В саду моей души. Как любовь к растениям способна изменить жизнь и исцелить душу

Но в любом случае я не до конца понимала, почему мне это нравится. С детства я не была приучена возиться в саду, раньше я никогда не проявляла интереса к изучению ботаники или желания посещать скверы и общественные сады. Все «прелести» садоводства – старомодный дизайн, соответствующие знания и некоторая чопорность – оставляли меня равнодушной. Я знала одно – это дарит мне истинное наслаждение, которого не доставляло мне больше ничто: ни яркие огни Лондона, ни модные вечеринки, ни глянцевые журналы. Наслаждаться растениями означало задавать десятки волнующих тебя вопросов о том, почему они тебя завораживают. Я хотела знать ответ на них. Во всем этом был какой-то безмолвный невысказанный вызов, который не требовал внешнего выражения, являясь исключительно прерогативой моего собственного ума. В отличие от других, более явных, призывных стимулов, с которыми я столкнулась на тот момент в своей жизни (добиться лучших оценок, получить диплом, найти идеальную работу, сколотить группу друзей, с которыми можно было весело провести время так, чтобы затем похвастаться этим в соцсетях), у меня не было твердого намерения заняться садоводством. Та степень усилий, которую ты вкладываешь в свою работу, реально влияла на конечный результат. Но понять причинно-следственные отношения было непросто: они определялись теми моментами, которые не поддавались моему контролю. Для того, кто очень долгое время пытался выстраивать все в нужном направлении, это выглядело как пленительный магический фокус.

Подобно миллионам других людей, я переехала в Лондон в поисках работы. Там я хорошо адаптировалась, обрела комфорт среди шума и анонимности и нашла прелесть в постоянных переменах.

Но город – то пространство, которое люди создали вынужденно, а в итоге в нем стало трудно жить. Здесь мало места для размышлений.

Город меняет наши приоритеты, заставляет нас конкурировать друг с другом в областях, которые прежде не имели для нас никакой ценности: в плане нашего дохода и мест отдыха. В настоящее время, как никогда, большинство людей предпочитает жить в городах. Поколение миллениалов – то, к которому принадлежу я, – наводнило эти серые пространства из стекла и стали, обрекло себя на жизнь в скудных жилищах, требуя работы в потрепанных кризисом отраслях. Мы пытались стряхнуть с себя ожидания, навязанные нашими родителями, одновременно изучая новые способы жить. Мы хотели создавать вещи, а не владеть ими, даже когда дело касалось покупки квартиры. Мы карабкались по карьерным лестницам, сулившим нам постоянно и быстро меняющееся будущее, что невозможно предсказать. Мы пытались быть одновременно всем, научились хорошо притворяться, даже если нам казалось, что мы все провалили.

Нас изолировали от природы, с которой мы делили общее жизненное пространство. Мы росли, не ведая растений, не подозревая о силе и предназначении цветов, кустарников и деревьев, которые мы уже разучились различать. И здесь мы не были первыми: на протяжении многих поколений люди покидали свои родные деревенские места, где провели детство, ради заманчивой роскоши городской жизни. В итоге земля призывает нас вернуться обратно. И вдруг мы обнаружили, что стремимся туда, в это восстанавливающее силы зеленое пространство. Мы пренебрегаем законом и догмой, выращивая что-то на земле, которая нам не принадлежит, заставляя приглушенную красоту успокаивать не только свое сердце, но и сердца широких масс. С целью смягчения последствий промышленной революции, с ее копотью и смогом, викторианские власти начали выделять места под парки, чтобы люди могли дышать их зелеными легкими, так как их собственные были забиты копотью. Позднее, когда бурный темп века изобретений оставил своих детей потрепанными и поношенными, именно в области садового дизайна зародились наиболее передовые творческие идеи, которые помогли нащупать новые свободы.

Где наше место среди этих поколений? Какие аспекты нашей затворнической жизни сформировали наши умы, наши потребности и желания? Я внезапно ощутила, что скучаю по хрустящему вкусу тех неожиданных семян травы на зубах.

Мне снова захотелось испытать давно забытое удивление от их вкуса на языке, нечто реальное – и не важно, насколько грубое. Я искала простора, не обязательно в том пространстве, где я жила, – так как город велик и полон разных чудес не меньше, чем разочарований, – но широты своего мышления. Когда я стояла тогда на тротуаре в течение нескольких минут, глядя на ромашки, пока люди быстро проходили мимо, я ощутила голод. Голод по тому проникновению, по тому воображению, которые позволяли превратить историю с липушником в розыгрыш, спелую сочную ягоду ежевики – в перекус на бегу с испачканными, словно чернилами, пальцами, а лист щавеля – в лекарство. Казалось, что если только я смогу разобраться в жизнедеятельности этих растений, понять, что заставляет их цвести и увядать, то мне удастся по-новому взглянуть на жизнь.

Июнь

Приход лета в город по силе воздействия равен тому же мощному природному импульсу, который его порождает. Кирпичные стены пропитываются долгожданным солнцем, асфальт плавится под его лучами. Мы потеем, укутавшись по привычке в свои теплые пальто. Гигантская ладонь накрыла нас всех, и мы празднуем это событие, массово выходя на улицы, отправляясь в сады и парки, чтобы открыть баночки с напитками с миллионом шипящих пузырьков. Мы знаем, жара продлится недолго.

