В сердце моем

– Вам не следовало бы самому убирать лестницу, мистер Маршалл, это женское дело.

– Вы считаете, что мне пора жениться?

– Да как вам сказать. Сдается мне, что вы не будете счастливы, если женитесь.

– Почему?

– Вы тогда не сможете каждый вечер уходить из дому, как теперь.

– Разве это так уж важно?

– Да, очень важно, - сказала Фэс.
– Раньше я часто бывала на вечеринках с Джорджем. Бывало так, что он но время рейса подружится с пассажирами своего парохода, а когда приезжает в Мельбурн, они приглашают его в гости. По-моему, надо как можно меньше сидеть дома. Когда бываешь на людях, хоть жизнь ощущаешь как-то.

– Может быть, вы и правы, - сказал я механически, лишь бы что-то сказать.

– Джордж разрешил мне устроить вечеринку, если я захочу. Сам-то он развлекается на разных вечеринках, когда попадает в Сидней или Брисбен.

– Почему бы вам с Джорджем не устраивать вечеринки, когда он приезжает в Мельбурн? Фэс помрачнела:

– Не знаю... Он ведь чудак. Как только попадает домой, вечеринки его уже не интересуют. Мужчины только о себе думают: когда им хочется куда-нибудь пойти, и ты иди, когда они желают дома сидеть, ты тоже сиди. Если они не хотят вечеринки - не смей ее устраивать.

Прежде, когда я только гуляла с Джорджем, он из кожи лез, лишь бы мне угодить, покупал мне шоколад и еще там всякую всячину. А теперь постоянно ноет из-за денег, а ведь все равно их нет. Джордж даже не разговаривает со мной, как прежде. Мы тогда часами болтали о том, о сем, а теперь - никогда.

Мама говорит - все мужья такие. Они просто не способны поговорить с женой по-хорошему. "Если он тебе ничего не говорит, ты тоже молчи", - вот как она считает.

Через несколько дней Фэс спросила меня, не буду ли я возражать, если она устроит вечеринку. В порту стоит немецкий крейсер "Кельн", она познакомилась с несколькими матросами оттуда, ребята они славные, и ей хочется пригласить в гости их и кое-кого из знакомых девушек.

Я не стал возражать, спросил только:

– Вы ведь не затеваете пьянку?

– О нет, что вы!
– поспешила она меня успокоить.
– Я не такая...

Вечеринку назначили на субботу. В этот день я собирался навестить родителей в Уэрпуне, в двадцати милях от Мельбурна, и, признаться, радовался, что меня не будет дома.

Однако миссис Скрабс решительно запротестовала против вечеринки у Фэс:

– Если вы разрешите этой ужасной девке устроить попойку с матросами, я тотчас же съеду с квартиры, - заявила она.
– Матросы вообще ведут себя отвратительно, будут всю ночь горланить песни, пьянствовать и дебоширить. Ни одна порядочная женщина не потерпит такого безобразия. А у меня язва желудка, доктор велел мне беречься. Я сказала Перси: "Мистер Маршалл не ведает, что творит, он поощряет порок", - сказала я. А мисс Оксфорд, с которой я говорила об этом, посоветовала: "Крепко заприте дверь на замок в этот вечер, миссис Скрабс, мне будет неприятно, если вас изнасилуют". Да, она употребила именно это выражение, произнесла именно это слово. Я порядочная женщина, вы сами знаете, мистер Маршалл, и не выношу никакого проявления вульгарности, но я уверена, что мисс Оксфорд руководили добрые чувства, когда она сказала это. Она ведь знает, что такое матросы и как они бесчинствуют. А Перси услышал слова мисс Оксфорд и говорит: "Пока я жив, эти сволочи до тебя не дотронутся". А мой Перси никогда не ругается, не такой он человек, лучшего мужа не было ни у одной женщины на свете, можете мне поверить. А потом, я ведь и о нем подумать должна, - если вокруг будут пьяные девки и все такое? Ни за что ведь поручиться нельзя. Я решительно вам заявляю, если эта особа устроит свою вечеринку, мы съедем с квартиры! Ведь вот бедная мисс Тревис уже переезжает.

