В смерти – жизнь

Нашему хитрецу и еще не раз случается перехитрить самого себя, даже все в этой же части статьи. Он, как я уже отмечал, явно задался целью сократить, насколько возможно, промежуток времени между исчезновением Мари и находкой трупа. А вместе с тем особо подчеркивает то обстоятельство, что никто не видел девушку после ухода из дома. «Нет ни одного подтверждения, – говорит он, – что Мари Роже оставалась в живых после девяти часов утра в воскресенье, 22 июня». Он рассуждает явно ex parte, и в его же интересах было пренебречь этим моментом, ибо ему явно не хочется, чтобы объявился кто-нибудь, видевший Мари, скажем, в понедельник или во вторник, а ведь тогда промежуток, урезать который автор так старается, значительно сократился бы сам собой, а следовательно, по его же логике, и вероятность, что этот труп – тело нашей гризетки, резко уменьшилась бы. Забавно все же, что «L'Etoile» особенно напирает на этот пункт в полной уверенности, что прибавит таким образом к своим доводам нечто новое.

Пересмотрим теперь рассуждения газеты, относящиеся к опознанию покойницы, сделанному Бове. Говоря о волосках на руке, «L'Etoile» передергивает самым бессовестным образом. Мосье Бове – совсем не такой дурак, ему и в голову не пришло бы устанавливать личность убитой только по каким-то волоскам на руке. Волоски на руке найдутся у кого угодно. Бове совсем не так выразился, как передает «L'Etoile», которая, опустив подробности, исказила общий смысл его показания. Он, конечно же, говорил о каких-то особенностях этих волосков. Чем-то, вероятно, запоминающихся – цветом, толщиной, длиною или по тому, как они росли.

«Нога у нее, – продолжает газета, – была маленькой, но ведь такие же у тысяч женщин. Подвязка и туфля – тоже не доказательства: и туфли и подвязки поступают в продажу целыми партиями. То же самое скажем и об искусственных цветах на шляпке. Мосье Бове требует, чтобы обратили особое внимание на то обстоятельство, что пряжка оказалась сдвинутой, чтобы сузить подвязку на ноге. Нет смысла придавать этому значение, потому что большинство женщин покупает подвязки без примерки именно с тем, чтобы заняться их подгонкой дома, не в магазине же это делать». Трудно поверить, что наш умник говорит всерьез. Если бы мосье Бове, искавший Мари, оказался перед покойницей Того же роста, комплекции и внешне похожей на исчезнувшую, он уже был бы вправе (независимо от того, как она одета) заключить, что его поиски окончены. А если притом же он обнаружит еще особого вида волоски на руке, такие же, какие ему запомнились у живой Мари, его предположение вполне законно должно укрепиться и превратиться в полную уверенность; ибо любая характерная особенность этой отметинки превращает ее в таком случае уже в особую примету. Если же к тому же ножки у Мари были маленькие, и у покойницы такие же, вероятность, что это – именно Мари, возрастает уже не в простой арифметической, а в геометрической прогрессии, или кумулятивно.

Прибавьте еще туфли – именно такие, какие были на ней в тот злосчастный день, – и, хотя таких туфель, возможно, и «поступают в распродажу целые партии», можно смело считать, что вероятность превратилась в достоверность. Мелочь, которая сама по себе не могла служить установлению личности, становится, в совокупности с другими подробностями, неопровержимым доказательством Если же вдобавок еще и цветы на шляпке такие же, как у пропавшей без вести, то каких же вам еще доказательств? Достаточно и одного цветка, а если их, как и у той, тоже два, три или больше? Каждый новый цветок, увеличивающий счет совпадений, уже не прибавляет доказательства, а умножает их в сотни, тысячи раз. Обнаружим на покойнице еще такие же подвязки, как носила живая, – и поиски новых доказательств будут почти уж нелепостью. Но оказывается, что и пряжка на подвязках сдвинута так же, как совсем недавно сделала Мари. Теперь сомнение граничит уже с тупостью или притворством. А разговоры «L'Etoile», будто подобное суживание подвязок – дело само собой разумеющееся, свидетельствуют только об упрямстве и нежелании расстаться с собственным заблуждением. Ведь раз подвязка с пряжкой – резиновая, значит подобные переделки, как правило, не требуются. Вещам, которые растягиваются и сами принимают нужный размер, дополнительная подгонка требуется крайне редко. И если Мари пришлось суживать подвязки, то это – случай, конечно, по-своему беспрецедентный. Поэтому их вполне достаточно для ее опознания. Но на убитой не только оказались именно эти подвязки с исчезнувшей девицы или ее туфли, или ее цветы на шляпке, или такая же, как у нее, нога, такая же отметинка на руке, такие же рост и комплекция и та же внешность, а все вместе. Если бы и теперь редактор «L'Etoile» искренне сомневался в ее тождестве, то с ним И без специальной комиссии de lunatico inquirendo * все было бы ясно Он решил пуститься на обычные адвокатские каверзы, адвокаты же сами по большей части мыслят в духе казенной судейской логики. А я бы заметил, к слову сказать, что многие показания, которые суд не считает за доказательство вообще, являются для строгого ума лучшими изо всех возможных. Ибо суд, руководствуясь общими критериями оценки показаний, признанными и установленными раз и навсегда, старается не отклоняться с проторенного пути и не вникать в частные особенности каждого отдельного случая. И непоколебимая верность единому критерию в сочетании с нетерпимостью к не подходящим под общую мерку исключениям, безусловно, надежно обеспечивает достижение возможного максимума правды в течение длительного времени. Таким образом, в целом подобная практика мудра, но в отдельных случаях она же порождает вопиющие ошибки * .

