В снегах родной чужбины

В эту ночь Федька спал, как младенец. Мать на радостях всю ночь перед иконой молилась, благодарила Бога, что помог сыну одолеть всяческую хворь и дурь.

Федька утром встал бодрым. На работу засобирался. И, как ни уговаривала мать отдохнуть еще с денек, не послушался. Ему хотелось побыть наедине с самим собой, разобраться, обдумать, взвесить все. И, если встретит Ольгу, без слов и вопросов посмотреть ей в глаза.

Но… Целую неделю сосновцы не покидали село. Заготавливали лес на строительство в поселке. А сам, Федька не решался идти к Ольге. Не хотелось рисковать собой из-за той, на которую засела в сердце обида.

С той поры жизнь Федьки резко изменилась. Он каждый вечер ходил на посиделки, пел и плясал вместе со своими сосновскими ребятами. Провожал домой девчат, держа за руки по две сразу. Но ни с одной не решался задержаться у калитки или присесть на лавочку. Никому не шепнул нежных слов, ничего не обещал. Но стал присматриваться к каждой. Куда деваться, если мать всякий день жалуется на усталость и бессилье, вслух о внуках мечтает.

Федька не хотел быть опрометчивым. Боялся разочароваться еще раз. Потому медлил.

А мать, как назло, уговаривала поспешить. Советовала то одну, то другую. Расхваливала напропалую. И через месяц одолела просьбами. Да и попробуй откажи ей, коли кругом она права оказалась.

Ольгу Федор даже в поселке не видел. Нигде не встречалась на пути. Правда, не спрашивал о ней никого. Лишь однажды Дуняшку приметил. Та метнула в его сторону злой колючий взгляд и, не поздоровавшись, свернула к первому попавшемуся дому, чтобы не столкнуться лицом к лицу.

«С чего бы это? Ей ли обижаться? Даже о здоровье не справилась! Ишь, хвост дудкой подняла! Знать, старшая научила так держаться», — решил парень и перестал искать встреч с Ольгой.

Себе приказать он мог. Но не сердцу. Оно ныло и помнило, оно трепетало от всякого стука калитки и шагов под окном. Оно заставляло оглядываться на всякое дыханье за плечом. Но напрасно… И Федька поверил, что он перестал быть любимым и нужным.

«Небось, припугнули ее поселковые! А может, запретили на комсомольском собрании встречаться со ссыльным. Вот и поджала хвост, убежала в кусты, чтоб не видеться, отсиживается дома, подальше от подозрений. Оно, выходит, не случайно контрой называла. Видать, не лучше других. Теперь, конечно, жалеет о том, что со мною встречалась, время потеряла. Быстро же ей поселковые мозги вправили. Вышибли дедовскую науку. Ну, да что ж… Где тонко, там и рвется», — решил Федька. И через месяц высватал в жены грудастую румяную Катерину.

Та от счастья разревелась счастливой телкой. Все плечо ему слезами измочила, говоря, как давно и крепко любила Федьку. И мечтала, и молила Бога, чтобы только его заполучить в мужья.

Он не стал огорчать, сушить слезы радости честным признаньем, что не сам присмотрел девку, мать уговорила. О Катьке до ночи тарахтела целыми днями. И осилила, настояла на своем, убедила сына.

Федьке было все равно. Катька не хуже и не лучше других, ничего особого, вся нараспашку, без загадок. Уж если смеялась, корова в сарае с подстила подскакивала, а петух глухую ночь с рассветом путал. Уж если бралась косить, не всякий мужик мог рядом стать. Дрова колола всем на зависть. А хлеб пекла такой, что и неделю не черствел. В избе у нее, как у всех сельских, бедно, но чисто. И сама не перестарок. Семнадцать едва исполнилось. Крепкая. Косища в руку толщиной. А уж хохотать любила да плясать, хлебом не корми. Но и на работу жадная. Все сама норовила сделать, всюду успеть. Это прежде всего и понравилось матери Федьки. Поняла баба, что именно Катерина нужна ей в доме. А тут еще и отец девки пообещал подарить к свадьбе тельную корову. Баба и расчувствовалась.

