В случае беды

Мне памятен тон, каким она отозвалась на известие о том, что жена одного из моих коллег четвертый раз в положении:

— Иные женщины рождены быть крольчихами. Некоторым это даже нравится.

Похоже, материнство внушает ей отвращение; может быть, она рассматривает его как нечто унизительное?

А вот Иветта, оробев и стыдясь, оставалась в постели совсем по другой причине.

— Знаешь, если ты хочешь, чтобы я его не оставляла…

— У тебя это уже бывало до меня?

— Пять раз. Я не решалась тебе сказать. Все думала, как мне быть. Я и без того так осложнила тебе жизнь…

Глаза у меня заволокло, но я не обнял Иветту — побоялся выглядеть слишком театрально. Я ограничился тем, что пожал ей руку и впервые за весь вечер поцеловал ее. У Жанины хватило такта оставить нас одних.

— Ты уверена?

— Полной уверенности так скоро не бывает, но это тянется уже дней десять.

Она заметила, что я бледнею, и, сообразив почему, поспешила добавить:

— Я считала дни. Если я действительно беременна, то Лишь от тебя.

У меня перехватило дыхание.

— Вот будет забавно, правда? Знаешь, это ведь не помешает нам съездить в Швейцарию. А не встаю я потому, что Жанина не дает. Она уверяет, что, если я хочу сохранить ребенка, мне нужно несколько дней отдохнуть.

Чудо, а не девчонка! Обе — чудо!

— Ты вправду доволен?

Еще бы! Я еще не поразмыслил о случившемся. Иветта права, говоря, что оно чревато осложнениями. Тем не менее я так доволен, взволнован, тронут, как, насколько помню, еще никогда не был.

— Если ничего не изменится, дня через два-три покажусь врачу — пусть сделает тестирование.

— Почему не сегодня же?

— Ты этого хочешь? Тебе что, не терпится?

— Да.

— Ну, тогда я пошлю анализы в лабораторию завтра утром. Жанина отнесет.

Позови ее.

Жанине она объявила:

— Ты знаешь, он хочет, чтобы я оставила ребенка.

— Знаю.

— Что он сказал, когда ты с ним говорила?

— Ничего. Сперва оцепенел, и я уже испугалась, что он грохнется с лестницы, а потом он ринулся сюда, чуть не свалив меня по дороге.

Жанина еще потешается надо мной!

— Он настаивает, чтобы ты завтра же утром отнесла анализы в лабораторию.

— Значит, мне надо пойти и купить стерилизованную бутылку.

Меня ждут в моем кабинете. Звонит Борденав, запрашивая инструкции. Трубку берет Жанина.

— Что ей сказать?

— Что буду через несколько минут.

Уйду-ка я лучше: здесь мне сейчас делать нечего.

Четверг, 15 декабря.

«Анализы отправлены. Обед в посольстве».

Имеется в виду мой южноамериканский посол, устроивший обед для узкого круга, но исключительно изысканный — праздновали наш успех. Благодаря Мориа оружие беспрепятственно плывет в какой-то там порт, где его лихорадочно ждут: переворот намечен на январь.

Помимо гонорара я получил золотой портсигар.

Пятница, 16 декабря.

«Ожидание. Вивиана».

Результаты тестирования будут только завтра. Вивиана тоже проявляет нетерпение.

— Ты зарезервировал нам номер в отеле?

— Еще нет.

— Бернары едут в Монте-Карло.

— А!

— Ты меня слушаешь?

— Ты сказала, что Бернары едут в Монте-Карло, а так как меня это не интересует, я и отозвался: «А!»

— Тебя не интересует Монте-Карло?

Я пожимаю плечами.

— Я лично предпочитаю Канн.

— Мне все равно.

Через несколько дней все переменится, а пока что вид у меня при Вивиане почти серафический. Моя улыбка сбивает ее с толку, она не знает что подумать и внезапно раздражается:

— Когда ты рассчитываешь предпринять необходимые шаги?

— Необходимые для чего?

— Для Канна.

— Время еще есть.

— Нет, если мы хотим получить хороший номер в «Карлтоне».

— Почему в «Карлтоне»?

— Мы всегда там останавливались.

Чтобы отделаться от нее, я роняю:

— Вот ты и позвони.

— Могу я поручить это твоей секретарше?

— Почему нет?

Борденав слышала, как я звонил в Санкт-Мориц. Она поймет, ни слова не скажет, но глаза у нее опять будут красные.

«Результат положительный».

Глава 8 Понедельник, 19 декабря.

Не знаю, что произошло с цветами, и это останется одной из маленьких, раздражающих меня тайн. В субботу, перед тем как отправиться во Дворец, я заглянул к Лашому, чтобы послать розы на Орлеанскую набережную. Я взял такси, которое не отпустил, заскочив в магазин. Я отчетливо помню, как указал продавщице на темно-красные розы. Она знает меня и поэтому осведомилась:

— Карточку вложить, мэтр?

— Нет необходимости.

Я уверен, что дал фамилию и адрес Иветты — в противном случае пришлось бы признать, что у меня провалы в памяти. На улице водитель препирался с постовым — тот требовал, чтобы такси уезжало, но, в свою очередь узнав меня, сменил тон:

— Извините, мэтр. Я не знал, что он с вами.

Заглянув перед обедом на Орлеанскую набережную, я начисто забыл о цветах и ничего не заметил. Пробыв с Иветтой недолго, предупредил, что вынужден обедать в городе и вернусь около одиннадцати вечера.

На Анжуйской набережной сразу поднялся в спальню, чтобы переодеться, и нахмурился, перехватив ироническую улыбку Вивианы, сидевшей за туалетом.

— Очень мило с твоей стороны! — бросила она, когда я, сняв галстук и пиджак, посмотрел на ее отражение в зеркале.

— О чем ты?

— О присланных тобой цветах. Карточки при них не было, вот я и предположила, что они от тебя. Я не ошибаюсь?

В ту же секунду я увидел свои розы в большой вазе на столике. Это напомнило мне, что Иветта ничего о них не сказала и я не заметил цветов в квартире.

— Надеюсь, их доставили по верному адресу? — добавила Вивиана.

Она убеждена, что было как раз наоборот. Сегодня у меня отсутствовал какой-нибудь повод посылать ей цветы. Не понимаю, как могла получиться ошибка. Я раздумывал об этом больше, чем следовало бы, потому что подобные тайны не дают мне покоя, пока я не нахожу им правдоподобного объяснения. У Лашома — я не сомневаюсь в этом — правильно указал фамилию — Иветта Моде — и до сих пор вижу, как продавщица вывела на конверте эти слова. Неужели я, диктуя затем адрес, машинально назвал Анжуйскую набережную вместо Орлеанской?