*

Обследование умственных способностей (лат.).

*

«Всякая теория, исходящая из квалификации явления в целом, воздерживается от его истолкования по различным связям, в зависимости от которых оно может рассматриваться; тот, кто согласует события с вызвавшими их причинами, тем самым уже отказывается судить о них по их результатам. Так, юриспруденция всех народов подтвердит, что как только право превращается в науку и систему, оно перестает быть воплощением справедливости. Об ошибках, к которым ведет гражданское право слепая приверженность к систематизации, можно составить представление по наблюдению за тем, как часто законодательная власть оказывается вынужденной браться за восстановление справедливости, которую установленная ею же система нарушила». – Лендор. (Примеч, авт.)

Разделаться же с напраслиной, которую возвели на Бове, ничего не стоит. Вы уже постигли сущность этой превосходной личности. Романтически настроенный непоседа без царя в голове. Человек подобного склада всегда, стоит ему войти в раж, ведет себя донельзя подозрительно с точки зрения людей мнительных и недоброжелательных. Мосье Бове (как это следует из ваших заметок) имел личную беседу с редактором «L'Etoile» и кровно оскорбил последнего, осмелившись высказать мнение, что убитая, несмотря на теорию, созданную редактором, если смотреть на дело здраво, и есть Мари. «Он упорно твердит, – пишут газеты, – что эта убитая – Мари, но не может привести ни одного доказательства, кроме тех, что мы уже прокомментировали, столь же убедительного и для других». Так вот, помимо того, что более неопровержимого и «столь же убедительного и для других» доказательства, чем он уже привел, не требуется, можно возразить, что легко понять человека, который, будучи сам глубоко убежден в чем-то, не находит довода, который внушил бы его веру другим. Ведь, узнавая кого-нибудь, совершенно не отдаешь себе отчета о признаках, по которым узнал. Каждый из нас узнает своего соседа, но чаще всего вопрос почему застает нас врасплох. У редактора «L'Etoile» не было оснований негодовать на немотивированную уверенность мосье Бове.

Те сомнительные обстоятельства, которые навлекли на него подозрения, объясняются куда проще, если согласиться, что это – романтически настроенный непоседа, а не с намека нашего умника, будто здесь дело нечисто. Решив же судить о нем более снисходительно, мы легко поймем и розу, воткнутую в замочную скважину, и «Мари» на грифельной дощечке, и «отстранение родственников», и «нежелание, чтобы их допустили взглянуть на покойницу», и внушение, сделанное им мадам Б., чтобы та не пускалась в разговоры с жандармом до его (Бове) возвращения, и, наконец, решение, что «расследование дела никого, кроме него, не касается». Ну, конечно же, Бове волочился за Мари, а она строила ему глазки, и для него было вопросом самолюбия, чтобы остальные думали, будто у нее с ним полная близость и доверенность. На том я и покончу с этим вопросом, и, учитывая, что факты полностью опровергли басню «L'Etoile» насчет равнодушия, матери и родных, несовместимого с предположением, что покойница – продавщица из парфюмерной, можно двинуться дальше, так как личность убитой можно считать установленной.

– А что вы скажете, – спросил я его тогда, – о соображениях «Le Comftiercial»?

