В шкуре льва

Ему нравится с ней шутить, узнавать, что она думает о жизни. В тюрьме, думая о том, как он выйдет на свободу, он представлял себя одиноким. Ничего не иметь, ничего не терять. Он наслаждался этим образом, проводя ночи без сна, наблюдая за другими заключенными, ворочавшимися в своих камерах, словно большие серые рыбы. В тюрьме он защищался молчанием — как будто любая фраза представляла для него опасность, как будто одно-единственное слово могло положить начало исчезновению Элис из его тела. Замкнутость давала ему силы. Отказываясь от общения, он был способен удержать ее в себе, в своих руках. Но в ночь нападения на Караваджо нехитрая песенка его отца сорвалась с его губ как предупреждение. И Патрик отступил от своего зарока.

— Ты подружился с кем-нибудь в тюрьме?

— Да, с одним человеком. Он сбежал.

— Как жаль! А что онсделал?

— Он вор. В тюрьме ему хотели перерезать горло.

— Тогда хорошо, что он сбежал.

— Он был очень умным.

~~~

Миллионер Эмброуз Смолл никогда не позволял пересекаться разным сферам своей жизни, возведя между ними высокие стены. Любовницы, соотечественники, бизнесмены ничего не знали друг о друге. И потому полагали, что у них нет конкурентов или что те живут в других странах.

Приехав к Эмброузу Смоллу после того, как он исчез из мира финансов, Клара Диккенс полагала, что сумеет его узнать. Но за несколько лет совместной жизни она узнала только то, что он ей позволил. Теперь же она находилась слишком близко к нему — к его новым ежедневным требованиям, редким всплескам обаяния. Ей хотелось хоть раз подняться на разделявшую их стену и увидеть оттуда соединявший их горизонт.

Но то, что в конце концов ей открылось, после того как он осел на пол в опустевшей комнате в Марморе — там были только Клара, стены, деревянный пол и голые окна, так что он ночью спал словно в гробу из лунного света, — оказалось гораздо хуже.

За несколько дней до смерти сознание Смолла освободилось от внутренних перегородок, как будто то, что разделяло разные миры, выдернули из него, словно спинной хребет. Пока он что-то говорил и бормотал Кларе, события сталкивались друг с другом — ночь с любовницей, переговоры в Гранд-опера-хаус. Незнакомцы и мертвецы из его прошлого прибывали в эту пустую комнату, освещенную единственной горевшей даже днем лампой, их тени появлялись и исчезали, подобно переливам лунного света.

Слова слетали с его губ, ужасая ее изощренностью познания — множества женщин, глубин финансового моря. Она услыхала от него несколько различных описаний самой себя, много лет остававшихся невысказанными, узнала о его привязанностях и страстях, о раздражении и неудачах, о благоговении перед ее тонким чувством цвета, о том, как несколько лет назад она, стоя в холле, понюхала свои подмышки, думая, что ее никто не видит.

Клара сидела на полу, пригнувшись, так что Эмброуз не мог ее видеть. Он застыл в позе лотоса, с обнаженной грудью, руки двигались по лицу, сладострастно потирая лоб, словно открывая свои отражения, его голос стихал, когда пальцы нащупывали правое ухо. Потом он наклонился вперед, так что его голова могла коснуться пола в глубоком, претендующем на изящество поклоне, поклоне аскета. Цапля, опустившая голову под воду, глаза открыты в холодном потоке, высматривая рыбу, которую она затем подбросит в воздух и поймает в голубой туннель глотки.

Клара сидела на полу в десяти футах от Эмброуза, рядом с лампой, под обстрелом разрозненных эпизодов его прошлого. Кем были эти женщины? Куда исчезли поверженные враги? Эмброуз говорил медленно, слова бесстрастно изливались из его темной полуобнаженной фигуры, как будто он просто-напросто опорожнял бочонки, избавляясь от балласта. Наружу выплескивались театры, жена, сестры, женщины, враги, Бриффа и даже Патрик.

Единственной очевидностью для него была эта голая комната, куда Клара приносила ему пищу. Он подвергся сжатию, превратился в готического ребенка, внезапно переполненного речью, которая никуда не стремилась, только прочь из его тела. Плоть со следами укусов, маникюр, борзые, секс, коды сейфов, самоубийства. Она увидела этот мир, как если бы была привязана к мчавшейся галопом лошади, — мелькали лица, слышались обрывки разговоров, но горизонта не было. После всех этих лет она не получила вознаграждения, не ощутила его. Она отступила.

Теперь его лицо спокойно. Теперь атлетическая верхняя половина его туловища наклонилась далеко вперед, рот цапли коснулся голубого деревянного пола, а голова, погрузившись под воду, повернулась и увидела в меркнущем свете лампу, оказавшуюся луной.

