В поисках утраченных предков (сборник)

— На выход! — безжалостно сказал Семен Семенович, не меняя ленинской позы. — Двойняшки! Катер им понравился!

Отец сердито нахлобучил шляпу и мягко подтолкнул меня в сторону входной двери:

— Пошли!

Неожиданно он развернулся, и старик наткнулся на него в тесноте коридора.

— Что! — звенящим голосом сказал отец. — Пальцы по курку скучают?

— Да я таких, как ты, шлепал и фамилии не спрашивал! — гремел нам вслед старик. — Катер вы теперь только во сне увидите! Сегодня же позвоню и продам порядочным людям! Вон из квартиры! Катер им понадобился, чтоб свои дела обделывать! Аферисты! Дуся, зажги свет, чтоб ничего не сперли!

Грохнула дверь, и мы стали спускаться по лестнице. Спустя пару этажей отец сел на подоконник. Мне показалось, он раздумывает, не вернуться ли и не подкинуть деду банок.

— Ум-м… — тяжело, как от зубной боли вздохнул отец. — Настоящий маразм! — Он сдвинул шляпу на затылок, ослабил узел галстука и посмотрел сквозь мутное окно на улицу. — Дай закурить… Ведь куришь уже?

Я достал пачку «Стюардессы» и протянул ему.

— Козырные, — безразличным голосом сказал отец, вытаскивая сигарету. — Десять лет не курил…

— Может, не надо? — попросил я.

Отец обреченно махнул рукой и глазами попросил прикурить.

Прошуршала, разгораясь, спичка. Взвился огонек.

— А как же задаток? — вслух подумал отец и посмотрел на меня твердо. — Если он принимает меня за Жору, так должен деньги вернуть! А? — Он поднялся с подоконника. — Сиди здесь! Я сейчас!..

— Батя, не надо! — взмолился я. — Придем с дядей Жорой. Все разъяснится. — Я первый раз назвал отца батей.

Отец крутанулся на месте и прошелся по площадке, заложив руки за спину.

— Безумие какое-то, — бормотал отец. — Взял пятьсот рублей… А где расписка? Он шлепал! Вот гнида!

— Да он остынет… — Мне не хотелось верить, что мы потеряли катер. — И ты остынешь. Приедете с дядей Жорой… — Я с опаской вытащил сигарету и закурил.

— Мы не остынем, сынок… — Отец хмуро смотрел, как я затягиваюсь.

— Ладно, пойдем. — Я взял его под руку и повел вниз. — Хорошо, милицию не вызвал…

Мы вышли на осеннюю улицу, и я остановился, чтобы завязать ботинок.

— Ты знаешь, что твой дедушка умер в тюрьме? — неожиданно спросил отец.

— Слышал… — сказал я, выпрямляясь. Мне не нравилось, что отец затронул эту тему. В институте мы касались темы репрессий. Скользкая, как я понял, была тема…

— Ты должен знать, что он ни в чем не виноват! — чеканно сказал отец. — Это были репрессии. Культ личности! А вот такие… — Он не договорил и махнул рукой.

Я понимающе кивнул.

4

Через несколько дней отцу с дядей Жорой удалось получить обратно четыреста рублей. За деньгами они ходили под конвоем мамы и тети Зины.

Осень в тот год стояла замечательная — утром гремели под ногами схваченные морозом листья, а днем светило яркое солнце и пронзительно голубело небо. Когда я ездил на трамвае в институт, на розовом граните набережной Лейтенанта Шмидта сидели, не боясь прохожих, чайки, и я все время жалел, что мы не купили катер. Но к зиме перестал об этом думать.

…В самом начале июня дядя Жора вез всех нас на дачу, и на Кировском мосту, сквозь бегущие узорчатые решетки, я разглядел идущий по воде катер. Это был он! Катер шел против течения, в сторону Ладоги. Я знал, что на мосту остановка запрещена, и промолчал. Дядя Жора свернул на Петровскую набережную, к «Авроре», и парапет закрыл, спрятал от меня воду, оставив в воздухе лишь ее незримое присутствие и светлые блики в окнах домов на набережной. Мысленным взором я досмотрел схваченную с моста картину — и не увидел за катером чаек…

VIII. Аспирант

1

В начале декабря, когда мы с первым пушистым снежком приехали в Зеленогорск, у отца подрагивали руки и он по несколько раз в день пил пахучую валерьянку.

