В прятки с отчаянием
Шрифт:
Человек не может без сна. Но и сны были муторные, вытягивающие душу, мрачные. И вместо сердца поселился студеный булыжник, и дышать становилось тяжело, и рвалась душа из тела от невыносимой тоски. Сны были всегда одинаковыми, пугающими. Темная, пустая Яма с провалами черных проходов, в бесконечных лабиринтах которой летает сквозняк. Холодная и мрачная громада бездушного камня. Вокруг много людей, но они меня не видят и не слышат, как бы громко я ни кричала. И равнодушные лица размыты, словно блеклые пятна.
А я бегу по плитам полов, спотыкаясь и падая, по дребезжащим крутым лестницам и мосту над пропастью, прочь-прочь-прочь, ноги, ослабевшие, подкашиваются, не слушаются, но я все равно бегу, опираясь на влажные высокие своды стен, ища того
И вот когда мне кажется, будто я совсем-совсем одна среди этой страшной пустоты, мне слышится едва уловимый голос, откуда-то из-под мертвой каменной плиты, словно пробившийся из-под земли крохотный росток. Живой и теплый! Что-то, что пытается дотянуться до меня долгое-долгое время! Сердце подпрыгивает к горлу. Так звал меня Риз! Словно неведомые силы толкают вперед, и я мчусь на голос по ступенькам на самый верх, а через мгновение распахиваю створку двери на чердак и иду к огромному окну, за которым всегда непроглядно темно. Голос шепчет, зовет по имени, ласкает слух, так сладко манит и манит, он проникает в истосковавшуюся душу, окутывая позабытым теплом, но если сделаешь еще хоть шаг вперед — полетишь прямиком в черную тьму, обрушившись вниз. И в какой-то миг я понимаю, что больше не могу одна среди этой пустоты и делаю шаг… а просыпаюсь в холодном поту, дрожащая, заплаканная, разбитая на осколки, трясущаяся от поглощающей тоски и снова вслушиваюсь в тишину вокруг, прикрывая глаза. Ведь в тишине бывает так много звуков…
«Слушая тишину — познаешь вселенную».
Дыхание срывается на короткие вдохи и тело сладко вздрагивает от нежных прикосновений, рассылая дрожь разрядами в каждую частичку, когда теплые пальцы неторопливо идут по позвоночнику вдоль рисунка, от шеи вниз, потом возвращаются наверх с непостижимой, просто обескураживающей нежностью. Долгие секунды ничего не существует, кроме взвитых сердец, кроме нас, утонувших в сладком ощущении счастья… Влажные губы легонько касаются мочки, обжигая сбитым дыханием и низкий шепот прямо в ухо: «Я искал тебя, а ты меня звала...»
«Люси…» — чудилось мне незримое эхо откуда-то из самого сердца, как выкрик отчаянья… надрыв нервов и ощущений, заставляющий вынырнуть из воспоминаний и стискивать пальцы в кулаки, что белели костяшки. Где же ты? Где? Мне кажется, что ты зовешь меня, а я иду вслепую на ощупь, пытаясь дотянуться, услышать тебя, найти, но тишина всегда остается тишиной. Может, я совсем рехнулась от тоски, но только голос в воспоминаниях у меня и остался после живого человека, который когда-то смеялся, нашептывал ласковости, любил и был моим смыслом жизни… Неужели у нас и впрямь нет больше надежды, а это всего лишь призрачная мечта, которая могла стать реальностью, но не стала? Я так устала и запуталась…
Я потеряла любимого человека, без которого и жизнь кажется чем-то совершенно неважным и блеклым. Злилась на него тогда ужасно, хоть и понимала умом, что Риз не виноват в том, что его использовали, но отказывалась принимать такой неожиданный поворот судьбы. Он сказал, что любит меня, но я тогда только фыркнула в обиде. А теперь все бы отдала, лишь бы прикоснуться к нему хоть разочек, чтобы он оказался рядом со мной. Всё…
Дура, боже мой, какая дура. Не понимала, что надо ценить каждый отпущенный нам миг, что каждый поцелуй, мимолетный взгляд, слово — могут быть последними. Даже в его последние минуты жизни я не сказала ему о том, как Риз мне дорог, как я люблю его, всем сердцем люблю, не понимая, что может стать поздно и уже никогда, действительно никогда я не смогу увидеть его, сказать, как же много он для меня значил… Он был для меня всем, ни разу ни о чем не просил, просто всегда был рядом, заботился обо мне и оберегал, и до последнего думал и стремился к тому, чтобы спасти в первую очередь меня, а не себя, но так и не дождался тех единственных важных слов.
