В России жить не запретишь

– Убирайтесь, – выдавила из себя Алиса, как только к ней возвратилась способность дышать и издавать членораздельные звуки.

– Да что ты говоришь? – насмешливо фыркнул Ильяс. – А если мы не уберемся, то что будет?

– Затрахает нас до смерти, – предположил Марат.

Его грубые пальцы вцепились Алисе в волосы, вынуждая ее распрямиться. Прошелестел, затягиваясь на шее, ремень. Зайдя девушке за спину, Марат намотал свободный конец ремня на кулак и рванул его на себя, как бы проверяя на прочность. Кругозор Алисы моментально сузился до черного пятна перед глазами. Ей показалось, что ее выгнутый назад позвоночник вот-вот хрустнет, не выдержав напора, но в этот момент Марат ослабил свой импровизированный поводок.

– Руки за спину, – скомандовал он, пожирая взглядом скрипичные изгибы женского тела, пойманного в петлю. – Давай сюда свой ремень, брат. Стянем ей локти потуже, чтобы не вздумала царапаться.

– Ага, сейчас, – обрадовался Ильяс.

Он действительно взялся рукой за брючный ремень, на мгновение опустив неправдоподобно длинный ствол своего пистолета. У Алисы не было ни сил, ни воли сопротивляться этим ублюдкам, выследившим ее в Моздоке, но она понимала, что другой такой возможности не будет. Нужно собраться. Нужно дать отпор. Избранница такого человека, как Евгений Бондарь, не имеет права расслабляться и получать удовольствие, как это рекомендуется делать большинству женщин, если изнасилование неизбежно.

– Вот вам! – прошипела Алиса. Ее резко запрокинутая назад голова врезалась в улыбающиеся губы Марата. – Вот!

Пойманная сзади за локти, она подпрыгнула, выбросив вперед сведенные вместе ноги. Ильяс, получивший неожиданный толчок в грудь, опрокинулся навзничь. Его пистолет издал странный звук, напоминающий механическое пуканье робота, если бы, конечно, роботы умели совершать нечто в этом роде. Только тогда Марат сообразил, что в его распоряжении имеется тот поводок, с помощью которого легко укротить взбунтовавшуюся пленницу. Это был ремень, свободным концом которого парень поспешил завладеть опять. Постанывая от натуги, он уперся коленом в поясницу Алисы, затягивая петлю на ее шее.

Своими вылезшими из орбит глазами, сделавшимися большими и круглыми, как теннисные шарики, она увидела потолок с засиженным мухами плафоном и пулевой отметиной на одной из бетонных плит. Затем ей показалось, что она обрела способность видеть сквозь перекрытие, что в номере над ее головой раскачивается, обхватив голову руками, смертельно пьяный человек, которому нет никакого дела до подозрительной возни внизу. Понимать, что это последняя картинка, которую суждено увидеть перед смертью, было ужасно обидно. Чувствовать, что твое тело волокут на кровать, торопясь надругаться над ним еще до полного угасания сознания, было невыразимо гадко. Но Алиса уже не билась, не вырывалась, не сопротивлялась. Ее охватило полное равнодушие, испытываемое мухой, пойманной в паутину… антилопой, схваченной львами… мышонком, угодившим в ястребиные когти… Это была апатия. Настолько бесконечная, настолько всеобъемлющая, что жить с нею было совершенно невозможно. И тогда пришло время умирать.

* * *

– Подохла, тварь, – огорчился Марат, скорбно кривя разбитые в кровь губы. Все произошло так быстро, что он не успел получить удовольствия. – Ну ничего, и такая сойдет, – решил он, жадно разглядывая мраморно-гладкое тело неподвижной жертвы.

– Ты ее задушил, баран, – прокаркал Ильяс, размахивая пистолетом. – Ты предлагаешь мне поиметь дохлую Алису вместо живой?

– Какая разница? – пожал плечами Марат, испытавший нечто вроде легких угрызений совести. Подергав для проформы уже бесполезный ремень, он снял его с шеи убитой и принялся вдевать в брюки, глухо приговаривая при этом: – Какая разница? Никакой… Теплая, мягкая… Я же тебе не куклу из секс-шопа подсовываю.

– Я весь день мечтал о том, как кого-нибудь трахну, – трагически воскликнул Ильяс, стоя посреди номера со спущенными штанами. – Ты все испортил. Кого мне теперь поиметь? Может, тебя?

– Говори, да не заговаривайся, брат. Не нравится мертвая баба – не трахай. Но не смей оскорблять меня, не смей задевать мою мужскую гордость.

Ильяс нагнулся было, чтобы одеться, но вдруг махнул рукой, вышагнул из штанин и решительно направился к кровати, бормоча:

– Придется залазить на такую. На безрыбье и рак рыба, как говорит мой дядя.

– Вот видишь, – укоризненно сказал Марат, – теперь про рака вспомнил, а лучшего друга обидел. Справедливо ли это?

