделанную Маргерит Юрсенар?

Каковы же, однако, перспективы на будущее? До сих пор ничто не может идти в сравнение с золотым десятилетием Гренфелла и Ханта в Оксиринхе, а с момента начала Первой мировой войны систематические поиски папирусов в значительной мере утратили воодушевлявшую их энергию, если не считать нескольких эпизодических предприятий, принесших весьма скромные результаты. И опять наиболее впечатляющие находки, подобные открытию в Хенобоскионе, были сделаны совершенно случайно. (Никому по сей день не известно происхождение пьесы Менандра "Ворчун", единственного полного драматического произведения из найденных в Египте, которая была приобретена у торговца Мартином Бодмером, швейцарским коллекционером, и впервые опубликована в 1958 г.) И все же количество папирусов, так же как и собрание текстов в университетах Европы и Западного полушария, продолжает расти.

Одно время возможности литературных открытий в Египте представлялись безграничными. Оксиринх показал, что могут дать раскопки: Менандр, Аристотель, Гиперид и Вакхилид были, разумеется, великолепными находками. Мусорные холмы выглядели неисчерпаемыми. Мумифицированные крокодилы, футляры мумий, кувшины, наполненные папирусами, продолжали поставлять ценнейшие отрывки. Но дело тормозили войны, увеличивались ставки местных рабочих, финансирующими организациями овладели сомнения, египетское законодательство блокировало вывоз папирусов из страны, ученым, таким как Гренфелл и Хант, не удалось вырастить достойных преемников, и горстке папирологов не осталось ничего другого, как разбираться в обширных залежах найденных ранее папирусов у себя дома. "Археология камня" снова взяла в Египте верх над "бумажной" и достигла вершины успеха в открытии Картером гробницы Тутан-хамона в 1922 г. Ни одна папирусная находка 20-х годов не могла сравниться с полной сокровищ усыпальницей юного фараона. Однако папирология остается одним из форпостов современной науки, и возрождение интереса к открытиям папирусов, возможно, уже не за горами.

Книга без обложек

Частные письма, написанные очевидцами без специального на то умысла и раскрывающие такие обстоятельства, которые знакомят нас с интимной стороной важных событий, и есть подлинная история; их рассказ намного убедительнее формального повествования с заранее обдуманным замыслом.

Горации Уолпол

"Хотя это многим может показаться парадоксальным, но я осмелюсь сказать, что нелитературные папирусы обладают для историка большей ценностью, чем литературные. Мы радуемся… когда земля Египта приносит нам древние книги или их фрагменты, особенно когда книги эти — утраченные литературные сокровища. Но с научной точки зрения подлинным сокровищем, скрытым в песках Египта, является не столько древнее искусство и литература… сколько вся эта древняя жизнь, реальная и осязаемая, ожидающая случая снова быть явленной миру". Человеком, написавшим эти когда-то звучавшие еретически слова, был Адольф Дейссман, немецкий теолог. Именно он сделал больше других для того, чтобы привлечь внимание к нелитературным папирусам, которые в таком изобилии обнаруживались при раскопках и до той поры вызывали у исследователей классической древности в основном раздражение. Новая строка Сапфо или сцена из исчезнувшей комедии Менандра — вот что было целью их устремлений. Грубовато написанное письмо греко-египетского крестьянина-арендатора, выражающее его досаду на сборщика налогов, или выполненный скорописью договор на обучение раба вызывали снисходительное к себе отношение. Литературные фрагменты публиковались, как правило, очень быстро. Мелочи повседневной жизни, составлявшие содержание более девяноста пяти процентов общего числа папирусов, могли подождать.

