В предгорьях Урала. Книга 1

— Ну так что же? Пленный, может быть, не по своей охоте на войну пошел. Не беда.

— Да ведь он врагом считается.

— Неправда, — заговорил спокойно Русаков, — неправда, Федор, как тебя по батюшке?

— Терентьевич, — подсказал тот.

— Федор Терентьевич, враг тот, кто послал его на войну. При чем здесь Иван? — глаза ссыльного в упор посмотрели на крестьянина.

— Люди будут осуждать, — вздохнул Федор.

— А ты не слушай их.

— Да как не слушать-то. Скажут, сын погиб на войне, а он снохе потворствует.

— Федосья не виновата, — мягко заговорил Русаков. — Виноваты в смерти сына вот кто… — Григорий Иванович вместе с Лоскутниковым вышел из мастерской и показал ему на стоявшие внизу котловины богатые купеческие дома.

— Вот кто виноват в смерти твоего Петра, — рука ссыльного властно протянулась по направлению торговой слободки. — Твое хозяйство рушится, — продолжал он, сдерживая волнение, — а они на крови твоего сына наживают капитал. Погляди на себя, — повернулся к старику Григорий Иванович, — ты еле ноги таскаешь, а они катаются на рысаках.

Крестьянин вздохнул.

— Не так живи, как хочется, а как бог велит, — покачал он в раздумье головой.

— Вот в этом-то и беда наша, — ответил Русаков и, помолчав, точно обдумывая каждое слово, продолжал: — Этой поговоркой давят нищую деревню, стараются сковать ей волю и разум, опутать мужика. Висит она тяжелой гирей на его руках. Губит темнота крестьянина, и ему кажется, будто нет выхода из горькой доли.

Опустив седую голову, Лоскутников внимательно слушал ссыльного.

— А выход из нужды, Федор Терентьевич, есть. Его нам показывает партия большевиков, рабочий класс, и вот когда мы дружно, рука об руку пойдем вместе и сокрушим на пути то, что мешает нам, Федосье и Яну, тогда жизнь, Федор Терентьевич, станет иной, счастливой и радостной.

Собеседники помолчали.

— Жалко Петруху, — губы старика задрожали. — Один был сын и того не стало, — поник головой старик и, точно встрепенувшись, спросил: — Так, стало быть, мне не препятствовать Федосье?

— Нет, — коротко ответил ссыльный. — Если Иван хороший парень, вместо сына будет тебе.

— У меня такая же думка, только одного боюсь, — заметил Федор Терентьевич, — как бы беды с ним не приключилось. Народ-то ведь разный. На уме каждого не побываешь. Ну, прощай, заходи в гости. На душе как-то полегче стало.

Закинув дугу на плечо, Лоскутников побрел к своему дому.

Беда для Яна и Федосьи пришла неожиданно. Как-то в один из праздничных дней, когда Федосья была уже беременна, они шли по Горянской улице. Возле дома лавочника Харламова их встретила группа подвыпивших парней. Раздалось улюлюканье, свист и в чеха полетел камень. Схватив за руку Яна, побледневшая Федосья хотела спрятаться с ним во дворе соседнего дома. Но ворота оказались закрытыми, и, оглядываясь, они поспешно свернули в переулок.

На шум выскочил лавочник с приятелями. Увидев Федосью с пленным чехом, они бросились их догонять. За Харламовым повалила толпа праздных гуляк.

Сильным ударом лавочник сшиб Яна с ног. Падая, тот успел крикнуть Федосье: «Беги!» Но женщина опустилась над телом Яна, и удары посыпались на нее.

Григорий Иванович в это время сидел в своей комнате. Увидел, как вбежал Елизар с криком: «Бьют чеха!», и вместе с ним выскочил на двор. Схватив на ходу кол, Батурин вместе с Русаковым побежал к месту свалки. Русаков увидел, как лавочник, оттащив Федосью, топтал коваными сапогами чеха и орал во всю глотку:

— Бей нехриста! Лупи, ребята, б… — показывая на лежавшую без памяти Федосью, выкрикивал он.

Елизар, размахивая колом, прорвался к Харламову и нанес ему сокрушительный удар. По-бабьи ойкнув, тот мешком повалился на землю.

Русаков отбивался от пьяных гостей Харламова, которые, точно стадо диких кабанов, напирали на ссыльного.

— Бей политика! — гаркнул один из них.

Бросив Харламова, Елизар вцепился в ближайшего барышника и смял его под себя. Прасолы прижимали Русакова уже к забору. На улице слышался крик, топот, ругань и плач испуганных женщин. На выручку Русакова и Елизара бежали вооруженные чем попало пимокаты и горшечники. Толпа прибывала.

Пользуясь замешательством прасолов, ссыльный вскочил на забор и страстно крикнул:

— Граждане! Остановитесь, что вы делаете! Вы избили пленного чеха, такого же, как и вы, труженика! Вы избили женщину только лишь за то, что она полюбила человека другой национальности, человека, который невольно пошел на войну, который работал батраком у своего помещика. Поймите, на кого поднялась ваша рука? На своего же брата, бедняка. Не ему нужна война, а Харламову. Вы, как мухи, бьетесь в тенетах лавочника, он толкает вас на преступление.

Стало тихо. Григорий Иванович продолжал:

— Граждане, помните одно, что ваш враг не пленный чех, а Харламов, — соскочив легко с забора, он подошел к Яну. С помощью Елизара и горян перенес избитого пленного в дом Лоскутникова. Женщины помогли подняться на ноги Федосье. Она с трудом доплелась до своей ограды.

Глава 29

1916 год. На запад, к фронту, двигался эшелон с солдатами и военным имуществом. В классном вагоне ехала группа офицеров. Среди них был Андрей Фирсов, получивший назначение в один из полков действующей армии.

Остановившись на одной из полуразрушенных станций, эшелон начал разгружаться. Возле теплушек суетились солдаты, с платформ стаскивали окрашенные в зеленый цвет пушки, двуколки, походные кухни. Стояла поздняя галицийская осень.

Андрей вышел из вагона и, пройдя станционные пути, зашел в садик и опустился на скамейку. На дорожках лежала пожелтевшая листва, тонкие паутинки медленно плыли по воздуху.

Андрей мысленно перенесся на родину, к Христине. «У нас, наверное, уже зима. — Он живо представил себе занесенную снегом станицу, домик и комнату любимой девушки. — «Христина, вероятно, в школе».

Андрею показалось, что он слышит стук мела по классной доске и мягкий, грудной голос девушки. Затем промелькнула последняя встреча с ней, проводы и, точно из тумана, выплыло ее заплаканное лицо. Казалось, оно близко-близко наклоняется к нему, стоит только протянуть руку, привлечь к себе.

Резкий гудок паровоза вернул Фирсова к действительности. Вздохнув, он поднялся со скамьи.

На запасных путях попрежнему сновали серые фигуры солдат, сцепщиков, слышался лязг буферов.

Часть, в которую направлялся Андрей, находилась в деревушке в двадцати километрах от станции. Фирсов положил небольшой чемодан на телегу и зашагал вслед за ней.