В русском лесу

Еще выпил Шакир, за час, примерно, до Нового года — и вдруг сам не понял, что с ним произошло, он уснул. Сидел на поленьях, смотрел в огонь, а сам спал. Спал, а казалось, все видит, все слышит. Вот шаги, отчетливые, как наяву, в котельную вошла Катя — не зря ждал! Голова у Кати в полушалке, вся она заиндевела от мороза, лицо круглое, глаза крупные, такие родные, такие красивые. И вся Катя была такой красивой, такой манящей и родной, что сердце защемило от боли.

— А-а, пришла, — сказал Шакир. — Может, соскучилась, а может, пришла с Новым годом поздравить?

— Нет, я пришла проститься, — сказала Катя. — Уезжаю.

— Уезжаешь?

— Уезжаю, не хочу здесь оставаться. Плохо мне здесь без дедушки Толи, и народ ко мне неласков...

— Уезжаешь, — повторял, не веря, Шакир, — а я-то как же? Ты же клялась: твоя по гроб жизни, а тут — уезжаешь. Как же я без тебя?

— А что делать, если любовь кончилась? — спросила Катя. — Ушла — не вернешь. Насильно любить не заставишь.

— Насильно? — повторил вслед за Катей Шакир. — Ты обманывала меня. Ты не любила — обманывала. — И тут почувствовал Шакир, как прилила к сердцу ярость, никого, никогда, кажется ему, он так не ненавидел, как Катю. Он подскочил к ней и, не владея собой, замахнулся на нее ломом, что держал в руках, и ударил по голове.

Катя, не ойкнув, рухнула на дрова. Лицо ее было залито кровью.

«Убил!» — ужаснулся Шакир.

«Что теперь? Тюрьма... — пришло ему в голову. — Что же делать?»

«Не узнают! — вмиг пришло ему в голову другое. — Никто не узнает!..» — И Шакир схватил обмякшее тело Кати и сунул в топку — принялся забрасывать Катю поленьями. Дым повалил, стон послышался, с треском запылали дрова, заревело в топке...

Спит — не спит Шакир, поднял голову, на часах-ходиках стрелка стоит на двенадцати, минутная к ней подбирается. Эх, чуть было не прозевал Новый год, вот уж был бы ему нагоняй от товарища Зарубина!.. Шакир потянулся к железной ручке, дернул ее на себя — послышалось протяжное завывание: у-у-у-у! — неслось над Берикулем. Звук отскакивал от скалы — гудело, повторяясь, многократное эхо.

С грохотом покатился сверху, с горы Сиенитной, вал холода, накрыл собой рудник-прииск...

Следствие

Шакира долго держали под следствием, около года. Десятки раз допрашивали, он твердил упрямо: я убил Катю Мухортенькую, вначале убил, потом сжег в топке, — и рассказывал в подробностях, как это случилось. Ему, конечно, верили, однако следователь требовал вещественных доказательств, а их не было.

— Хорошо, убил, — говорил ему следователь, — пусть будет так. Но ведь ровно через сутки я проверил поддувало котла, все угольки выгреб, золу между пальцев пересыпал, — ни одной косточки.

— Все сгорело...

— Э-э, браток, на мякине нас не проведешь. Ясно, тело сгорает, но мелкие косточки остаются. Тут же неясность: ни одной косточки... — И строго: — Говори, зачем ты на себя наговариваешь, зачем тебе это нужно?

— Да убил я, — твердил, тупо уставившись перед собой, Шакир. — Ломом вначале, потом в топку... Поленья бросил...

Следствие приостанавливалось, следователь, видно, уезжал из района на рудник, разговаривал с людьми, допрашивал, а как приедет, так снова вызов, новый допрос Шакиру учиняет.

— У нас есть все основания считать, что она уехала, — говорит следователь. — Ни одной ее вещички в доме не осталось. Или, может, ты ее вещи припрятал? Куда припрятал?

— Этого не было, ничего я не прятал, — испуганно таращился на следователя Шакир. — Я не вор, мне не нужно ее вещей. Я только убил ее... Обманщица она, а я любил.

— А может, все-таки она уехала? Может, вы с ней заодно что-нибудь надумали? Говорят, у Толи золото водилось? Может, вы совместно махинацию учинили?

— Никакой махинации, — твердил свое Шакир. — Я ее убил, она ни в чем не виноватая, судите меня.

Однако с судом не торопились. Допрашивали берикульцев: не видел ли кто в новогоднюю ночь Катю?.. Допрашивали конновозчиков: не увозил ли кто под Новый год Катю Мухортенькую? Никто не увозил, все возчики сидели по домам и выпивали ради Нового года. Уцепился вроде следователь за пожилого бородатого Трофимушку. Он проговорился, что Катя за несколько дней до Нового года просилась подбросить ее до Воскресенки, и Трофим подбросил бы, да погода заставила его сидеть дома.

— Так-таки ты никуда в ночь под Новый год не выезжал? — допытывался у Трофимушки дотошный следователь.

— Не уезжал.

— А вот Горохов видел тебя в ночь под Новый год — ты ехал на розвальнях в сторону Осиновой горы.

— Не ездил я, сидел дома...

— Признавайся, кого ты увозил, не Мухортенькую ли?

— Поклеп, я дома сидел!

— Так ведь видели ж тебя, кого-то ты увозил.

— А может, и взаправду увозил, — засомневался в своих показаниях Трофимушка. — Пьяный я был, ничего не помню... А насчет Мухортенькой хорошо помню: просилась она со мной, это точно, отказался я — по причине холода...

— Вспомни, вспомни, как было, как ты вез Катю Мухортенькую. Куда она поехала?

— Бог знает, куда она поехала, пьяный я был, ничего не помню, все позабыл. Может, довез куда, может, нет, — ничего не помню.

— С вещами она была?

— Кажись, нет. Какие у нее вещи, никаких вещей у нее не было.

— А за подводу с тобой расплатилась?

— За какую подводу? Я ведь ее не увозил, я пьяный лежал.

— А откуда тебе насчет вещей известно?

— Насчет вещей-то?.. Мне Толя Суранов, покойник, царство ему небесное, говорил: сиротка она, с трудового фронта... в детдоме росла. Какие могут быть вещи! Бедненькая...

— Так куда же вещи-то делись?

— А вот насчет этого я не могу сказать, товарищ следователь. Я чужими вещами никогда не интересуюсь, у меня все свое имеется.

Следователь посылал на розыски — они ничего не дали, Катя словно в воду канула. В убийство следователь не верил: не было у Шакира доказательств, ему могло все присниться, тем более что был он пьян и огорчен затянувшимся разладом с Катей.

Ясно, Катя уехала... Но куда? С кем?..

Следствие запуталось, затянулось. Спустя год после ареста Шакир был оправдан...

Ожидание

С тех пор прошло много лет. Жизнь носила Шакира по всему свету: работал кочегаром на пароходах, плавал по северным рекам; когда пароходы износились и их списали, сошел на берег — и опять кочегарил. Выйдя в пятьдесят лет на льготную, как кочегар, пенсию, он вернулся на Берикуль и поступил в котельную — следить за оборудованием и, по согласованию с районными властями, затапливать топку в большие холода — для гудков, посылаемых в пространство. Гудки что свет маяка в море. Вдруг кто заблудится...