~~~

Он спал на стуле в кухне, в квартире на Олбани-стрит, а девочка вдруг принялась его трясти. На столе были разбросаны остатки лобстера.

— Патрик! Патрик! Вставай!

— Что….

— Это срочно. Не понимаю, как я могла забыть, но забыла. Пожалуйста, Патрик, проснись. Она ждет. Не понимаю, как я могла забыть.

— В чем дело?

— Звонит какая-то женщина, Клара Диккенс. Она ждет у телефона.

— Что случилось? Где я?

— Это важно, Патрик.

— Ну конечно важно.

— Ты можешь подойти к телефону?

— Да. А ты иди спать.

Он подставил лицо под кран. Клара Диккенс. После стольких лет.

Он постоял, глубоко дыша. Прошел в темную комнату, не вытерев лица, и опустился на колени. Одна рука была в гипсе, другой он пытался нащупать телефон.

— Не вешай трубку, не вешай трубку! — кричал он, ища телефон, надеясь, что она его услышит.

— Это Патрик.

— Я знаю, кто это.

На другом конце провода раздался ее смешок.

— А кто снял трубку?

— Подруга. Ты никогда ее не видела.

— Это хорошо.

— Ей шестнадцать, Клара. Я приглядываю за ней.

— Я в Марморе. Может, ты приедешь и заберешь меня? Эмброуз умер.

Патрик лежал на спине в темной комнате и молчал. Свет был ему не нужен. Он хорошо знал эту комнату. Он часто здесь бывал.

— Нужно ехать по трассе номер семь… Ты меня слышишь? Мне нужна помощь, Патрик.

Он разглядел завитушки на потолке.

— Я был в Марморе?

— Это в четырех часах езды от Торонто. Ее считают столицей собачьих упряжек штата Онтарио. Я звоню из ресторана. Я сижу здесь четыре часа.

— Четыре часа! А который нынче год?

— Не будь циничным, Патрик. Не сейчас, ладно?

— Опиши мне место, где ты находишься. Я просто хочу слышать твой голос.

— Я сидела снаружи, рядом с одним из тех искусственных черных рыбаков, которых сейчас понаставили во всех местах. Было чертовски холодно. Я позвонила около десяти. Потом ждала твоего звонка.

— Она забыла. Обрадовалась, что я принес лобстера. И вдруг, черт возьми, появляется dues ex machina.Звонишь ты. Что, Эмброуза застрелили серебряной пулей?

— Он умер от естественных причин.

— Угодил под собачью упряжку?

Не в силах сдержать смех, он отвернулся от телефона. Из трубки доносился ее далекий голос, в нем слышались металлические нотки.

— Прости, — извинился он.

— Да нет, наверное, это смешно. Хочешь услышать еще что-нибудь?

— Да.

— Я довольно внимательно прочла «Мармора гералд».

— У тебя не было с собой книги?

— Нет, не было. Я забыла, что ты учил меня всегда иметь при себе книгу. Что ты делаешь?

— Лежу в темноте. Я приеду и заберу тебя, Клара.

— А ты сможешь? Девочка сказала, у тебя сломана рука.

— Я возьму ее с собой. Она не даст мне уснуть. Она очень серьезно относится к таким вещам.

— Тебе всегда нравились такие женщины.

— Это правда. Она спасла мне жизнь.

— Ты ее отец, Патрик?

— Как называется твой ресторан?

— «Сердце Марморы».

— Дай нам пять часов или около того. Мне нужно немного отдохнуть… погоди. Ты меня слушаешь?

— Да.

— Я ее отец.

Он встал и прошел в комнату Ханы. Он чувствовал, что предельно измотан.

— Кто она такая, Патрик?

— Хана, мне нужно, чтобы ты поехала со мной, повела машину до Марморы.

— Столицы собачьих упряжек штата Онтарио?

— Что?.. Что ты сказала?!

Хана сияла.

— Это она сказала, Патрик, когда я спросила, откуда она звонит. Мы поедем туда, чтобы ее забрать?

— Да.

Она стояла у двери и смотрела на него, ей хотелось услышать что-нибудь еще.