В стране мифов
Шрифт:
Увидел однажды Пан гордую и неприступную нимфу Сирингу и полюбил ее. Многие нимфы становились его подругами, и их не смущал его, мягко говоря, непривлекательный вид (быть может, он вполне компенсировался «божественным» положением Пана?), но Сиринга не скрывала своего отвращения к хвостатому, козлоногому, украшенному рогами богу и всячески избегала его. Долго преследовал ее Пан, стремительно убегала от него нимфа, пока не преградила ей путь река. Стала молить она речного бога спасти ее, и тот превратил ее в тростник. Остановился Пан, прислушался. И почудились ему томные, жалобные звуки в шелесте тростника, колебавшегося на ветру. Опечалился бог, срезал несколько тростинок, сделал из них свирель и назвал ее сирингой.
У этого инструмента необычная судьба. Сначала это была
Сначала в трубочки дули губами и проносили инструмент мимо рта, вроде современной губной гармошки. Потом число стволов увеличилось, они стали длиннее, толще, музыка сделалась богаче, разнообразней, а исполнителям пришлось туго: слишком много воздуха требовал инструмент, слишком ограничены возможности человеческих легких. Кажется, только одному музыканту удавалось управляться сразу с сотней трубок. Но ведь это был одноглазый великан Циклоп, сын самого Посейдона.
На помощь пришли мехи — подобные тем, что раздували в кузнечных горнах. И получился… простейший орган. Этот великий потомок маленькой свирели (а ему уже около четырех тысяч лет!) стал позднее и поныне остается самым могучим, сложным и необыкновенно богатым инструментом, способным звучать как целый оркестр.
И кто знает, чем бы закончилось состязание между Паном и Аполлоном, если бы златострунной лире предводителя Муз противостоял полнозвучный, многоголосый наследник сиринги! А там, увы, пастушескому богу пришлось покинуть поле сражения побежденным — Музы не оценили его искусства, а мнением нимф и простых смертных судьи не интересовались.
Правда, Пан мог утешиться другим. В представлениях людей постепенно официальные боги-олимпийцы теряли былую популярность. На первый план выдвинулись божества, связанные с Землей и земными силами. Аполлону по-прежнему предоставляли заниматься искусством, а вот кормильцем, спасителем стали почитать именно Пана. Его называли и «величайшим», и «многомилостивым», «царем» и «господином», в нем видели воплощение всей природы, всего космоса, а в его свирели — источник всеобщей гармонии, музыки небесных сфер (по случайному созвучию «пан» по-гречески значит «все»!).
Можно вообразить, в какое отчаяние привело людей известие о его смерти.
Однажды, рассказывает Плутарх, в царствование императора Тиберия, (I век), в Италию из Пелопоннеса направлялся корабль. И вдруг с одного из островов кормчий услышал голос, призывавший его. Трижды разнеслось над волнами его имя.
«Я здесь. О чем ты спрашиваешь? Чего ты хочешь от меня?» — с дрожью спросил рулевой.
«Возвести о том, что великий Пан умер!»
И когда корабль подошел к острову близ берегов Италии, кормчий исполнил приказание. Едва успел он произнести последнее слово, как послышались скорбные вопли и жалобные стенания. Мгновенно донеслась эта весть до столицы, и Тиберий собрал ученых мужей, чтобы ему объяснили случившееся.
«Ничего удивительного, — отвечали те, — ведь Пан рожден смертной женщиной, и ему не суждено вечно оставаться среди богов».
Ранние христианские писатели усмотрели в этом событии иной смысл: смерть Пана — это конец языческой религии. Она совпала с гибелью Иисуса Христа, смерть и воскресение которого приведут к победе его учения.
«Я склонен отнести эти слова к великому спасителю верующих, который был вероломно умерщвлен в Иудее… По-гречески его с полным правом можно было бы назвать „Пан“, ибо он наше Все — все, что имеем, чем живем, на что надеемся. Сей превеликий и всеблагой Пан — единственный наш спаситель». Так рассуждал добрый и благочестивый Пантагрюэль, и из глаз его капали крупные,
как страусовы яйца, слезы. «Убей меня бог, — добавляет Рабле, — если я солгал здесь хоть словом».(Сейчас выражение «Умер великий Пан» означает не только смерть выдающегося человека, но и конец целой исторической эпохи. Но в одном богословы оказались правы: христианская религия действительно в конце концов вытеснила языческую, и на смену то веселым и озорным, то жестоким и коварным олимпийцам пришел суровый, неумолимый, аскетически унылый бог-страдалец.)