Адольф Дейссман был молодым преподавателем в небольшом протестантском университете, когда в начале 1890-х годов ему довелось ознакомиться в Гейдельбергской библиотеке с факсимильным изданием Берлинской коллекции папирусов. С внезапностью, типичной для самых простых, но одновременно революционных открытий, беглое чтение греческих документов навело его на мысль о новой оценке нелитературных папирусов. Полное понимание пришло к нему в процессе решения одной из самых загадочных проблем Нового Завета. Теологов и филологов уже давно удивлял греческий язык, которым был написан оригинальный текст Нового Завета. Синтаксис, стиль, значение слов, да и множество самих слов, настолько явно отличались от аттического диалекта, используемого авторами классической литературы и их более поздними подражателями, что, казалось, это едва ли не другой язык. Этот странный, обладающий очевидным своеобразием диалект чаще всего именовался "библейским" или "новозаветным греческим". Некоторые называли его "древнееврейским греческим", вполне правдоподобно объясняя странности языка семитскими корнями христианской религии, а также тем, что Христос и апостолы, слова которых воспроизводит этот священный текст, говорили на арамейском диалекте. В свете этих воззрений язык Нового Завета отражал приспособление другого языка к мышлению и речевым навыкам людей чуждой культуры, никогда не владевших греческим языком достаточно хорошо. Ярким примером пренебрежительного отношения классициста к этому якобы гибридному языку-посреднику является саркастическое высказывание Фридриха Ницше: "Довольно странно, что Бог счел необходимым выучить греческий язык для того, чтобы общаться с человеком, и при этом выучил его так плохо". Другой немецкий ученый более благочестиво нарек греческий язык Нового Завета "языком Святого Духа".

Таково было состояние вопроса в тот момент, когда молодой Дейссман решительно отринул как осмеяние этого языка, так и гипотезу о его боговдохновенности. Он заявил, что не существует такого явления, как библейский греческий язык. Язык апостола Павла и евангелистов, в сущности, идентичен тому, на котором говорило грекоязычное простонародье, населявшее Восточное Средиземноморье. Средством выражения в нелитературных папирусных документах выступал живой, разговорный греческий язык того времени, неизбежно отличавшийся по стилю и словарному составу от формального, величественного языка литературной традиции. Народный язык, с презрением отвергавшийся эллинистическими авторами, был воспринят Священным Писанием как вполне подходящий. Христианство могло стать мировой религией, только выбрав повседневный, разговорный язык цивилизованного мира. Заявление Дейссмана произвело почти такую же сенсацию, как идентификация "линейного Б" с догомеровским греческим, сделанная Майклом Вентрисом [16] примерно пятьюдесятью годами позже.

16

Майкл Вентрис(1922–1956) — выдающийся английский дешифровщик, разработавший метод чтения крито-микенского письма ("линейного Б").

Обыденным языком нелитературных папирусов и Нового Завета (а в значительной степени и "Септуагинты" [17] ) был так называемый койне [18] , который, обладая свежестью, выразительностью и теплотой, прекрасно отвечал духу христианской проповеди и скромности быта ранней Церкви. Среди примерно десяти процентов "экзотических" слов в греческом словаре Нового Завета (из общего числа около пяти тысяч) почти все так или иначе имели аналогии в папирусных документах. Прослеживались параллели также в особенностях структуры предложений и грамматики. Это открытие привело к новому пониманию текста подлинника, которому суждено было решающим образом повлиять на все последующие переводы Библии.

17

" Септуагинта" — греческий перевод Библии, выполненный "семьюдесятью толковниками" (согласно христианской традиции — семьюдесятью двумя) в Александрии в III в. н. э.

18

Койне— общегреческий язык, сложившийся в IV–III вв. до н. э. на базе аттического с элементами ионического диалекта.

Специалисты в области классической филологии могли усматривать в "новозаветном греческом", разумеется, лишь ухудшенный вариант греческого языка Платона и Демосфена. Чтобы произвести решительный переворот в изучении и греческого языка, и Нового Завета, потребовался теолог, являющийся одновременно специалистом по греческой филологии и относящийся с постоянным интересом к исторической обстановке древнего — греко-римско-византийского — христианского мира.

