В схватках с врагом
Шрифт:
— Выходит, его Алексеем звали?
— Да? Стало быть, так… И уехали. Вот и все, мой любезный…
Краснов достал из чемодана блокнот, стал записывать. Лукерья обеспокоенно спросила:
— Ты не на Якова в чемодан-то собираешь?
— Нет, Лукерья Ефимовна…
— Смотри, сынок. На него не надо. Что белогвардеец, так он только слово на себе носил… Хороший человек. Увидишь, привет передавай: «Лукерья, мол, кланяется…»
— А какая фамилия у ординарца была?
— Стерлось все… Да и зачем она тебе?..
Работа чекистов строится на связи с народом, в расчете на полную его поддержку. Не обо
— Знай мы фамилии солдат, сначала нашли бы их, а потом и его самого…
Старушка тут же собралась поехать в Тупилино. Оказалось, там, в ее доме, были записаны имена «белогвардейцев»: конники Шевылева, когда ставили лошадей на двор, вбили в бревно гвозди и вешали сбрую, седла, уздечки на них. Во избежание путаницы каждый солдат написал на бревне свою фамилию.
На следующее утро в Тупилине никто из ребят не пошел за грибами. Вся деревня высыпала на околицу. Пришли плотники, стали разбирать постройку, вернее, то, что от нее осталось.
Наконец оно было найдено, это бревно, с черным шрамом продольной глубокой трещины, с «гвоздочками», под которыми сохранились сделанные химическим карандашом надписи.
— «Сухов, Федоров, Иванов, Скрыль, Горб», — прочитал Краснов на бревне. Остальные подписи было невозможно разобрать.
«Конечно, искать у нас Иванова, Федорова, что в Корее Кима… Но Скрыль, Горб да и Сухов — это уже реально!» — мелькнуло в голове.
— Гляди, сынок, не обманула я тебя, — сказала Лукерья Ефимовна.
Николай обеими руками крепко сжал ее шершавую ладонь:
— Спасибо, мать, большое спасибо…
Человек по фамилии Скрыль, бывший подчиненный Шевылева, а потом власовец, отбывший после войны заслуженное наказание, отыскался в Псковской области.
На следствии в свое время Скрыль и словом не обмолвился о Шевылеве, о своей службе под его началом, рассказав лишь о пребывании в так называемой «Русской освободительной армии» Власова.
Подходя к дому, где жил Скрыль, Николай услышал скрежет рубанка. Когда же он завернул во двор, эти звуки сменил громкий стук. Хозяин, невысокий, плотный, выколачивал из инструмента набравшиеся туда стружки.
— Степан Григорьевич? Здравствуйте, — сказал Краснов, ставя чемоданчик на землю и протягивая руку.
— Он самый, — хмуро ответил тот, в сердцах бросая рубанок на доски и неохотно пожимая ладонь капитана, — 1917 года рождения, беспартийный, судимый в 1945 году к восьми годам военным трибуналом 2-го гвардейского танкового корпуса, наказание отбыл, судимость снята по амнистии… Что еще от меня нужно?
Скрыль при появлении сотрудника государственной безопасности заволновался, насторожился. Разговор долго не клеился. Николай остался у него переночевать, и лишь наутро, когда Скрыль возвратился с покоса, Краснов решил спросить его о Шевылеве.
— Бывает так: судьба важнейшего дела, труд сотен людей зависит от одного человека — его памяти, его честности, его совести, — начал Краснов. — Вы понимаете, Степан Григорьевич, ответственность этого
человека? Ответственность прежде всего перед самим собой?— Что вас интересует в Шевылеве? — глухо спросил Скрыль. — Я решил рассказать все, что знаю. И я буду подтверждать это везде, куда меня только ни вызовут. Да, я служил у немцев. Стрелял, когда мне приказывали стрелять. Но я не убийца, как этот гунявый Лешка…
И он стал рассказывать… Впоследствии, в кабинете следователя и на судебном процессе, Скрыль оказался, что называется, «хорошим свидетелем». Он припоминал самые мельчайшие подробности, с гневом и страстью обличая палача, не щадя и своей трусости, своего постыдного малодушия.
…На второй день после расстрела паренька и порки стариков Шевылева в команде не было. Конники приводили в порядок сбрую, седла, чистили оружие, латали одежду. За обедом, когда все собрались вместе, Яков Сухов, этот солдат с усами, вдруг сказал:
— За такие дела ответ всем держать придется.
Никто не произнес ни слова, хотя каждый понял, что он имеет в виду.
— А не уйти ли к партизанам, пока не поздно? Есть желающие составить компанию?
Все так и оцепенели, а Яков загоготал и даже привстал, как показалось Скрылю, от удовольствия:
— Да я пошутил, ребята. Испытанье делал, нет ли где трещинки.
Разговор на этом и потух. Вскоре все убедились, что действительно «фельдфебельский сапог», как позже прозвали Якова Сухова, испытывал конников. Когда команда разместилась в Тупилине, этот Яшка достал где-то большую бутыль спиртного, напоил Шевылева, пролез в ординарцы вместо убитого партизанами Федьки. Он чистил фельдфебелю сапоги, ходил за ним, как мать за ребенком. Тот души в нем не чаял и даже на облавы перестал его брать, тем более что они были земляки, оба с Брянщины. Конники по лесам, а ординарец в деревне прохлаждается, самогонку рыщет. Вечером потолчется среди солдат, а утром наушничает своему хозяину.
Кончилось все это неожиданно. После Тупилина полувзвод около ста километров шел маршем по смоленским лесам и болотам. Кони устали, каратели изнемогли. Остановились в сарае, в заброшенном хуторке. Шевылев, взяв с собой Скрыля, уехал. Спустя примерно час, когда они уже подъехали к штабу, со стороны хутора гулко ударило. Шевылев со взводом жандармов бросился туда. От сарая остались одни щепки. Из всех солдат дышал только один, да и он вскоре умер. От него узнали, что в карауле в тот момент был Яков Сухов.
Так была уничтожена команда Фризнера. Из ее состава в живых остались только трое: Шевылев, после взрыва арестованный немцами, Сухов, скорее всего ушедший к партизанам, и сам Скрыль, который попал после этого случая в РОА.
В сентябре 1945 года Скрыль проходил в одном из лагерей проверку. Недалеко от себя, в шеренге бывших власовцев, полицаев, бургомистров, он неожиданно увидел Шевылева. Тот сделал ему знак, что они не должны признавать друг друга. Степан тоже боялся ответственности за службу в команде. Во время переклички фамилия Шевылева не была произнесена: фельдфебель откликнулся на фамилию своего прежнего ординарца Федьки. Вспомнить эту фамилию Скрыль так и не смог. Не могло ее быть и на Лукерьином бревне — это Краснов знал точно: Федька был убит партизанами еще до стоянки конников в Тупилине.