Это невозможно принять, не выходит, отторгается душой. Я не могу поверить в то, что его больше нет!* *
— И когда ты снова приедешь? — с вызовом спрашивает Ириска, задрав свой носик кверху, делая вид, что совершенно не будет скучать. А сама, тоскливо искоса поглядывая, так и топчется возле родителей, провожающих меня в город.
— Когда позовешь, тогда и приеду, — пожимаю плечами, — но и во фракции нужно хоть иногда появляться.
— Пфф, чего тебя звать-то, итак вон сколько времени туда-сюда катаешься, могла бы уже и на пилота выучится, чтобы самой летать.
— Мммм, нееет, это не мое, — старательно пряча улыбку, отвечаю я племяшке. — Мне и в разведке неплохо. Скучать хоть будешь?
— Ну и зря! — безоговорочно отрезает Рикки, проигнорировав мой вопрос. — А когда меня мама научит, я тоже буду летать и смогу посмотреть океан. А то меня с собой не берут, а так хочется… — вздыхает девочка, хитро посматривая на родителей.
— Я, между прочим, тоже умею пилотировать, — наигранно возмущается братец, лукаво глядя на свою дочь, — будешь хорошо себя вести, то и тебя научу.
— Обещаешь?
— Конечно, куда ж я денусь! — соглашается Алекс. — Кстати, и маму твою, и Люси, я учил водить машину и, как видишь, преуспел в этом деле, хоть поначалу они постоянно путали педали газа и тормоза. А мама, так, вообще, умудрилась разбить два внедорожника, — понизив голос до громкого шепота, сдал нас братец с потрохами и ухмыльнулся чрезвычайно собой довольный.
— Пфф, — пожав плечиком, фыркает Лекси, — тоже мне. Напомни-ка мне, солнце, а тебя самого кто учил?
— Никто, я родился уже совершенным, так что тебе со мной повезло! Да ладно, шучу я, детка, — сграбастав жену ручищами, Алекс срочно требует поцелуй, подставляя заросшую щетиной щеку.
— А чего там смотреть, Ириска? — смеюсь я над озвученными планами будущего великого пилота, пока они милуются, — кругом одна вода и больше ничего.
— Много ты понимаешь, — тут же свредничала племяшка, — а если за ним тоже кто-то живет? Тебе что, не интересно совсем, что там?
— Интересно. Вот вырастешь, сама слетаешь и мне расскажешь, ладно? — бойцы уже набились в драгстер, отправляющийся в Чикаго, и приходится прощаться. — Все, иди, целовать буду, — зову я малявку, раскрывая объятия. Поупиравшись для вида, Рикки обхватывает мою шею, тихонечко прошептав, что будет скучать, напутствуя передать привет АрТи, ну и Диего тоже, и запечатлев на моей щеке смачный чмок, сурово объявляет:
— Все, езжай, только смотри, не потеряйся больше! А то мы тебя знаем, — и тут же отскакивает, повиснув на руке Алекса всем весом, словно обезьянка. — Папочка, ну пойдем, постреляем, ты же обещал.
— Обещал, значит, постреляем, дай Люси проводить. Все, давай, Кнопка. Не вешай нос, все наладится, — бурчит братец, зажав меня подмышкой, пока Рикки не утаскивает отца за собой. Лекси смеется, наблюдая за тем, как Алекс закидывает верещавшую малявку на плечо, отходя от стоянки. Идиллия счастливой семьи, от которой под сердцем разливается что-то теплое.
— Мы будем скучать. Если станет совсем невмоготу, ты всегда может перевестись сюда.
— Я знаю, спасибо за все. Лекси, если вы что-то обнаружите…
— То дадим тебе знать в первую очередь, — заканчивает она за меня. Мы прощаемся и я прыгаю в ожидающий дефендер. Дверь хлопает слишком громко… Или моим взвинченным органам чувств так кажется? Вдыхаю-выдыхаю несколько раз, глубоко, размеренно, пытаясь успокоиться.
Сосущая тоска колючим комком скрутилась в животе, стоило только вспомнить слова Ириски. Три месяца… прошло уже три месяца, а я все на что-то надеюсь. Двенадцать недель… чудовищный срок и все шансы неумолимо катятся к нулю… Если бы Риз выжил, то смог бы дать мне хоть какую-то зацепку, но ее нет и где искать дальше, я не имею ни малейшего представления. Мой организм и вымотанные нервы требуют хотя бы небольшой передышки, а еще я хочу домой.