Вторая корова в доме не помеха. И стала торопить сына со свадьбой.

Тот особо не медлил и не спешил. Каждый вечер на правах жениха встречался с Катериной. Та всегда радовалась его приходу и не скрывала этого. К свадьбе готовилась основательно. Шила платье, присматривала приданое.

Молодые решили расписаться до свадьбы в поселковом совете. И в ближайший выходной вместе со свидетелями, забившись в сани до отказу, поехали в поселок, нарядив дуги лошадей в ленты и колокольцы.

Едва тройка запыхавшихся коней остановилась у крыльца, Федька заметил мелькнувшее в окне поссовета лицо Ольги.

Парень заметил вмиг побледневшее лицо девушки, большие глаза, гримасу боли — горькой, какую не удалось скрыть.

Рявкнула гармонь-трехрядка в руках известного сосновского гармониста. Молодые вышли из саней. Федька забыл взять Катерину под руку. Все смотрел в окно, в котором скрылось лицо Ольги. Он только теперь понял, что продолжал любить ее назло себе.

— Ты что ж невесту потерял? Смотри, отнимем! — шутливо подтолкнули в бок дружки. И Федька, подхватив под руку белый сноп, похожий на сугроб, пошел к крыльцу, едва волоча ноги.

Когда свидетели открыли перед молодыми дверь в поссовет, Федька сразу оказался перед Ольгой. Она сидела за столом: холодная, равнодушная, успевшая справиться со своими переживаниями.

Она оглядела молодых и спросила слегка дрогнувшим голосом:

— Расписаться решили?

— Да! — ответила Катька весело и подтолкнула локтем в бок молчавшего жениха. Тот будто проснулся.

— Конечно! — подтвердил громко.

Ольга достала журналы, попросила метрики молодых: знала, паспортов ссыльные не имеют. Стала записывать данные. Федька тем временем разглядывал ее, сравнивал с невестой.

Побледневшая, осунувшаяся, Ольга выглядела уставшей, измотанной, будто недавно пережила большое горе, оставившее отпечаток в каждой черточке лица.

«Ну какое у нее может случиться несчастье? Небось, за меня ей комсомольцы всыпали на собрании. Она и согнулась. Куда ж ей нашу долю ссыльную? Одни невзгоды да горести. Такое лишь Катеринке по силам. Она для жизни. Своя. Нигде не подведет. Ее ни отговорить, ни переубедить. Уж коли любила, так и сказала. Не стала кочевряжиться. А эта? Еще пошла б она за меня иль нет, тоже вопрос, а сколько я из-за нее перенес? Стоила она того? Да, конечно, нет!» Он ухватил покрепче Катькину руку, та посмотрела на него долгим, потеплевшим взглядом.

— Присядьте! — вспомнила Ольга, указав молодым на стулья напротив. Она старалась не смотреть на Федьку. Делала вид, что не знакома с ним. Это ей давалось нелегко. Парень видел подрагивающие пальцы, закушенные губы. И ликовал молча:

«Тебе обидно? А разве мне не было больно, когда ты не пришла, забыла? Вот и получи за свое! В жены бессердечных не берут… Слава Богу, что маманя открыла глаза. Как бы мог вляпаться… Притом на всю жизнь».

Ольга мельком окинула взглядом Федьку. И парень почувствовал, как много хочет она сказать ему.

Но… Стоит ли? Все закончено. Опоздала и упустила. А может, оба?

«Нет, нет», — поежился Федька, не выпуская руку Катерины.

С нею ему жить, делить и горе, и радости. Она крепкая, работящая. Не случайно ее мать выбрала, сказав недавно вечером:

— Тебе, сынок, не попутчица нужна. Жена твоя должна быть особой. Заменить собою всех. И меня, когда помру, и всю недожившую до этого дня семью нашу. Детей должна рожать без страха. Растить их в строгости, в страхе перед Богом. Власти поменяться могут. Такое уж было. А Господь всегда один. Кто его помнит, тот живет. И от жены своей, коль слово дадено, ни на шаг в сторону не моги. Иначе грех содеешь…