В Розовом
Шрифт:
(Джек кивает.)
Но вот он, красавчик Джулиан, устроился на дереве. Его мускулистое тело приняло невероятно соблазнительную позу, а я стою в яме и говорю ему, какая вышла классная фотка. На самом деле — довольно пошловатый снимок одиннадцатилетнего мальчика. Я краснею. Это настоящая детская порнография. Хотя снимал тоже ребенок… Значит, это сексуальная эксплуатация ребенка ребенком?
(Джек смеется, что бывает редко. Я ловлю себя на том, что специально стараюсь его рассмешить.)
Как бы то ни было, для меня это все значило гораздо больше. А снимал я семейным «Кодаком пони», как раз подходящим для таких целей.
Тогда фотоаппарат казался мне очень сложной
Отец боялся, что я трачу пленку зря. Однажды я зашел в его библиотеку, чтобы поставить на место последний номер «Нэшнл джиогрэфик», и он заговорил со мной.
— Я правда хочу заниматься фотографией, папа, — сказал я.
Он заметил:
— Тут хорошие фото…
— Да.
Он посоветовал мне записывать все снимки, которые я делаю. Проявляли их за деньги с отцовского счета в местной аптеке. Отец надеялся, что правильная организация уменьшит число испорченных, плохо продуманных снимков.
(Джеку, наверное, все это скучно слушать. Он скручивает из салфетки длинный канат.)
Но правильно организоваться я так и не смог. Я шел трудным путем. Где-то в это же время я баловался с восьмимиллиметровой камерой «Брауни» и делал примитивные покадровые мультики с игрушечными троллями или мягкими игрушками, которых моя сестра заставляла пить чай. А рядом, в Нью-Йорке, кто-то снимал андеграундные фильмы.
(Джек говорит, что сначала на него повлияло кино вроде «Пятница, тринадцатое». И еще «2000 маньяков». Но потом, посмотрев фильм «Голова-ластик», он резко изменил мнение. И почти все, что он снимал раньше, теперь для него не имеет никакого смысла.)
А мои короткометражки получались такими короткими, что особого смысла там и быть не могло. К тому же, кроме меня, их никто не смотрел.
Ребята из моего квартала любят кино, но мои эксперименты им совершенно не нравятся. Они не понимают, что я хочу изменить представление людей о кино. Мне тринадцать лет, и я ставлю перед собой высокие цели.
Иногда я по-прежнему сталкиваюсь с Джулианом Фальсетто, но избегаю его. Делаю вид, что его нет, потому что он меня слишком отвлекает. Правда, у нас есть общий друг, его зовут Джек.
(Джек отрывается от своей важной и полезной работы — плетения прекрасного каната из бумажной салфетки.)
Да, друга зовут Джек, но это другой Джек.
(У меня пробегают мурашки по коже. По ту сторону ресторанного окна ходят люди. Лето в самом разгаре, стоит жара. Воспоминания вдруг кажутся мне нереальными.)
Мне четырнадцать лет. Нашего учителя английского зовут мистер Кертис Кей. Он написал очень прогрессивный учебник под названием «Остановись, посмотри и напиши». А еще он умеет подражать птицам и показывает на уроках фильмы. Смотреть кино на уроке английского — почти сбывшаяся детская мечта о том, чтобы получать деньги за то, что смотришь телевизор. Понемногу Кей увлекает учеников киносъемкой. Именно тогда я снимаю свой первый настоящий фильм. Точнее, мультфильм. Я рисую на перфорированном ацетате профиль мужчины викторианской эпохи. Перед ним вырастает цветок и щекочет его под подбородком. Мужчина откусывает цветок под корень. Тут камера дает вид сверху, и оказывается, что голова мужчины тоже растет из земли. Он человек-цветок.
Смутные вариации на тему «кто успел, тот и съел» или «мы все одной почвы, ты и я». Сделать мультфильм мне помогает одноклассник по имени Пол.Через два года Пол кончает с собой. Его бросила девушка, Мэри. Тогда мне казалось, что он отнесся к своей первой любви слишком серьезно.
В общем, я показываю свой первый кинематографический опыт одному знакомому. Там была даже звуковая дорожка — замедленная грампластинка на семьдесят восемь оборотов в минуту. Но знакомый переезжает на Лонг-Айленд и забирает мою единственную копию фильма с собой, чтобы похвастаться перед друзьями, какой я умный. Он собирался ее вернуть, но потерял. Так что не прошло и трех дней, как мой первый фильм канул в Лету. А запасной копии я не сделал. Черт, меня до сих пор это злит.
(Джек смеется. Злой он. И тут меня осенило…)
Джек, я понял! Пленка временна! Так же временна, как сама жизнь! У меня ее просто стащили и потеряли. Продолжительность жизни фильма сомнительна: он может потеряться, про него могут забыть или сама пленка порозовеет от старости. Кстати, опять розовый цвет, Джек! А стандартные произведения искусства так и лежат, если их не сожгут.
Маршалл Мак-Люэн говорит, что товары серийного производства в конце концов становятся более редкими, чем штучные, потому что их используют и сразу выбрасывают. Кинобизнес — такое же серийное производство, значит, фильмы тоже используют и выбрасывают.
А как фильм доходит до зрителя? Просто ужас какой-то! Тебе приходило это в голову? Сначала его держат в строжайшем секрете, чтобы никто не украл идею. Потом его рассылают по кинотеатрам и начинают показывать одновременно по всей стране. Зрители увлеченно его обсуждают: то есть кому-то он понравился, кому-то нет. Наконец под занавес его выпускают на видео. И все — о фильме забыли и больше не вспоминают, разве что одолеет ностальгия. Та же «Классика американского кинематографа» по кабельному телевидению — ностальгия, и больше ничего. Правда, я не говорю о настоящих любителях кино. Для них кино — это искусство.
(Глубоко копнул… Я впадаю в сентиментальность.)
Да, Джек, можно сколько угодно прыгать и кричать: «Это искусство!», но для основной массы фильм — дешевое развлечение, которое сначала используют, а потом безжалостно уничтожают. Как, наигравшись, топят щенка. Посмотрели — все, гуд бай. Сколько раз ты говорил: «А, я этот фильм смотрел»? Обычно это значит: «И больше не хочу». И ведь фильм мог тебе понравиться, но ты не станешь тратить время, чтобы посмотреть его еще раз. Люди дорожат своим временем и экономят его. Так, как понимают экономию.
Я надеюсь, что мои фильмы не пропадут. Но у меня даже нет надежных копий. Хранить их должны дистрибьюторы, которые платят мне деньги. Может, видеодиски все-таки позволят фильмам пережить человека.
Беседа превратилась в монолог. Я слишком долго трепал языком и плакался. Во взгляде Джека я читаю, что я полный козел. Он смотрит на меня так, словно ждет: сейчас что-то случится. Странно: ведь мы сидим в ресторане второй час. Или третий.
Конечно, ничего не случится.
Голый Свифти в соблазнительной позе лежит у меня на кровати. Да, я иногда занимаюсь сексом. Он дразнит меня, потряхивая ягодицами, как умеет только он. Свифти высокий и мускулистый, с мощными щиколотками и запястьями, что мне нравится; у него темно-каштановые, почти черные, волосы; тело не слишком заросшее-по крайней мере грудь. Мне нравится его грудная клетка, она идеальных пропорций. Сильные плечи и руки. А на щиколотке большой давнишний шрам — памятка об одном неудачном прыжке.