– Ладно, извини, брат. Погорячился. Но ты тоже хорош. Не мог сдержаться?

– Не мог, конечно, не мог. Во-первых, эта тварь меня ударила, ты сам видел. Во-вторых, она бы обязательно закричала.

– Да, кричать она была мастерица, – вздохнул Ильяс, переворачивая бесчувственное тело на спину и трогая его стволом пистолета.

– А ты как следует ей вставь, вдруг оживет? – азартно предложил Марат.

– Такой большой, а в сказки веришь…

Оба захихикали, хотя анашу сегодня не курили – вся вышла. Они закончили по восемь классов, умели считать, писать, помнили с горем пополам отрывок из Пушкина про Лукоморье, любили матерей, чтили отцов, молились своему богу и внешне были совсем как любые другие чеченские парни их возраста. Если бы оставить неподвижное тело девушки за кадром, а снять крупным планом только смеющиеся лица Ильяса и Марата, никто ни за что не догадался бы, чем именно они занимаются в номере моздокской гостиницы. Но улыбки парней погасли, когда они обнаружили присутствие в комнате еще одного человека. Одетый в какое-то старье, худой, неподвижный, он ничем не выдавал своего отношения к происходящему. Смотрел. Его лицо хранило при этом бесстрастное выражение, а глаза были остекленевшими, как если бы он умер одновременно с Алисой.

* * *

Один из парней стоял у дальней стены и молча глядел на Бондаря, безуспешно пытаясь застегнуть ремень, только что вдетый в брюки. Второй, голозадый, готовился взгромоздиться поверх Алисы, распростертой на кровати. Обнаружив присутствие постороннего, голозадый поспешно спрыгнул на пол, направил на Бондаря пистолет с глушителем и угрожающе спросил:

– Ты кто?

Бондарь молчал. То, что он испытывал, не имело ничего общего с ненавистью, яростью, гневом. Все чувства, все эмоции словно заморозили, отключили, удалили заодно с нервами. Вместо Бондаря остался некий бездушный агрегат, которому не были известны обычные человеческие переживания. Кавказцы по-своему истолковали это ледяное спокойствие, приняли его за паралич, вызванный ужасом.

– Ну, заходи, коли пришел, – предложил подпирающий стенку парень.

– Гостем будешь, – поддакнул второй, прикрывая подолом футболки свой медленно опадающий член.

Бондарь глядел не на них. Его зрачки были направлены на Алису, лежащую на кровати. Она была вся на виду, беззащитная, раздавленная, сломленная. Неужели она мертва, неужели он ее не уберег? Что станет нашептывать совесть по ночам? Как же теперь жить дальше? Бессмысленные вопросы. Бондарь перевел взгляд на ухмыляющихся чеченцев. На самом деле он всегда знал, как и для чего жить в этом мире. Чтобы уничтожать разную нечисть, раз у господа бога до нее руки не доходят. Если не всю, то хотя бы ту, которая находится в поле зрения. Ту, до которой можно добраться.

* * *

– Он не хочет быть нашим гостем, – сказал Ильяс Марату.

Тот кивнул, не спуская глаз с незнакомца. Выглядел он совершенно неопасным, вялым, заторможенным. Парни даже успели подумать, что ступор вызван обычным для русских состоянием похмелья, но больше ни одной связной мысли в их головах не промелькнуло.

Незнакомец скользнул к столу, вскинул его перед собой и ринулся вперед. Впрочем, слово «ринулся» никоим образом не выражало истинную суть произошедшего. Ильясу показалось, что стол перенесся из одного конца номера в другой сам по себе, мгновенно, чудесным образом. Он не успел услышать звон разбившегося графина, соскользнувшего с волшебного стола, он не успел нажать на спусковой крючок, он вообще ничего не успел. Просто днище стола заслонило собой весь мир, а одна из его ножек увиделась Ильясу несколько отчетливее других, потому что именно она врезалась в переносицу между его выпученными глазами. Получив черепно-мозговую травму почти идеально квадратной формы, чеченец умер там, где стоял, голоногий, недоумевающий, потрясенный. Издав сдавленный возглас, Марат сиганул через пустую кровать, намереваясь выпрыгнуть в открытое окно. После увиденного у него даже мысли не возникло о том, чтобы оказать незнакомцу сопротивление. Ни с оружием в руках, ни без такового. Он просто хотел спрыгнуть вниз, на газон или даже прямо на тротуар, а там будь что будет. Поломанные ноги – не самое страшное, что может произойти с человеком. Поломанные ноги, в сущности, пустяк. Куда хуже, если… Неведомая сила перехватила Марата на подоконнике за мгновение до прыжка. Отчаянно трепыхающийся, скулящий, брыкающийся, он был возвращен обратно и, получив две ошеломляющие зуботычины, повалился на пол, причитая: