В шаге от вечности

А Олаф представил себе, как выглядела бы эта же реклама, будь она правдивой.

«Устали от проблем? Жена ушла к другому? Не можете выполнить проект к дедлайну? Нечем платить кредит? Суицид – вот лучшее решение».

«Всё-то вы обо мне знаете, – подумал он, – Но у вас устаревшая информация. Эвтаназия, говорите? Я устрою вам такую эвтаназию, что даже ваши дети кровавыми слезами будут плакать».

У него были свои поставщики дури. И они позволят ему обставить свой уход с большей помпой, чем прыжок из окна.

От скуки Олаф почитал про эту корпорацию. Оказалось, что она транснациональная, но в основном оперирует в Скандинавии и здесь в Голландии. А также на территориях Японских островов. И ее годовой оборот – четыре миллиарда глобо. Число клиентов не разглашалось. Девиз: «Ваша жизнь – ваше право».

Конечно, вряд ли много людей его возраста воспользовались бы этим предложением. И в основном по этой дорожке уходили смертельно больные и те, чей возраст приближался к сотне. Но процедура была недешевой – и даже один клиент принес бы фирме прибыль. Прецеденты, как он знал, были – и среди людей моложе него, огорченных любовными драмами, поражением в борьбе с лишним весом. Или проигрышем в казино или в чемпионате по виртуальной игре.

В других частях континентальной Европы, а тем более в Восточной и обеих Америках вот так в лоб пропагандировать уход из жизни было нельзя, и можно было подать в суд за такое письмо. Все-таки национальные законодательства отличались в важных мелочах – где-то были запрещены сигареты с никотином и крепкий кофе, где-то – разрешен даже героин и бои без правил до смерти.

Тут была Северная Европа, где чужие права – это святыня, а отношение к смерти – философское. При этом именно этот сектор стабильно занимал первые-вторые места в рейтингах продолжительности жизни. Сколько там она была, средняя? Девяносто пять?

Молодцы, голландцы. По крайней мере, честные. Это лучше, чем когда с баннеров и экранов на тебя всюду смотрят счастливые семьи (ребенок строго один, но все же он есть, а родители выглядят так, будто вместе давно и все еще друг друга не ненавидят).

Да где вы такие семьи видели? Средний брак живет всего четыре года, а восемьдесят процентов распадаются в течение десяти лет. «Такова плата за свободу индивида», – твердят политики со всех трибун и амвонов.

«Да имел я такую свободу, – подумал Ларсен, – Верните мне старую замшелую традицию, сукины дети. Верните мне мою жизнь! А такая мне не нужна даже на сто лет».

Внезапно он услышал резкий дробный стук шагов по коридору и свист, похожий на шум маленького пропеллера. Потом короткую фразу, похожую на команду на незнакомом ему языке. С гулким звуком открылась дверь комнаты, соседней с его капсулой. Потом был звук, похожий на глухой удар и вскрик, который было слышно, несмотря на неплохую звукоизоляцию. Потом шаги загрохотали обратно к лестнице (которая тут тоже была, помимо лифта). Затем все стихло.

Он вспомнил как в толпе на движущейся дорожке перед отелем какой-то человек, он даже не запомнил его лица, вклинился к нему в интерфейс и начал грубо впаривать какой-то антиквариат. Это была грубость, все равно что толчок в спину. Абдул-Рашид послал ему в ответ короткую угрозу обратиться в полицию, и тот отстал. Мелкий жулик или воришка. А вдруг нет?

Он выждал два часа. Потом решил, что горизонт чист, и выходить уже можно.Приходили не за ним, а за каким-нибудь мелким нарушителем. Или активистом оппозиции – неважно, Фронды или Авангарда – и тех, и других арестовывали по всему миру в последние дни пачками. Но он не был ни тем, ни другим, и презирал их всех. Разве это борьба? Это говорильня. А борьба – это когда течет кровь и гремят взрывы.

Говорили, что половина городской полиции сектора была укомплектована теперь сотрудниками из Восточной Европы. То ли из Польши, то ли из Чехии, то ли еще откуда. Они там в Мировом Совете умом тронулись в связи с этими протестами? Перетасовывают свои силы. Неважно. Братьям эта грызня только на руку.

