В поисках солнца

Олив, впрочем, тут же осознала, в чём суть проблемы.

— Тьфу ты! — возмутилась она и совершенно райтэновским тоном добавила: — В каком это месте я похожа на женщину, которая заставит мужа предать своего брата?!

Вышло настолько узнаваемо, что, несмотря на драматичность момента, у всех вырвались непроизвольные смешки.

— Вроде из нас четверых, — вдруг вмешался в дело Илмарт, мечтательно разглядывая люстру в гостиной, — беременна только Олливи. А драматизировать на ровном месте что-то все начали. Это точно не передаётся по воздуху? — он подозрительно посмотрел на подругу и демонстративно понюхал её волосы.

Все рассмеялись.

Накопившееся было в гостиной напряжение спало, лица расслабились, на них появились улыбки.

Растеряно оглядывая друзей, Дерек не мог понять и принять, что всё решилось так просто — как будто и не могло быть по-другому.

Неожиданно ухватив Райтэна за руку, он подтащил его к стоящей в дверях парочке и внезапно сильным жестом увлёк в объятия всех троих.

— Спасибо, — пробормотал он, утыкаясь лицом куда-то между волосами Олив и плечом Райтэна. — Спасибо.

— Живот не придави! — заливисто рассмеялась в ответ Олив, прикрывая сокровенное место рукой.

— Ребят, — вдруг неожиданно севшим голосом отметил откуда-то сверху Илмарт — он был самим высоким из них. — А ведь мелкий Тогнар впервые с нами всеми обнимается!

Они снова рассмеялись, неожиданно осознав, что здесь и сейчас их было уже пятеро.

5. Как рождаются Тогнары?

Когда всё началось, тётушка велела им не мельтешить и уйти на первый этаж.

— Я позову, когда надо! — строго заявила она и закрыла дверь в большую хозяйскую спальню, где повитуха уже суетилась вокруг кровати, на которую Олив, впрочем, пока отказалась ложиться, уверяя, что ей «легче постоять».

Все трое, конечно, никуда не пошли, упрямо оставшись в коридоре.

Однако вскоре оказалось, что ждать придётся долго, а делать тут было решительно нечего.

Не придумав ничего лучше, они молча расселись по подоконникам.

Говорить о пустяках не хотелось.

Изнутри спальни иногда доносились какие-то звуки — шуршания, стуки, шаги, тихие женские голоса.

«Это не столько страшно, сколько скучно», — резюмировал сам в себе Райтэн, который о родах раньше только слышал от других.

Дерек и Илмарт были настроены не столь оптимистично, поскольку оба родились и выросли в деревнях, и несколько раз оказывались неподалёку от места основных событий или даже помогали роды принимать — в виду отсутствия других свободных рук.

Минуты шли за минутами, складываясь в часы, а ничего выдающегося не происходило.

Спустя часа четыре, коротко переговорившись, мужчины сходили поужинать — впрочем, ели они спешно, и почти сразу вернулись, словно был какой-то особый сакральный смысл в том, чтобы торчать именно под дверью.

Они прождали в тишине ещё часа два — за окнами уже стало темно, и Дерек молча сходил в кабинет, чтобы зажечь и принести свечу, — как из-за двери стали раздаваться сперва не очень различимые стоны.

Они звучали так, словно Олив старается не вскрикнуть, но у неё не получается вполне контролировать себя, и поэтому какие-то сдавленные, болезненные звуки всё-таки вырываются наружу.

Дерек, сложив руки на груди и облокотившись спиной на косяк окна, прикрыл глаза и тоже время от времени тяжело, но беззвучно вздыхал, — видимо, неосознанно пытался «помочь» Олив с выдохом и даже не замечал за собой этого.

Илмарт сполз с подоконника куда-то на пол и устроился там, поджав под себя ноги. В свете свечи глаза его слегка блестели, сосредоточенно и хмуро, как будто бы он то ли анализировал доносящиеся к ним звуки, то ли пытался по ним достроить полную картину происходящего.

Райтэн, чем дальше, тем больше беспокойства проявлял. Не выдержав, он начал расхаживать по коридору, впрочем, постоянно сбиваясь с шага, когда до него доносился очередной стон.

Через час то ли Олив выдохлась, то ли боль, которую она испытывала, усилилась, но теперь к стонам добавился постоянный жалобный плач и тихие вскрики. Время от времени доносились какие-то спокойные мягкие фразы, которые говорила тётушка, и после этого Олив вроде как набиралась мужества и переставала плакать, но вскоре снова срывалась.

Её жалобный, мучительный плач надрывал сердце всем троим — похуже любых стонов и криков. Она, очевидно, плакала от того, что устала от боли, что не могла больше терпеть боль, и хотела только, чтобы это скорее прекратилось — и никто из них не мог ничего сделать для того, чтобы ей стало легче.

Всеми ими владело вязкое, отвратительное чувство тотальной беспомощности. Каждый из них не задумываясь, с радостью предпочёл бы сам пережить ту боль, которую сейчас испытывала она, — но это было совершенно невозможно.

Им оставалось только ждать.

— Да сколько ещё!.. — не выдержав, сквозь зубы прошипел Райтэн.

— Я бы поставил часа на два, — тихо отозвался от окна Дерек.

Райтэн издал какой-то возмущённый булькающий звук и по примеру Илмарта уселся прямо на пол.

Олив мучительно вскрикнула; что-то суетливо принялась выговаривать тётушка.

Райтэн вздрогнул, подскочил и снова зарасхаживал взад и вперёд по коридору.

Плач вроде бы прекратился; но потом опять раздался вскрик.

На Райтэна было страшно смотреть; даже в зыбком свечном свете было видно, как мучительно он посерел.

Со вздохом встав, Илмарт остановил его мельтешения и веско сказал:

— Она тоже хотела этого ребёнка, Тогнар. И она знала, что так будет. Не наивная, видела, как бывает. Это было и её решение тоже.

Отмахнувшись, Райтэн сел на пол.

Олив снова заплакала и залепетала что-то жалобное и мучительное — слов дверь не пропускала — тётушка что-то отвечала.

Олив разрыдалась, громко, с надрывом; голос тётушки стал строгим и суровым, и Олив тут же замолчала, дыша хрипло и громко.