В Сайгоне дождь
Шрифт:
Заглянуть в рай
У него было все, что можно купить за деньги, и он думал, что так будет всегда. Он ошибался…
Каждое утро он выезжал на лимузине из загородного дома, который он снимал, пока жил в Сайгоне. Каждый раз он убеждал себя, что никогда бы не приехал сюда, если бы не финансовые интересы. Деньги — его главная религия. Много, очень много денег — его единственный бог. Карьера. Ради нее одной он был готов на все.
Сколотив
Американская мечта сбылась: деньги — секс — развлечения. Вечеринки, гольф, виски, дорогие машины, шикарные женщины. Собаки, кони и снова виски, гольф, женщины… И снова коммерческие интересы — круг замыкался. Он не знал, почему его жизнь так была устроена. Он бесконечно стремился к новым финансовым высотам. Как только очередная цель была достигнута, появлялась другая, и все начиналось заново.
Ни минуты не мог он прожить в покое. Время было его врагом. Его оставалось все меньше и меньше. Оно катастрофически исчезало, и жизнь его неумолимо приближалась к концу. Время было для него самым дорогим и единственным, чего он не мог купить и что не мог удержать возле себя. Он собирал его по крупицам, жадно съедая каждый день, каждый час, каждую минуту своей утекающей жизни. Для времени он был игрушкой. Такая игра: время всегда от него убегает.
Подобное испытал только тот, кто, прощаясь с молодостью, упорно не хочет впускать старость на свой порог и, гоня ее прочь, делает вид, что все еще впереди. Подобную иллюзию переживал и он. Иллюзию, потому что впереди ничего уже быть не могло и позади не было ничего из того, что он так долго искал и чего так и не смог найти. А времени уже мало. И покоя нет, он лишь пугает, не дает тепла. А найти это что-то самое важное все сложнее.
Как только он позволял себе замедлить шаг, его начинала терзать пустота, которая давно жила в его сердце. Ему казалось: если он остановится и останется наедине с собой, пустота его сожрет. Он окончательно и навсегда проиграет этот поединок. Но пока он в движении, он может удерживать равный счет и ни за что не сдаваться.
Здесь, в Сайгоне, он пытался убежать от себя. Он действительно думал, что это возможно. Ведь все, что он только мог пожелать, было к его услугам: вечеринки, шикарные приемы, известные люди. Все любили его той странной светской любовью, которая часто объединяет тех, кто богат, до тех пор, пока они богаты. Особенно его любили актрисы, за щедрость. И он любил их. Точнее, не то что бы любил (любовь была ему неизвестна), а просто позволял быть рядом с собой. Такие отношения были приняты в высшем обществе, в которое он так стремился и частью которого он был.
Он любил деньги, и деньги любили его. Он готов был платить, много тратить, лишь бы заполнить проклятую пустоту в душе. Но удавалось это лишь изредка и ненадолго…
Перечень того, что он любил, был невелик: роскошные костюмы, дорогие собаки, «ролс-ройс» и дом в Лондоне — вот, пожалуй, и все. В Сайгоне он никак не мог привыкнуть к окружающим пейзажам и особенно ненавидел дождь. Для него он всегда начинался не вовремя.
Большая
Сайгонская площадь, с вечной суетой, его раздражала. Вид грязи его угнетал. Все эти мельтешащие люди… Он презирал их. Ему казалось, что их существование лишено смысла. Они напоминали ему муравьев, которым нет счета.Он всегда старался как можно быстрее проехать через площадь, чтобы даже из окна машины не видеть раздражавших его картин. Он предпочитал в это время читать газету, но в этот день газеты на заднем сиденье, обтянутом тонкой белой кожей, не оказалось. Он заставил водителя остановиться прямо на площади и пойти к газетному киоску. Безразлично смотрел он сквозь окно на толпу.
Прямо перед машиной он увидел девочку Он ждал, что она будет просить у него денег или станет навязчиво предлагать свой товар. Но она стояла спокойно, тихо и смотрела прямо на него. Удивительно. Он присмотрелся и увидел, что глаза этой девочки, необыкновенно большие, очень красивые, с нереально длинными ресницами, наполнены слезами. Такого цвета глаз ему еще никогда не приходилось видеть.
Время впервые в его жизни потянулось медленно, как кинолента, отчеканивая перед глазами каждый кадр яркой вспышкой. Она стояла просто перед ним и, прижимая к груди свои маленькие руки, улыбалась.
Когда она закрывала глаза и вновь открывала их, ему казалось, что ее ресницы трепещут, как крылья птиц на ветру. Он не мог отвести от нее взгляда.
Время для него замерло, дыхание остановилось, даже сердце не билось в груди. Он боялся ее спугнуть. Только бы она не исчезла, как нежный сон, когда осознаешь, что вот-вот проснешься, и понимаешь, что не в силах удержать это мгновение. Но так хочется продлить его. А ощущение сокровенной тайны неизбежно уйдет от тебя и уже не вернется. И все же, еще хотя бы секунду…
Медленно пошел мелкий дождь. Ласковый. Девочка собралась уходить. Он сидел в машине и не мог пошевелиться. Давно уже он не чувствовал себя растерянным. Он всегда знал, что, как и когда нужно делать, но только не сейчас. Какая-то необъяснимая радость овладела им. Отчего? Он не мог понять. Было такое чувство, будто он заглянул в рай…
Однажды, узнав лучшее, уже не хочешь возвращаться назад, к былому. Одно лишь мгновение… Способно ли оно изменить жизнь?
Именно это произошло с ним сейчас. Он вдруг отчетливо осознал, что прошлое — не более чем грустная тень, преграда на пути к счастью, которое он так давно и бесполезно искал. Казалось, протяни руку — и вот оно, в твоих руках. Нужно только разбить прозрачную стену, разделяющую их жизнь, сделать всего один шаг. Иначе уже невозможно. В этот миг он увидел то, без чего больше нельзя жить…
Простая бедная девочка посреди грязной Сайгонской площади улыбается, как ангел… Разве это возможно? Его рациональный ум не мог найти объяснения.
В памяти всплыли детские воспоминания. Он часто видел одну и ту же картину из прошлого. Он еще совсем ребенок. Его любимый лондонский дом. Лужайка. Ярко-зеленая трава. Запах росы, тающей под первыми лучами солнца. Теплые и нежные руки бабушки, заменившей ему мать. Мякоть белого хлеба, размоченного в молоке. Его вкусный запах. И голуби парят над ним. Как нежно трепещут их крылья, как мягко они шуршат. Кружась, они сбрасывают на него, ребенка, свой пух. И льется звонкий смех, и какое-то бесконечное счастье чувствует он…