Потом он вышел в туалет, который все-таки имелся тут – один на каждый этаж.

В коридоре он слышал, как за закрытыми дверями «кают» кто-то плачет, кто-то заунывно напевает под нос на незнакомом языке, гнусавя и причитая. Переводчик в браслете услужливо подсказал – «язык тамильский, произведение – «Курал», собрание нравоучительных и философских афоризмов…». Перевод: «Беспечность, порождаемая головокружением от успехов, более опасна, чем ярость».

Индуисты, конечно, жалкие язычники. Но вдруг языком их древних лжемудрецов с ним говорит судьба? Стоило прислушаться и быть вдвое бдительным. И не позволять себе больше того, что он допустил сегодня, подумал Олаф.

В изрисованной похабщиной каморке (стены самоочищались каждый день, но надписи обновлялись быстрее) он справил малую нужду. Но не стал доставать предмет, который передал ему связной «Меча Пророка», помня о том, что здесь видеонаблюдение установлено со стопроцентной гарантией – даже вероятней, чем в номерах. Поэтому ничего запрещенного здесь делать было нельзя.

Выйдя из пахнущей едкой жидкостью для дезинфекции кабинки, он прошел чуть дальше, в слепой тупичок. Ему говорили, что в таких отелях окно в конце коридора рядом с сортиром обычно не блокируют и его можно открыть. Хороший лайфхак для самоубийц и любителей подышать воздухом. Мол, это нужно для легкого проветривания. А иногда, чтоб служитель – универсальный робот-мойщик, похожий на паучка – мог вылезать на карниз для чистки и обслуживания внешнего освещения – и залезать обратно.

И действительно – окно открылось, ушло в паз наверху. Высунувшись наружу и вдохнув приятный, пахнущий морем воздух, Ларсен вытащил из кармана буклет с красавицей. Разрезал ножом, которым на почте открывают коробки, глянцевую бумагу в области ее груди. Словно маньяк-убийца. И достал из прорези спрятанную там черную карточку размером с ноготь. Обычную «memory card» с закосом под старомодный дизайн. Но объем ее был в миллионы раз больше, чем тех, старинных.

Когда он шел назад, индус – или цейлонец – добрался уже до другой строки: «Можно достичь любой цели, если постоянно думать о том, как ее реализовать».

Переводчик явно подгонял древний язык под современный офисный канцелярит. Но смысл был понятен, и он был благосклонен к воину Пророка и его начинанию. Ларсен вернулся в свой номер и растянулся на узкой койке. За крошечным окном – но дающим даже при отключенном освещении достаточно света – среди бесчисленных офисных зданий (освещенных даже сейчас, ночью) высился черный, будто вырезанный из обсидиана небоскреб. Погребальный комплекс «Элизиум». Три в одном – крематорий, колумбарий и хранилище для трупов. Гораздо компактнее, чем плоское «одноэтажное» кладбище. И места хватит еще на много миллионов клиентов. Ведь они упакованы там куда плотнее, чем живые в капсульном отеле. Рекламный слоган там тоже хороший: «У нас лучшие виды во всем Рандстаде!». И «Поднимись в стратосферу!».

Рекламных агентов, подумал Олаф, надо жечь в крематориях живыми. И медленно, как гриль. Некоторые небоскребы в Северной Америке, точнее в ее сердцевине, безбожных United States – именовались «стратосферными». В какой школе учились авторы этого названия и знают ли они, где начинается стратосфера? Ведь «скайскрейперы» высотой в десять километров еще никто не строил. Максимум в один. Да и нужно ли? Но на безграмотных в технике клиентов такое слово действовало магически.

Уже лежа в капсуле, Абдул-Рашид побрился и привел себя в порядок. Оценил свой вид в зеркало – светловолосый, с бородкой, чуть лысоватый ростом под два метра плакатный скандинав лет сорока. Искусственно растянув уголки губ (выгляди позитивно, тварь!), он пришел к выводу, что производит благоприятное впечатление. Глаза немного выдают, но это можно исправить линзами. Он уже купил новые, а старые растворил в кислоте, чтоб гарантированно уничтожить память встроенного чипа. Просто стереть данные недостаточно.