В последний раз, Чейз?

Желание, что становилось чем-то большим, чем просто навязанные чувства, чем-то большим, чем я сам. Между нами сантиметры, но я хотел, я хочу быть ближе. В последний раз она сегодня Чейз. В последний раз она мой друг. В последний раз ты можешь сказать это.

– Если бы ты поняла, – заправляя влажную, вьющуюся прядь золотых волос, начинаю я, – насколько глупа твоя теория…

– Я не могла ошибиться, – хрипло отвечает Аннабет, продолжая смотреть на меня.

И я улыбаюсь. Видимо, рядом с ней это будет происходить всю жизнь. Нет, слишком глупо бросать ее, потому что она выходит замуж. Какая разница, к черту? Я буду рядом.

– Все в жизни происходит впервые.

– Перси…

– Пора домой.

И я бреду прочь из горячей воды. Кажется, это моя температура вдруг подскочила до предела. Я все думаю, как мог сорваться, и снова грызу себя за это отчаянье. Эгоизм, по сути. Но что сделано, то сделано и я снова смотрю на солнце. Закат. Молчанье природы. То самое, после которого Аннабет навсегда должна исчезнуть из моей жизни. Гладь океана окрашивается в золотисто-красные цвета, небо отливает сиренью. Красиво должно быть.

Я подхватываю ее вещи, корзинку, собственные кроссовки, и оборачиваюсь:

– Эй, черепашка, собираешься вылезать…

Но мне не дают договорить. Видимо я не имею на это право. Если можно я, наверное, сделаю вздох, но и это дается только с хриплым, вырвавшимся стоном. Как будто мне вернули все утерянное в муках счастье. Ее губы требовательные, горячие, искусанные. Если бы только я мог сосредоточиться на ее пальцах впившихся в волосы. Если я мог сосредоточиться на ее ресницах, еще влажных, что касаются моих щек. Если бы я вообще мог сосредоточиться.

Мои ладони накрывают ее лицо. Я пытаюсь остановиться, потому что так надо. Но… Что если нет? Что если Афродита была права? Что если Аннабет сломила меня не три года назад, а именно сейчас, когда ее сердце ухает в такт моему? Когда сладкая, тягучая боль становится невыносимо приятной, распаляющей. Она задыхается, точно так же, как и я, но не отстраняется, кусая мои губы, изучая заново.

Ее ладонь вдруг вырывается из кольца моих рук, забираясь под мокрую ткань футболки. Это становится невыносимым, потому что жара в Новом Орлеане не идет ни в какие сравнения с жаром наших тел.

Вдруг она отстраняется, смотрит на меня затуманенным взглядом, и я боюсь, что случится тоже, что и на Арго – II, но она ты лишь жадно, прерывисто дышит.

– Ты помнишь, – все еще задыхаясь, спрашивает Аннабет, – я выхожу завтра замуж?

– Точно, как я мог забыть…

Воображала вдруг замирает, проводит кончиками пальцев по моей спине, едва касаясь кожи, и приходится шумно выдохнуть, чтобы сдержать себя. От удовольствия я прикрываю глаза, со свистом втягивая необходимый кислород. Если бы я знал об этом сжигающем чувстве раньше, клянусь богами, не стал бы жаловаться на Новый Орлеан.

– Но это ничего, абсолютно ничего не значит сегодня, – спуская руки ниже и, рисуя зигзагообразные линии, шепчет она.

Я ухмыляюсь.

– Секс по дружбе, как круто…

Она вдруг отстраняется от меня. И снова этот обиженный, лишенный нежности и желания взгляд.

– Я не это имел в виду…

– Перси, ты считаешь, что я использую тебя, но это не так. Все стало слишком сложным, и я жалею, что пригласила тебя на это чертову свадьбу…

– Значит, мне лучше уехать? – заключаю я.

Она задыхается от негодования, пытаясь сказать мне хоть что-нибудь, объяснить, доказать, но этого не требуется, я все понял.

– Я не против, если тебе интересно…

– Спасибо, филантроп, – шипит она, – Я не знала… Мне говорили, что у тебя другая жизнь, что ты счастлив, но теперь ты говоришь, что я ошиблась, и я не могу поверить…

– В этот бред? Я сам долгое время в это не верил, – грубо отрезаю я.

– В то, что я могла обманывать себя, – опущенным голосом говорит Воображала.

Обманывать? Но Аннабет все объясняет сама. Она подходит ко мне вплотную, становится на носочки и целует в нос. Благодарно. Преданно.

– Я люблю тебя.

Внутри вдруг становится слишком мало места. Я ждал этих слов, так долго, а теперь готов бежать отсюда, потому что стало слишком страшно. Как обычно. Я ведь трус.

– И еще раз, – хрипло произношу я, притягивая ее к себе ближе.

Но ответа нет. Она просто стягивает с меня прилипшую ткань футболки, продолжая прерывисто дышать. Аннабет целует меня снова и снова, подавляя странное желание покончить с этим как можно быстрее. Не могу отвечать на ее ласки, не могу, потому что шокирован ее уверенностью, настойчивостью, умением. Но это не выглядит развязно, это выглядит… нежно? И именно в этом проблема. Это дезориентирует меня. Я боюсь пошевелиться, ответить ей, прикоснуться к этому созданию.

Но в какой-то момент самообладание рушится. Тогда, когда ее руки спустились к шортам, нерешительно касаясь застежки. Она снова дразнит меня, покусывая губы. И все. Я снова сорвался.

Лямки майки трещат по швам, когда я высвобождаю ее от мокрой ткани. Она зачаровано смотрит на меня, словно выискивая подвоха, но я только сильнее припадаю к ее губам, затягивая мгновение, когда мы оба пересечем черту дозволенного. Я все еще надеюсь, что Аннабет успеет передумать, сбежать, накинуться на меня с криками. Когда легкие снова требует воздуха, я переключаюсь на ее шею. Дорожка влажных поцелуев, как клейма, заставляю ее сильнее впиться в кожу моих плеч. Я слышу ее стон, что замер на мгновение на ее губах. Я хочу быть лучше Майкла. Хочу быть нежнее. Хочу, чтобы она помнила, как помню я, каждое мгновение проведенное рядом с ней.

Давай же, Аннабет. Передумай. Самое время. Пульс в ушах заглушает все звуки, кроме ее одиночных, слабых стонов. Так не должно быть. Чем я лучше Майкла в этом случае? Но я не могу отпустить руки, что скользят по ее талии. Я изучаю ее точно так же, как и она меня. Подушечки пальцев касаются ее ключиц, замирая у вздымающей груди. Не так уж сложно справляться с нижним бельем девушки, если научен этому, но в случае с Аннабет, это словно что-то неверное и настолько отвратное, что я даже думать об этом не могу.

Но момент этот наступает, потому что ее пальцы вдруг расстегивают застежку шорт. Я тяну ее за собой, и мы оказываемся на белом, разгоряченном за день, песке, нависая над ней, снова и снова покрывая горячую кожу влажными поцелуями. Все чаще тишина разбавляется ее стонами. И когда я замираю у ее груди, Аннабет впивается в мои волосы пальцами, перебирая их. В лучах солнца ее кожа отливает белизной. Почему я не чувствовал этого жара с другими девушками? И почему готов медлить, лишь бы это мгновение продолжалось всю жизнь?