Эллины любили своего лесного проказника. Особенно чтили его в Афинах. И было за что…
Шел 490 год до нашей эры. На 600 кораблях из Малой Азии двинулись в Грецию полчища персидских войск царя Дария. Флот подошел к Марафону, в 40 километрах от Афин, и началась высадка. Именно здесь, на широкой равнине, могла развернуться непобедимая персидская конница, чтобы сокрушить непокорных греков, осмелившихся оскорбить царя царей Дария. Он не забыл ни одной обиды: ни того, что они помогали мятежникам, восставшим против его владычества, ни того, как обошлись с его послами, которых он отправил, чтобы они потребовали от эллинов «земли и воды». Все города готовы были признать его власть. Лишь афиняне осмелились убить послов, а спартанцы бросили их в колодец, лаконично откомментировав: «Вот вам земля и вода». Дарий помнил все — не зря ведь приказал он своему слуге за столом каждый день произносить: «Царь, помни о греках!»
И вот его войска в Элладе. Всполошились греки. Ополченцы из Афин и Платеи двинулись к Марафону. А еще ожидали помощь из Спарты — туда помчался известный скороход Фидиппид. Спешит он по горным тропинкам; вдруг слышит, как кто-то окликает его. И видит — перед ним сам Пан. Промолвил бог:
«Спроси у афинян, Фидиппид, почему они совсем не чтят меня? Ведь я же благосклонен к ним, немало услуг им оказывал, да и впредь буду им полезен».
И действительно, вскоре афиняне убедились в этом.
Напрасно торопился Фидиппид, покрыв за два дня расстояние свыше 200 километров. Лакедемоняне согласились выступить в поход, но… не раньше, чем наступит полнолуние. Таков был древний обычай.
И вот перед афинскими военачальниками встала поистине невероятная по своей сложности задача: как с 10 тысячами воинов остановить огромную армию «варваров».
Мнения вождей разделились. Одни советовали уклониться от битвы, другие, наоборот, призывали скорей начать ее. В конце концов, семью голосами против шести (от чего только не зависят события мировой истории!) решено было дать бой. Но и после этого прошло еще немало времени. Дело в том, что у афинян принято было: стратеги командуют войсками поочередно. И никто не брал на себя ответственности, пока очередь не дошла до Мильтиада. Только тогда и завязалось сражение.
Выстроились греки. Их боевая линия равнялась линии противника, хотя численность эллинов настолько уступала персам, что те считали безумием начавшуюся атаку афинян. Но произошло чудо. Стремительным натиском эллины смяли и наголову разбили многочисленное персидское войско. 6400 персов было убито, греки же потеряли всего 192 человека. Захвачено было семь кораблей. На остальных «варвары», едва успев погрузиться, двинулись к Афинам, рассчитывая штурмовать город, пока его защитники находятся у Марафона. Но, как известно, греки были сильны и духом и телом, и легкоатлетических способностей им занимать не требовалось. С поразительной прытью целая армия бросилась к Афинам и успела опередить врагов (чуть-чуть раньше по той, же дороге промчался вестник, возвестивший афинянам о славной победе, — первый человек, освоивший, ставшую классической «марафонскую» дистанцию!).
Итак, чудо налицо. Конечно, никоим образом нельзя умалять героизма греков. Но все-таки очень странно, что могло внести такую неожиданную растерянность в ряды захватчиков, вселить страх в их сердца. Конечно же, не обошлось без вмешательства богов. И греки были убеждены: поддержку им оказал не кто иной, как Пан. Это он посеял панику среди персов, это он внушил им панический ужас и обратил в бегство.
Пану посвятили пещеру на афинском акрополе и ежегодно стали устраивать в его честь торжественные факельные шествия.