В прорыв идут штрафные батальоны

— От кого услышали? Кто именно говорил?

— Не придал значения. Мало ли чего они наплести могут.

— Напрасно, старшина. Вам как командиру роты все надлежит знать. И что ваши солдаты говорят, и даже чего не говорят, но на уме держат. Иначе грош вам цена как командиру штрафного подразделения. А в бою вы не то что все видеть должны, вы обязаны это делать.

— Повторяю, товарищ старший лейтенант, я свою роту поднимал в атаку и вместе с ней бежал вперед. Сачков и Заброда оставались сзади и левее меня. Больше я не оглядывался. Заброда, наверно, знает больше.

— Больше следовало знать вам. Вам ведь известен приказ командира батальона о том, что командирам рот запрещено ходить в атаку в одном порядке с штрафниками. Командир роты должен находиться сзади, чтобы все видеть и контролировать ситуацию.

— В бою приходится действовать по обстановке, а не по предписаниям. А как она сложится — сам бог предсказать не сможет.

— Значит, и пулю в спину получить не опасаетесь? Уверены?

— Не боюсь, хотя и не исключаю. Чему быть, того не миновать.

— Везунчик вы, Колычев. Обзавидоваться можно. Вы, опять же в нарушение приказа, троих уголовников в разведку направили. И опять вам номер прошел. Вернулись. Но если б переметнулись к гитлеровцам, не позавидовал бы я вам, старшина. Зная вашу биографию, приходишь к выводу, что вы все время с огнем играете и неспроста.

— Все штрафники — зэки, товарищ старший лейтенант. Послал тех, кто мог лучше справиться с задачей. Вы вот и меня, как я понимаю, поостереглись бы в разведку отпустить.

— Правильно понимаете, — Андрианов переменил тон.

— У вас на столе, в блиндаже, хранится газета изменника родины Власова. Интересуетесь?

— Ординарец на растопку оставил. Я ее лично в печь отправил.

— Оперативно. Где вас учили следы заметать?

— Какие следы?

— Но вы ведь служили в предательской армии под началом изменника Власова?

— Я воевал в составе Второй Ударной армии, — стараясь не выдать подступившей тревоги, спокойно ответил Павел, — но не под его началом. Если вам все известно, то вы должны знать и то, что генерал Власов вступил в командование Второй Ударной армией в середине марта сорок второго года. А двадцать восьмого марта при прорыве кольца окружения я был тяжело контужен и выбыл из ее состава.

— Вам всегда и отовсюду удается вовремя выскользнуть. Все даты, места боев точно помните. Заучивали? Не в абверовской ли разведшколе?

— Это что — допрос?

— Пока нет. Беседа. Дружеская.

— На нарах тренировался. В саратовской тюрьме. По ночам. Здорово память просветляет, знаете ли.

— Не ерничайте, Колычев. Где вы начинали войну?

— На западной границе. Отходил с боями из района Белостока в составе тринадцатого механизированного корпуса генерала Ахлюстина.

— Тринадцатый мехкорпус был окружен и из окружения не вышел. Ваш Ахлюстин — предатель, сдался в плен, как и Власов. И вы вместе с ним.

— Неправда. Из окружения мы вышли. И Ахлюстин не предатель, и в плену быть не может. Он погиб в ночном бою при переправе через Сож Утонул в реке, как Чапаев. А я выплыл.

— Это еще доказать надо. Где и когда это было?

— В ночь на двадцать шестое июля под Пропойском.

— Подтвердить, конечно, никто не может?

— Нас вышло к своим несколько десятков человек Точно сказать не могу. Через несколько дней я был ранен в ногу пулеметной очередью с «мессершмитта» и поступил в госпиталь, в Тамбов.

— Это легенда, Колычев, шитая белыми нитками. Факт пребывания в окружении в вашем личном деле не отражен, ваше место нахождения в период с двадцать второго июня по август сорок первого года не установлен. Где вы были? В разведшколе у фашистов?

— Мы отходили с боями, и вышли к своим с оружием, под Пропойском.

— Под Пропойском вас переправили на нашу сторону немцы. Иначе почему вы скрыли, что больше месяца находились в окружении?

— В госпитале я узнал о приказе Ставки Верховного Главнокомандования номер двести семьдесят от первого августа. Сейчас понимаю, что сглупил, надо было пройти через проверочную комиссию. А тогда хотелось быстрее на фронт.

— Горбатого лепишь, Колычев. Не сглупил ты, а увернулся от разоблачения.

— Но я же воевал. Все время на фронте. Орденом награжден.

— У Тухачевского и иже с ним наград и заслуг побольше твоего было.

— Но если я шпион — что же вы меня до сих пор не арестовали?

— Допустим, я комбату верю. А он тебе. Но поверят ли в другом месте? Очень уж гладко у тебя все складывается. И из окружения ты вышел, и от Власова ушел, и из батальона готов без крови уйти. Приказы нарушаешь, в роте убийства — и все сходит с рук Дезертира-уголовника Порядникова просмотрел. Вы ведь с ним на соседних улицах жили? Знакомы, наверно, были.

— До военного училища я на заводе работал, жил в рабочем общежитии. Никакого Порядникова не знал, с блатными компаниями не водился.

— Мы вам верим, старшина. Но доверие нужно отрабатывать. Вы насчет капитана Сачкова все же подумайте. Может, чего-то и припомните. Или услышите. Представления на штрафников писать будете?

— Буду, конечно.

— Ну вот, поспрашивайте своих бандитов попристрастней. Может, за освобождение из батальона кто-то из них чего-то и припомнит. Вам понятно?

— Понятно. Если станет что-нибудь известно, сообщу незамедлительно.

Андрианов не услышал в голосе Колычева должного оптимизма, предупредил:

— И учтите, Колычев, для вас же будет лучше, если они не у меня в кабинете начнут вспоминать, а вам расскажут. А припомнят обязательно. Я уверен.

— Разрешите идти?

— До встречи. Старшина. Или капитан Колычев?

* * *

Имашев часовым торчал у входа в блиндаж Выглядывал ротного. Другие командиры рот давно уже из штаба вернулись, а Колычева все нет.

— Ты чего на холоде торчишь?

— Тут, гражданин ротный, бякиш-мякиш, народ разный вокруг бродит. Я никого не подпускаю.

— Оперуполномоченный из особого отдела к нам заходил?

— Утром был, а больше нет. Я никуда не уходил.

— Что делал, о чем спрашивал?

— Вас ждал, журналы немецкие смотрел.

— Ты почему мне не доложил?

— Так он ушел за несколько минут до вашего прихода. Я думал, вы по дороге встретились. Тут, бякиш-мякиш, у гражданина капитана Упита, пока его ординарец на кухню ходил, блиндаж обчистили. Да что у гражданина капитана — у самого Кныша полный сидор добра увели. Он по всем землянкам с ножом бегает. Ищет.