– В принципе они заслуживают большего внимания, чем все высказанное в прессе по этому делу. Заключения из взятых посылок сделаны продуманно и сильно, но сами предпосылки, по крайней мере в двух случаях, основаны на неточном наблюдении. «Le Commercial» уверяет, будто Мари попала в лапы банде отпетых негодяев, едва успев отойти от дома. «Совершенно исключено, – утверждает газета, – чтобы личность, столь известная тысячам людей, как эта молодая особа, могла пройти три квартала незамеченной». Эта мысль обличает парижского старожила, человека известного и чьи регулярные пешие маршруты по городу не выходят из района вокруг общественных учреждений. По опыту он знает, что ему не пройти и дюжины кварталов от своей редакции, чтобы его не заметили, не окликнули, не поздоровались. И, прикинув» скольких людей он знает сам и сколько знает его, сопоставляя собственную известность с известностью продавщицы из парфюмерной, он упускает из виду огромную разницу между ними и приходит к заключению, что и ее, когда она пройдет по улице, узнают точно так же, как и его. Так могло бы случиться, только если бы и она ходила изо дня-в-день все тем же путем в пределах столь же ограниченного района, как он. Он ходит из дома и домой всегда в одно и то же время, в пределах округи, кишащей людьми, которых заставит заметить его особу общность профессиональных интересов. Мари же, наверное, чаще ходила сегодня одной дорогой, завтра – другой. А в данном случае она скорее всего пошла путем, возможно, почти нехоженым и непривычным. Параллель, которую мы представили себе, могла возникнуть у редактора «Le Commercial» только благодаря мысленному сопоставлению двух человек, которые пройдут по городу из конца в конец. Если условиться, что знакомых у обоих поровну, то и вероятности, что каждый встретит их столько же, сколько и другой, тоже будут равны. Вполне возможно, и, по-моему, скорее всего, так оно и было, что Мари ходила из дома к тетке каждый раз другой дорогой, не встречая знакомых или хотя бы знавших, кто она такая. Рассматривая этот вопрос, для большей ясности следует помнить еще и о той огромной диспропорции, которая существует между числом знакомых даже у самой большой парижской знаменитости и общей цифрой населения самого Парижа.

Но при всех условиях убедительность этого довода «Le Commercial» будет заметно ослаблена, если принять в расчет час, когда девица отправилась в город. «Когда она вышла, – пишет „Le Commercial“, – улицы были полны народа». Вот уж нет! Было девять утра. Так вот, улицы в этот час, действительно, всегда многолюдны а будние дни, а не по воскресеньям. В девять часов по воскресеньям парижане еще дома и собираются в церковь. Ни один мало-мальски наблюдательный человек не мог не обратить внимания на непривычную пустынность утреннего города примерно с восьми до десяти по воскресеньям. Улицы оживают с десяти до одиннадцати, а не в такую рань, как указано в газете.

Есть и еще один пункт, где наблюдательность как будто изменила «Le Commercial». «Кусок материи в два фута длиной и в один шириной, оторванный от одной из юбок злополучной девицы, – говорится в газете, – был обмотан под подбородком вокруг шеи и завязан на затылке – явно с целью заглушить крики. Это дело рук молодцов, у которых носовые платки не водятся». Насколько обосновано это соображение в целом, мы еще успеем выяснить; но под «молодцами, у которых носовых платков не водится», редактор подразумевает самые последние отбросы общества. Однако именно эта публика, как оказывается на поверку, ни за что не выйдет без платочка, хоть последнюю рубаху скинут. Вы, конечно, имели не раз случай убедиться, что именно платочек стал в последние годы предметом, без которого законченный парижский подонок просто не мыслит своего существования.

– А что мы скажем, – спросил я, – о заметке в «Le Soleil»?

– Ее сочинителю родиться бы попугаем, ему просто не повезло, а то быть бы ему гордостью всего попугайского племени. Этот, не мудрствуя лукаво, знай себе повторяет все высказывания прессы по данному вопросу подряд, подбирая их с похвальным усердием там и сям, где напечатают. «Судя по всему, – рассуждает он, – обнаруженные предметы пролежали на месте находки, по крайней мере, недели три-четыре; и, таким образом, не остается сомнений, что место этого чудовищного преступления – установлено». Факты, приведенные здесь «Le Soleil», естественно, не устраняют моих сомнений насчет места убийства; мы рассмотрим их в свое время обстоятельно, когда перейдем к следующему разделу нашего разбора.

Пока же займемся другим вопросом. Вы, конечно, обратили внимание на то, как спустя рукава прошло исследование трупа. Конечно, для установления личности много времени не требуется, но были и другие обстоятельства, которые следовало выяснить. Был ли труп обобран! Были ля у девицы при себе драгоценности, когда она уходила из дома? и если да, то оставались ли они при ней, когда ее нашли уже мертвой? Это очень существенные вопросы, а никаких показаний по ним не имеется; есть я другие, столь же важные, о которых не подумали. И разбираться в них нам придется самим. Роль Сент-Эсташа в этой истории следует пересмотреть заново. Я ни в чем не подозреваю его, но давайте уж по порядку. Убедимся окончательно в достоверности представленных им показаний насчет его местонахождения в разное время дня в то воскресенье.