В рамках дозволенного

Тим застыл. Замер, не в силах ничего ответить. Он… он знает?

— Что? Мы не…

— Неужели? Как тогда объяснишь, что устроил пьяный дебош на озере именно после того, как я попросил Свету помочь вытащить из дома одну милую гувернантку, пока мы будем отдыхать с Лисиными?

Свету? Светлану Борисовну? У Тима перехватило дыхание.

— Вероцкую? — прорычал он.

— Память не отшибло, — отец пожал плечами. — Заботливый отец решил проверить, что сын не совершает ошибок. Проверка провалилась. Свободы ты хотел больше, чем девушку. Ты этого добился.

Алексей вздохнул, сочувственно потрепал сына по плечу и развернулся, собираясь уходить. Уходить! И даже сделал пару шагов по направлению в коридор… А у Тима голова взрывалась от мыслей. Вероцкий. Вчерашний день. Лада.

— Добился?!

Потребовалось всего несколько секунд, чтобы сложить два плюс два. Ярость затопила сознание: Тим рванул вперёд, перехватывая отца за руку и дёргая на себя, стискивая её изо всех сил. Но Алексей был сильней, старше и гораздо спокойней. Одно движение — и пальцы мальчишки разжались, сустав неприятно хрустнул.

— Не распускай руки, — процедил отец. — Не срывай гнев на других, если сам виноват.

— Сам виноват? Я? Сам?! — Тим окончательно слетел с катушек, срываясь на крик. — Это ты подстроил! Ты решил избавиться от Лады!

— Прекрати истерику, — холодно, как ушат воды вылил, но даже он не помог мальчишке успокоиться. — Я решил понаблюдать, что будет, избавиться от неё ты решил сам.

— Тебе она не нравилась.

Ответ Алексея удивил даже Тима. Удивил и чертовски разозлил.

— Поверь, Лада давно успела доказать, что она отличная девушка. Но мой сын, увы, до неё не дорос. Как и до попыток влезть в дела фирмы, — Алексей вздохнул, привычным резким жестом сдавил переносицу и закончил: — Наслаждайся свободой, Тим. Никаких больше нянек. Подумай об этом.

На этот раз отец действительно ушёл. Оттолкнул от себя руку сына и устремился прочь по коридору, словно не желал больше разговаривать. Словно с такими сыновьями не разговаривают по-человечески. Они «ещё не доросли».

— А я не хочу думать! — выпалил ему в спину Тим. — Я хочу вернуть Ладу. И я верну.

Алексей ничего не ответил. Он ушёл, оставляя Тима наедине с мыслями. Ничего, они ещё обязательно поговорят на днях, когда сын успокоится, но пока пусть подумает сам — Егоров-старший считал, что ничто не учит жизни лучше, чем шоковая терапия.

— 76-

Дверь в квартиру брата — вернее, в мою родную съёмную квартирку, временно оккупированную Никитой — открыл Джой. Неловко помялся на пороге и выдал:

— Не смотри на меня так, ничего лишнего, честно! Я просто вчера сообразил, что, когда ехал за тобой, забыл сумку с ключом у предков. Вот и напросился переночевать, чтоб их не беспокоить.

Честно говоря, я никак не смотрела, просто перешагнула через порог, рвано выдохнула и… разрыдалась, уткнувшись носом в плечо старшего Дериглазова. Он охнул, легонько обнял меня и потрепал по голове, стараясь успокоить, а потом осторожно повёл в сторону кресла. Отпихнул в сторону одеяло, усадил, снова погладил по волосам.

— Ну тише, тише…

— Лада? Что случилось? — раздался сонный голос кузена с дивана.

— Спи дальше, — шикнул на него Джой. — Дай девушке успокоиться.

Давать мне успокоиться Ники не захотел. Вскочил, натянул джинсы, поошивался рядом, пока я пыталась перестать плакать, а потом, чертыхнувшись, с лёгкой подачи Дериглазова пошёл готовить завтрак. Слегка успокоиться у меня получилось только через час, когда желудок уже заполняла кое-как впихнутая в глотку яичница и горячий чай.

— Малолетка всё же не приехал? — понимающе поинтересовался Джой, когда мы снова разместились в зале.

Я заметила сиротливо приютившиеся у кресла одеяло и куртку. М-да, кажется, Ники реально не согласился поделиться с несчастным МС кусочком дивана. А этот самый МС, вообще-то, оказался здесь, потому что помогал мне…

— Этот её Тимка? Куда должен был приезжать? — насупился Никита.

Но брату он ничего не рассказал, решив оставить личные дела личными.

— Домой, — ответила я, снова всхлипывая. — Поговорить.

Было так невероятно горько, но в этой маленькой квартирке, когда рядом брат и парень, который не раз уже нам помог, становилось чуть легче. Самую малость спокойней и теплее. Бесконечно откровенней.

Я просто начала с самого начала и рассказывала, рассказывала, рассказывала, пока не начало першить в горле. Но даже тогда Джой вручил мне чашку чая и кивнул, предлагая продолжить. И я продолжала, потому что должна была высказаться хоть кому-то, поведать до самого конца, снять груз с плеч и, возможно, успокоиться. Потому что я тоже не железная. Потому что «ты-ж-педагог» — это почти диагноз. Никаких эмоций, никаких криков, только нерушимое, ненавистное спокойствие.

Нафиг его!

С каждым словом становилось всё больней, особенно в конце, когда от безмятежных, тёплых, полных спокойствия и понимания дней пришлось перейти к последним истерикам. Хотелось плакать, но слёз уже не было. Зато со мной остались ноющие глаза, стучащий в ушах пульс и гудящая голова. Нет, я правильно сделала, что ушла. Нечего сожалеть. Только сердце сжимается, словно в агонии.

— Ты его любишь? — вздохнул Ники, когда я закончила. — Я же догадывался ещё тогда, когда привозил подарок для него. Надо было сразу схватить тебя в охапку и забрать от этого идиота. От неправильной любви нужно держаться подальше.

— Я… любовь — слишком громкое слово, — пробормотала я.

То же самое ответила и Стасу, извинившемуся Стасу, который явно знал, что наша с Тимом ссора произойдёт. Тогда я была почти уверена в своих словах, но сейчас голос дрожал. Ники заметил моё сомнение, стукнул кулаком по столу так яростно, что чашка с недопитым чаем подскочила, печально звякнув и едва не упав. Подхватить её успел Джой. Он осторожно поставил чашку в самый центр столика, внимательно посмотрел на Никиту, на меня…

— Не буду спорить, это только моё мнение. Но у любой любви должен быть шанс, — говоря это, Дериглазов уже не смотрел на нас, он сортировал печенье в вазочке. С розовым кремом направо, с белым — налево. — Какого хрена обрубать чувства просто так? Да, прервать, да, заставить подумать над своими поступками, но… — он замолчал, посмотрел на меня, вновь готовую разрыдаться. — Ладно, неважно.