В скрипучем ключе

— Скажите, какой?! — попросила Митю Катина подруга, миловидная Леля Солонкина, весь вечер не спускавшая с художника-оформителя наивно восторженных глаз.

— Я лично свищу! — сказал Митя Часовников.

— То есть как свистите?!

Митя выдержал паузу и ответил:

— Я свищу так, что люди, заткнув уши, в ужасе разбегаются. Это особый свист. Так свистят атаманы шаек Меня лично этому свисту научил один приятель — работник уголовного розыска.

Катя Петрова, хозяйка дома, сказала:

— Если заглянуть в «седую даль веков», то первое упоминание о специфическом разбойничьем посвисте мы найдем в наших былинах. Достаточно назвать Соловья-разбойника, который…

— Милая Катя, — снисходительно остановил ее Митя Часовников, — ваш Соловей-разбойник — мальчишка и щенок. Послушайте лучше, что со мной случилось на днях. Возвращаюсь я поздно ночью домой. На улице — ни души. Вдруг появляются двое. И сразу ко мне. Дай закурить!». Даю сигарету. «Папироску давай, а не эту слюнувку!» — и хлоп меня по руке! «Папирос нет». «Тогда давай часы!». Конечно, я бы мог в одну минуту превратить негодяев в два куска кровавой говядины, но у меня было хорошее настроение, и я решил пошутить. Говорю: «Вы что, очумели, не видите, с кем разговариваете? Мои ребята в этом квартале работают!». Да ка-ак засвищу! Их как ветром сдуло. А вы говорите — Соловей-разбойник!..

Митин рассказ произвел впечатление, и все стали наперебой просить рассказчика продемонстрировать искусство современного разбойничьего посвиста. Явно кокетничая, он долго не соглашался, но когда хорошенькая Леля Солонкина присоединилась к общему хору, сдался:

— Я, пожалуй, свистну разок, но предупреждаю, что за последствия не отвечаю. Нервных прошу выйти, как говорится.

— Здесь нервных нет! — ответила за всех Катя Петрова.

Художннк-оформитель покосился на толстого черного кота, дремавшего на коленях Катиной бабушки — Аделаиды Герасимовны, и сурово, как хирург, приступающий к операции, заметил:

— Животное все-таки лучше убрать.

— Животное старенькое, оно не проснется, не беспокойтесь, — сказала Аделаида Герасимовна, — а я с удовольствием послушаю. Свистите, молодой человек, ничего.

Митя Часовников сделал страшное лицо, растянул рот до ушей, и… отчаянный, раскатистый, сверлящий свист мгновенно пронзил барабанные перепонки Катиных гостей. Целый ансамбль соловьев-разбойников не мог бы свистнуть громче и отчаянней.

В квартире поднялся переполох. Бабушка Аделаида Герасимовна тонко взвизгнула, вскочила с кресла, замахала сухонькими ручками. Кот с резвостью, несвойственной для старенького животного, сиганул с бабушкиных колен прямо на стол, а оттуда — на абажур висячей лампы, на котором и повис, вцепившись когтями в материю и раскачиваясь, как сумасшедший звонарь на веревке колокола. На кухне что-то упало и разбилось вдребезги.

Было около двух часов ночи, когда Митя Часовников и Леля Солонкина вышли из подъезда Катиного дома на пустынную улицу, освещенную в большей степени луной и в меньшей — фонарями.

Нежный апрельский холодок ласкал щеки и будоражил кровь.

Большая симпатичная луна поощряюще подмигивала. Митя болтал без умолку и сыпал остротами. Леля звонко смеялась. Хорошо, товарищи, быть молодым и идти весенней ночью по уснувшему городу рядом с красивой девушкой, зная, что ты ей нравишься. Хорошо!

Вдруг Митя и Леля услышали крик: женский голос звал на помощь. Кричали в переулке за углом. Молодые люди остановились, переглянулись.

Тот же женский голос — очень юный, дрожащий, умоляющий — сказал кому-то:

— Оставьте меня! Пустите!

В ответ раздался смех — откровенно бесстыжий, похожий на ржание. Смеялись двое.

— На нее напали! — шепотом сказала Леля. — Скорей, Митя!

— Что скорей? — тоже шепотом спросил художник-оформитель.

— Бежим скорее!

— Бежать хуже. Лучше так постоять.

— К ней бежим!

Женский голос с плачем сказал за углом:

— Что вам нужно от меня в самом деле?

Хриплый хулиганский тенорок издевательски ответил:

— Поговорить с тобой, милая, надо по-хорошему!

— Слышите? — сказал Митя по-прежнему шепотом. — Ведь он же хочет по-хорошему с ней поговорить! Пусть поговорит!

Леля посмотрела на Митю Часовникова, на его обмякшие плечи, на вздрагивающие губы и сказала, не скрывая своего презрения:

— Ну хоть засвистите!

— З… з… зачем?! Услышат же!

Леля вырвала свою руку из Митиной руки, и не успел художник-оформитель опомниться, как студентка с воинственным криком скрылась за углом.

Вам, наверно, приходилось видеть, как маленький, но храбрый котенок, распушив хвост, шипя и фыркая, бросается на большого свирепого пса, и тот — больше от удивления, чем от страха, — убегает, не принимая боя? Примерно то же самое произошло и тут. Появление Лели в переулке было настолько внезапным, а крик таким отчаянным, что хулиганы — двое парней в традиционных кепочках с недоразвитыми козырьками — оставили свою жертву и кинулись наутек.

Когда подошел Митя, спасенная девушка — лет семнадцати, с полудетским личиком, в красном беретике на макушке — и ее спасительница стояли рядом и плакали.

— Не плачьте, девушка… — всхлипывая, говорила Леля. — Не надо! Все же кон… кончилось хо… хорошо!

— Спаси-и-ибо, девушка! И вы не плачьте, а то я не… могу оста… оста… новиться.

— Вы где жи… живете, девушка?

— Пятый дом отсю-юда!

— Идемте, я вас провожу-у, нам по дороге! — сказала Леля и, повернувшись к Мите, бросила ему в лицо: — А вы… не смейте за мной идти! И по телефону мне не звоните! И вообще… забудьте мое имя. Свистун!

— Леленька, я лично. — начал Митя, но девушки уже быстро шагали по мостовой.

Художник-оформитель посмотрел на стройную, удалявшуюся Лелину фигурку, потом перевел растерянный взгляд на симпатичную луну и… свистнул! Тонко, жалобно, безнадежно. Пробегавшая мимо тощая рыжая кошка с нахально задранным хвостом даже не оглянулась.

ШИКАРНЫЙ КОСТЮМ

Один молодой и талантливый театральный актер Саша Спичкин, который в свои двадцать с небольшим лет был, как и полагается, «франт и хват», надумал построить себе шикарный выходной костюм.

Затея прекрасная, но… что, однако, считать шиком?

Саша побывал во многих магазинах города и наконец наскочил на то, что искал. Это был довольно дорогой импортный материал необыкновенного цвета: синевато-сероватый, а присмотреться — темно-голубой, с какой-то этакой искоркой. Цвет «наваринского дыма с пламенем», как сказано у Гоголя, у Николая Васильевича.

В ателье знакомый закройщик (Саша снабжал его контрамарками в свой театр) соорудил ему дивный костюмчик самого модного силуэта. Картинка! Теперь оставалось только обмыть обновку, и Саша в первый же свой выходной день пригласил в ресторан пообедать подружку по театру, к которой был неравнодушен, — вполне прелестную Симочку Котович. Глаза у нее были, как у Комиссаржевской, что касается сценических успехов, то тут все было еще впереди!