Впрочем, известный "дейссманизм" уже существовал и до того, как на сцене появился молодой немецкий теолог. Даже Carta Borgiana, папирус конца XVIII в., обнаружил перед учеными, разбиравшими его текст, определенные языковые схождения с Новым Заветом. А в 1863 г. английский священнослужитель, епископ Лайтфут, высказал следующую мысль: "Если бы только нам удалось найти письма, которые обыкновенные люди писали друг другу, не заботясь о литературном стиле, мы получили бы величайшее подспорье для понимания языка Нового Завета в целом". Но это были лишь отдельные искры, вылетающие, если можно так выразиться, из филологического подполья. Они не могли в то время воспламенить общественное мнение настолько, чтобы эти идеи начали разрабатываться систематически. Традиционный взгляд на природу "новозаветного греческого" по-прежнему не оспаривался. Даже после заявления Дейссмана любая "секуляризация" Библии рассматривалась многими церковниками как святотатство.

Дейссман, в отличие от своих предшественников, сумел внятно растолковать всем то, что подсказывала ему его блестящая интуиция. Приглашенный вскоре возглавить кафедру в Берлинском университете, он получил всеобщее признание как ведущий немецкий геолог, второй после Гарнака, и остался горячим поборником большой ценности нелитературных папирусов. По этому вопросу он написал много книг, важнейшей из которых является книга "Новые данные о Новом Завете". Английские и американские университеты наперебой приглашали его для чтения лекций. Хотя он не меньше других был потрясен открытием так называемых "Ло-гий" — утерянных высказываний Христа, — а также рукописей Евангелий, более древних, чем все известные до тех пор, а к тому же был культурным европейцем, глубоко понимавшим важность возрождения древних классических текстов, он продолжал настаивать на том, что ни одна из этих эпиграфических жемчужин не может сравниться по своей ценности с нелитературными папирусами. Дейссман был как бы верховным жрецом этой доктрины. Его точка зрения сейчас принята всеми, хотя и с оговорками, признающими наличие в греческом языке Нового Завета отдельных "семитизмов". (Сам Дейссман допускал возможность того, что Евангелие от Матфея первоначально было написано по-арамейски.)

Свидетельство того, что ранние христиане вращались в греко-римском мире и говорили на его вселенском языке, было для Дейссмана едва ли не откровением. Сценой, на которой осуществлялась миссия Христа, был обычный мир простого человека Востока, жившего в эпоху Римской империи. Эти картины, весьма существенные для понимания первоначального христианства, воскрешались нелитературными папирусами, которые, благодаря их обыденности, обрели ценность, идущую много дальше их чисто христианского содержания. То были поистине "краткие и простые летописи бедноты" Древнего мира. Главным достоинством и очарованием этих документов было то, что они писались не для публики. Они были совершенно свободны от аффектации, лицемерия и искусственности, присущих замыслам с более осознанной литературной направленностью. Они звучат искренне, особенно письма, которым, быть может, недостает изысканности и эпистолярного мастерства Плиния Младшего, лорда Честерфилда или Рильке, но которые заслуживают большего доверия и приятно непосредственны. Как собрание документов, свидетельствующих о безымянной истории эпохи, нелитературные папирусы являются пределом мечтаний исследователя. Их многообразие не поддается классификации: они "столь же многосторонни, как и сама жизнь". Стало обычной практикой делить их на официальные и частные документы, хотя между ними не всегда можно провести четкую границу. Официальными бумагами считают различные юридические документы, как, например, квитанции об уплате налогов, земельные описи, акты купли-продажи, договоры аренды, документы о займах, прошения, закладные, договоры о сотрудничестве, брачные контракты, прошения о разводе, свидетельства о смерти, инвентарные списки, обвинительные заключения и правительственные указы. Огромное количество магических текстов и гороскопов образует отдельную группу. Существуют также различные записи для частного или личного употребления, школьные упражнения (некоторые из которых являются копиями утерянных литературных произведений), дневники, записки и самое очаровательное из всего этого — множество писем.