Людям свойственно забывать, каким сырым и дождливым может выдаться июнь. Солнечный уикенд в начале месяца, часто именуемый в ряде газет волной тепла, знаменует собой открытие летнего сезона, даже несмотря на то, что солнцестояния – самой верхней точки между светом и тьмой – ждать еще несколько недель. Но затем последует дождь. Так всегда бывает. Это сочетание удивительного «пузыря» жары и разгоняющегося журчания настойчивого дождя обеспечивает рост растений.

Потому что июнь – переходный месяц, пауза между многообещающей весной и благодатным летом в самый его разгар. В июне все растет, тянется ввысь на грани буйных перемен. С земли поднимается алтей розовый, краснея на бордюрах. Дороги, вдоль которых посажены деревья, как будто сжимаются, по мере того как ветви распухают от листвы. Трава становится такой сочной и манящей, что так и хочется зарыться в нее. Розы распускаются, источая нежность и аромат, но в любой момент готовые отяжелеть от дождя. Вокруг так много почек, что после ветра и дождя часть из них оказывается на тротуарах, взрываясь под ногами прохожих. Повсюду зелень, все кипит, бурлит и горит желанием – полное ощущение зарождающейся жизни. Близится летнее солнцестояние – время, когда день пойдет на убыль. И это изменит ход суток, которые мы заполняем привычными каждодневными заботами.

•

Какое-то время моя жизнь была стабильной. Уже третье лето подряд я жила в одном и том же доме. Квартира несла отпечаток смены времен года, так как из ее окон открывался панорамный вид на город с пятого этажа дома, стоявшего на вершине холма, так что, сидя за обеденным столом, можно было наблюдать и рассвет, и закат. Зимой окна квартиры запотевали, и конденсат струился по стеклам, впуская внутрь слабые лучи рассветного солнца, а вода образовывала лужицы на подоконниках. Сильные ветра сотрясали ее. А в летнюю жару мы открывали настежь окна на весь день и закрывали их, только когда вечерние тени начинали вырисовываться на розовеющих стенах. Свежий порывистый ветер проносился по коридору, хлопая дверьми и нарушая спокойствие дома.

Это был наш корабль, а мы с Джошем на нем – капитанами. Сверкающий белый дом, иногда казавшийся слишком «взрослым» для тех вещей, которые мы накопили вместе; слишком «отполированным» для того, что связывало нас: приключения и желание.

Мы влюбились друг в друга пятью годами ранее, летом, во время ланча, гуляя в парке и вдоль Темзы. Прошло несколько долгих теплых недель, прежде чем мы впервые поцеловались – спустя пару минут после полуночи, рядом со львами на Трафальгарской площади. Он был еще одним «источником» в новом одиноком районе Лондона, из которого я пила, – горький, освежающий и аппетитный. После этого мы были почти неразлучны, вступив в близкие отношения и даже не догадываясь о том, что мы за личности. Мы узнавали друг друга – двадцатилетние сверстники. Спокойный и вдумчивый на фоне моей стремительной безалаберности, он демонстрировал мне ту степень заботы, которой я не видела ни от кого прежде. Я же, в свою очередь, пыталась вытащить его из плотного периметра его зоны комфорта.

Наша любовь взрослела вместе с нами – любовь, что расцветает ярко на зыбкой почве, укореняясь меж трещин юности, и продолжает расти, несмотря на капризы погоды.

Мы были неразлучны, даже в болезнях и недомоганиях. Мы научились ставить интересы партнера выше своих собственных, даже когда это трудно. Мы напряженно трудились над ней – нашей любовью. «Шили» ее вместе – из бескомпромиссной поддержки и взаимопонимания, – продолжая работать над собой, даже когда все было идеально. Наши жизни крепко переплелись, как это часто бывает у любящих людей. Человеческое оригами. Мы овладели этим искусством.

Со временем нам начало казаться, что мы становимся непохожими на самих себя. Нас объединяли общие амбиции и стремление сделать удачную карьеру в жизни, а также желание сохранить созданное совместными усилиями, подобное концептуальным находкам Эшера или закрученным историям, которые можно было сокращать до закодированных фрагментов. Как мы упивались этим тайным, похожим на снежный шар миром, закрытым для всех остальных. Никогда прежде я не сталкивалась с человеком, который бы беспокоился по поводу разных вещей больше, чем я. Он научил меня быть свободной и естественной так, как не удавалось никому другому. Но в то же время мне никогда не встречался человек столь неустанно опекающий меня, столь сильный в приверженности своим моральным принципам, бескомпромиссный в своем понимании правильного и неправильного и быстро мыслящий. Мне очень нравилось, что он так медленно раскрывается для меня; что процесс узнавания его внутреннего мира напоминает познание некой непростой тайны. А потому, когда мы возмужали раньше всех остальных, это уже казалось не столь важным: ведь я взрослела вместе с ним.

Наша квартира знаменовала собой некую ступень, серьезность намерений, закрепленных официальной сделкой и мудреной юридической терминологией. Оставалось только покончить с формальностями. Мы оказались среди самых больших везунчиков, очень немногих миллениалов, владевших недвижимостью – к тому же в Лондоне. Среди тех, кто своим примером опровергал жуткие газетные заголовки благодаря сочетанию нескольких факторов – наследству, щедрости других людей и собственной не по возрасту зрелости. Несмотря на то что наш дом был кирпичный, я относилась к этой квартире как к хрупкой яичной скорлупе – драгоценной и зачастую экстравагантной оправе для нашей зарождающейся совместной жизни. И больше – как к новой игрушке, дарованной нам свыше, чем как к пространству для жизни.