– Мисс Тревис все равно собиралась менять квартиру, - возразил я.

– Да, но даже если бы у нее не было такого намерения, она все равно съехала бы из-за этой вечеринки, это-то я уж наверное знаю.

– Хорошо, я скажу миссис Ричарде, что вы возражаете против ее вечеринки, - сказал я.

Миссис Скрабс неожиданно заволновалась:

– Нет, прошу вас, не делайте этого. Вы даже не заикайтесь, что я говорила с вами по этому поводу. Скажите, что вы сами все обдумали и не хотите, чтобы в вашем доме была пьяная матросня. Так и скажите.

– Ничего этого я говорить не стану, - рассердился я.
– Пойду и скажу ей, что соседки против вечеринки.

Я поднялся наверх и постучал в квартиру Фэс. Она открыла мне дверь, лицо ее выражало простодушие невинного младенца.

– Привет.
– Она улыбнулась, хотя догадывалась, зачем я пришел.

– Дело касается вечеринки...
– начал я.

– Вот как, вечеринки!
– Она насторожилась.

– Боюсь, - продолжал я, - что вам придется отказаться от этой затеи. Жильцы возражают, грозят съехать с квартиры. А в этом случае и вам придется уехать, потому что мне ничего не останется делать, как запереть дом.

– Вижу, что миссис Скрабс уже наговорила вам с три короба.

– Не только она.

Фэс колебалась, кусая губы. На меня она не глядела.

– Вот уж не думала, что они такие ханжи!
– сердито сказала она. Я промолчал.

– Ладно, - сказала она наконец, - вечеринки не будет.

Но она все-таки ее устроила. В понедельник, после возвращения из Уэрпуна, я, не заезжая домой, поехал прямо на работу. В десять часов на моем столе зазвонил телефон. Я поднял трубку:

– Контора фабрики "Модная обувь".

– Это из полиции, - раздался голос.
– Пожалуйста, попросите Алана Маршалла.

– У телефона.

– Это вы арендуете дом номер четыре по Роджер-стрит в районе Альберт-парк?

– Да.

– В вашем доме драка. Вам лучше сейчас же приехать. Мы подождем вас.

– Что случилось?

– Одна баба стукнула кулаком другую, та позвонила в полицию. Трудно разобрать, в чем дело. Сейчас они перестали орать, но обязательно сцепятся снова, если вы их не усмирите. Сколько вам надо на дорогу?

– Полчаса.

– Ладно, только, пожалуйста, поспешите.

Когда я подъехал к дому, двое полицейских стояли на веранде, разговаривая с буфетчицей Джин, которая, видимо, в то утро на работу не пошла.

– Я решила, что мне лучше дождаться вас...
– сказала она мне потом.

У стоявших с ней полицейских был вид людей, вынужденных заниматься пустяками, тогда как им это по чину и по должности не положено.

Были они рослые, самоуверенные, казалось, сама профессия защищала их авторитет от всяких посягательств.

– А вот и вы!
– произнес один из них; по его виду я заключил, что этот человек вполне доволен своим положением в жизни, что он уравновешен и привычки его сложились раз и навсегда.

– Да. Так что же все-таки произошло?
– спросил я.

– Две ваши жилички сцепились, потом одна из них нам позвонила.

– Миссис Скрабс, - пояснила Джин Оксфорд.

– Она самая. Потребовала, чтобы полиция защитила ее от соседки.

– От Фэс, - добавила Джин.

– Вот-вот. Мы приехали и разняли их. Сейчас они поливают друг дружку грязью; драться они больше не станут, просто им хочется отвести душу. Потом тут затесался чей-то муж...

Полицейский повернулся к Джин:

– Как зовут того парня, с длинной шеей?

– Мистер Скрабс - Перси, - ответила она.

– Да, да. Он обвиняет девушку, живущую наверху, что она ударила его жену в живот.

– У нее язва желудка, - заметил я, считая, что это сообщение должно пробудить к ней сочувствие.

– Да ну, язва желудка!
– усмехнулся полицейский.
– Судя по всему этому, желудку изрядно досталось нынче утром.

Он посмотрел на часы.

– Уже без двадцати пяти одиннадцать, - обратился он к своему спутнику.