В понедельник рабби сбежал
Шрифт:
— Здесь легко работается, правда?
— Настоящие каникулы. Я все время думаю об этом — почему здесь настолько лучше, чем в Дарлингтоне? Пожалуй, в немалой степени из-за денег. Материально раввин зависит от конгрегации, от правления, если уж совсем точно, и подсознательно они не могут избавиться от чувства, что он наемный служащий. Поскольку платят они, это дает им преимущество, и вполне в человеческой природе иногда воспользоваться им. Но они знают, что я на пенсии и не нуждаюсь в их жаловании. И это ставит меня на другой уровень.
— О, не думаю, что дело только в этом. По-моему, они более… более респектабельны, чем конгрегация в Дарлингтоне.
Он покачал головой.
— Нет,
— Да, но ты говорил, что это был его собственный выбор.
Рабби Дойч кивнул.
— Они так сказали. Но ты знаешь, как это бывает. Человека загоняют в угол, и у него практически нет никакой альтернативы. Прилично было бы вообще не упоминать об этом, а просто продолжать посылать ему чеки.
— Тебя это волнует? Поэтому ты не решаешься на эту работу?
— В отношении меня можно не волноваться. Я просто думал о бедном Смолле. Что касается меня, я в некоторой степени просто использую ситуацию, хотя с моей стороны это, пожалуй, немного нечестно. Понимаешь, здесь у меня преимущество, я не нуждаюсь в них. Нам хватает на жизнь, я не забочусь о продолжительной карьере. Если я останусь здесь, сколько это продлится, три года? Пять? Максимум — семь. Ты же видела, за все время здесь у меня не было ни споров, ни конфликтов вроде тех, которые в Дарлингтоне возникали, кажется, каждую вторую неделю. Они знают, что если уж я высказал свою точку зрения, то намерен придерживаться ее. — Он самодовольно улыбнулся.
— Не так уж часто ты и высказывал здесь свою точку зрения.
— Тоже правда. Здесь работа временная, я не чувствую потребности немедленно решать любой вопрос, как это было в Дарлингтоне. Там из-за любой мелочи я должен был искать выход не потому, что она была важна сама по себе, а потому что боялся последствий. Здесь я не беспокоюсь. Я чувствую в себе достаточно силы, чтобы справиться и с серьезным конфликтом. Помнишь мистера Слонимски в Дарлингтоне?
Миссис Дойч рассмеялась.
— Эйб Кохен был в больнице целую неделю, рабби, а вы не сходили его навестить.
— Он еще вел учет случаев, когда я пропустил миньян, — усмехнулся рабби.
Теперь, когда он был в хорошем настроении, она снова осторожно попробовала:
— А тебе не приходило в голову, что для меня это тоже приятная перемена, Хьюго?
— Что ты имеешь в виду, моя дорогая?
— В роли ребицин я должна была быть осторожна и осмотрительна. Мое поведение могло повлиять на твою работу. Я должна была приспосабливать свои отношения к политике в синагоге. Арлин Рудман звонила мне практически каждое утро и каждый раз болтала со мной по часу, а я слушала и никогда не прерывала ее, потому что ее богатый муж был в конгрегации одним из твоих самых сильных покровителей.
— Но ты продолжала болтать с ней и после моего ухода на пенсию.
— Только потому, что трудно менять сложившиеся привычки. — Она посмотрела вдаль. — Всякий раз, когда они приходили к нам в гости, у меня было ощущение, что она проводит инспекцию помещения.
— Вот как! Я думал, она тебе нравится.
— На самом деле она мне никогда не нравилась, Хьюго. Я просто привыкла к ней. И когда ты ушел на пенсию, ничего не изменилось. Отношение женщин конгрегации ко мне и мое отношение к ним складывались в течение тридцати лет. Их нельзя изменить одним махом. У меня никогда не было настоящих друзей; подруги, которых выбираешь в зависимости
от веса их мужей в конгрегации, немного стоят.— Но когда я ушел на пенсию…
— Стало только хуже. Я перестала быть официальной ребицин, и меня можно было не принимать во внимание. У меня не было ни детей, ни внуков, чтобы ходить к ним в гости и заниматься ими. В нашем доме никогда не было молодых людей, кроме Роя. И видели мы его только тогда, когда Лаура отправляла его к нам, чтобы самой немного отдохнуть. Но я всегда чувствовала, что он мешает тебе. Я думаю, он тоже чувствовал это, бедный мальчик.
Казалось, она готова расплакаться.
— Поверь мне, Бетти, я люблю мальчика. Что касается Дарлингтона, я понятия не имел — но… но мы и не должны возвращаться в Дарлингтон, когда я закончу работу. Теперь мы можем жить где угодно, знакомиться с новыми людьми и заводить новых друзей. Можем снять квартиру в Бостоне или Кембридже, где я смогу работать в библиотеке…
— Это бесполезно, Хьюго. Наука не в твоем вкусе. Если бы она тебя действительно интересовала, ты бы уже давно нашел возможность для занятий. Копание в пыльных книгах не твоя сильная сторона. Ты должен иметь дело с людьми. В этом ты хорош. Я знаю, ты будешь притворяться и каждое утро торопиться в библиотеку с портфелем, полным тетрадей и ручек, но в первый же ненастный день ты останешься дома, ритм нарушится, и ты будешь оставаться дома все чаще и чаще, пока, наконец, окончательно не перестанешь притворяться и станешь просто ходить за мной из комнаты в комнату, пока я занимаюсь работой по дому, — два старика, которым нечего сказать друг другу и которые путаются друг у друга под ногами.
Он не ответил сразу, и между ними повисло длительное молчание. Наконец он сказал:
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Согласись на эту работу, если тебе предложат. Оставь этические вопросы им. Это их дело.
Глава XL
Иш-Кошер говорил с Адуми утром, а к полудню один из его сержантов ехал в Тель-Авив, и на пассажирском месте рядом с ним сидел Шмуэль из гражданской обороны.
Шмуэль был уже не так уверен, как во время допроса.
— Понимаешь, это было поздно вечером, в темноте. И с тех пор я видел много людей. Как я могу быть уверен, что именно этот человек, а не кто-то другой, обратился ко мне в тот вечер?
— Бывает так, что описать человека ты не способен, но если хоть раз видел его, то находишь что-то знакомое…
— А если нет?
Сержант был терпелив.
— Я все объяснил. Ты подходишь к нему и здороваешься. Если он ответит на приветствие, что вполне возможно, — отвечает почти любой, независимо от того, знает он тебя или нет, — тогда ты говоришь: «Вы легко нашли этот дом на Виктори-стрит?» Если это тот человек, он скажет: «О, да, без проблем» или что-нибудь вроде этого. Если спросит, что ты делаешь в Тель-Авиве, скажешь, что приехал по делу или что у тебя встреча с другом — что угодно.
— А если он скажет: «О чем это вы?»
— Значит, ты славно прокатился в Тель-Авив и обратно и немного оттянулся.
Другой сержант расспрашивал пожилого бородатого механика в автомастерской, где у Мимавета был стол.
Механик в отчаянии посмотрел на стенные часы, а затем на машину, владелец которой скоро должен был появиться.
— Я шесть раз говорил с вашими людьми. Я не имел никакого отношения к этим делам и ничего о них не знаю.
— Знаю, знаю, — успокаивающе сказал сержант. — Но если у человека был здесь рабочий стол, он должен был иногда говорить с тобой о своих клиентах. Он не мог быть настолько занят, чтобы целый день сидеть за столом. Наверняка крутился около, когда делать было нечего.