Отец начал потреблять эту гнусную жидкость позапрошлой осенью, когда ему дали аспиранта, и за два года он с этим раздолбаем-аспирантом дожил до граненой стопки разведенного водой напитка на один прием.

На отца было жалко смотреть: он вздрагивал от телефонных звонков и скрипа двери, беспрерывно барабанил пальцами по столу или сидел, погруженный в себя, обхватив голову руками. И я думал: хорошо еще, что батя пьет валерьянку, а не водку.

Кто бы мог подумать, что научное руководство стоит стольких нервов и времени!

Лично мне казалось, что аспирантура — это чистой воды ерунда; другое дело — полигоны, испытания, доведение изделия до ума… Тут я пошел не в отца, а в дядю Жору. Он меня и устраивал в это страшно секретное КБ, где поначалу от одних только грифов на чертежах бегали мурашки по спине, а когда я выехал в командировку и увидел все в натуре, я понял, что это на всю жизнь.

Первую ночь я не спал от гордости за себя и страну — какой же мы великий народ! А потом слегка привык, стал называть изделия по номерам, научился не бояться треска в отсеках, а унты, как и все в бригаде, называл унтярами или водолазными ботинками. Нет, аспирантура была не по мне!

Отец познакомился со своим аспирантом не как все люди, а с опозданием на месяц — в октябре, когда нормальные учащиеся вузов давно сидели в пивных барах и вспоминали проведенное лето.

Фамилию отцовского аспиранта я поначалу воспринял как Козлик. Оказалось — Гвозлик. И не козлик, и не гвоздик, а не пойми что.

Этот Гвозлик отстал в Сибири от стройотряда, и месяц о нем не было ни слуху ни духу. Он нашелся, когда в месткоме уже беспокоились о доставке тела в Ленинград, а мой батя, кряхтя, накапывал в рюмку первую порцию валерьянки.

Вкратце история такова. Отряд до белых мух работал в нижнеянском порту, разгружая суда северного завоза. В начале сентября Гвозлик отправил студентов в Ленинград, а сам остался закрывать наряды в конторе порта. Закрыл успешно, но в местной столовой съел какой-то чудовищный вирус и вырубился на три недели.

Очнулся в больнице. Поморгал глазами, ничего не понимает.

В палате лежали загипсованные вертолетчики со своим командиром. Рот у Гвозлика склеился так, словно его зашили рыболовными лесками. Попытался открыть — больно. Кожа прямо-таки спеклась. Помычал соседям, те обрадовались пробуждению бородача (Гвозлик носил солидную бородешку), дали ему бумагу и карандаш. Ослабевшей рукой накарябал вопросы: где я? что со мной? какое сегодня число? Выяснилось, что пролежал без сознания двадцать один день.

Летуны справляли день рождения командира и спросили Гвозлика, не откажется ли он выпить стопарик за здоровье именинника? Гвозлик жестами дал понять, что он бы не против, но рот-то склеился. Вертолетчики провертели карандашом дырочку между губ, вставили бумажную воронку и влили в Гвозлика пятьдесят граммов разведенного спирта; потом еще пятьдесят… Рот расклеился, и Гвозлик смог не только поздравить именинника, но и закусить копченой нельмой, медвежьим окороком и лосиными котлетами.

Натуральные таежные продукты и чистый воздух, который втекал через форточку, сделали свое дело: на третий день Гвозлик потребовал выписать его из больницы, и сибирские врачи, подивившись силе молодого организма, отпустили ленинградца до дому, до хаты. Вертолетчики снабдили Гвозлика харчами, целительной настойкой в пластмассовой канистрочке, собрали денег на билет, и в начале октября, когда в месткоме института уже готовились лететь в Нижнеянск, Гвозлик явился из стройотряда.