В стране наших внуков (сборник рассказов)

– Вот это мне нужно. Продолжай!

– Лучше всего он чувствует себя там, где слышится смех. И поэтому старается умножать его. Смеющимся дуракам он прощает их глупость, гордецам их надменность. В смехе, по его мнению, все равны, как и во время пения...

– Хорошо, Либа!

– Он импровизирует на рояле. Как-то раз он сказал, что если бы он прозрел, то сочинил бы о солнце такую симфонию, какой еще никто на свете не слыхал.

– Это я запишу. Может быть, ты еще что-нибудь знаешь?

Либа помолчала. Искорки в глазах у нее погасли...

– А разве тебе этого недостаточно?

– Она сделала вид, что еще много чего знает, но я понял, что ей уже больше нечего сказать. И вдруг она выпалила: - Я тебе, дядя, еще кое-что скажу!

– Говори...

– Ёза образумился! Он нашел себе постоянную работу!

Я подскочил от удивления, обрадованный этим сообщением.

– Так, значит, у вас все опять наладилось?

Она наморщила носик.

– Но может каждую минуту расстроиться.

И она начала жаловаться на его золотое сердце, которым он готов поделиться с каждым встречным.

– Он знает, что я люблю цветы. Ну, пусть бы принес мне небольшой букетик, а то тащит целые корзины цветов или чуть ли не деревья в горшках.

– Видишь, какой я забывчивый!
– хлопнул я себя по лбу.
– Я абсолютно забыл об этой прекрасной черте его характера, когда рассказывал о моем Фране! А ведь об этом можно было бы написать целую повесть!

– О расточительности будущих людей?
– удивилась Либа.

– Об их щедрости. Расточительности не будет, если все будут расточительными!

– Понимаю. Ты хочешь сказать, что тогда всего будет вдоволь.

– Вот именно...

– Но тогда подарки потеряют свое значение. Как может обрадовать меня подарок, если у меня будет все, что душе угодно?

– Еще больше, чем теперь.

– А я повторяю, что подарки потеряют свою ценность.

– И даже в том случае, если человек подарит .человеку то, что ему дороже всего? Пусть это буд-зт пустяк, но он будет ценен заключенной в нем любовью и радостью от этой любви...

– Пожалуй, ты прав.

– Это будет эпоха подарков. Не будет ни одной вещи, которую люди не могли бы подарить друг другу.

– Но в конце концов и в наши дни...

– Всякий подарок, хотя бы букетик полевых цветов или букетик, сделанный из золота, будет, собственно, лишь воплощением улыбки, пожатия руки или ласки.

– Ах, дядя, теперь я понимаю тебя! Садись и пиши рассказ о щедрости или о подарках.

– А этот твой Алеш, он от рождения слепой?

– Нет, он потерял зрение в концентрационном лагере. А почему ты спрашиваешь?

– Мне нужен слепой от рождения. Родился слепой ребенок. Я хочу сделать кое-какие наброски.

– Ага, явилась муза. Ну, я пошла.

– Но ты ее сестра, Либушка!

Вчера после обеда Либа влетела ко мне с "замечательной идеей".

– Дядя! Пиши! Коляски!

– Какие коляски?
– изумляюсь я.

– Детские коляски, - и, задыхаясь, она начала рассказывать о том, какими будут через сто лет детские коляски. Я не мешал ей говорить и забавлялся чисто женским воображением моей племянницы.

По ее словам, каждая коляска будет представлять собой некий уникум, созданный общими усилиями конструктора и художника. Ребеночку в ней будет куда удобнее, чем на руках у матери. Коляски будут различной ширины и вместимости, ведь в некоторых из них будет лежать двойня и даже тройня. Требуемая температура, искусственный ветерок, маленькое солнышко, если большое спрячется за тучи, автоматический менятель пеленок - все это должно якобы предотвращать плач и обеспечивать глубокий сон ничего не подозревающим наследникам славы и благоденствия грядущих эпох.

– Послушай, Либа, - сказал я и испытующе посмотрел ей в глаза, - уж не собираешься ли ты выходить замуж?..

Мне показалось, что она покраснела.

– Ну а если бы?
– мотнула она головой.- Что я несовершеннолетняя, что ли? И вообще как это могло прийти тебе в голову?

Я засмеялся.

– Случайно, Либушка! Совершенно случайно я подумал об этом!..

И вот теперь я переписываю все сызнова. Пишу новое начало. Чтобы в нем прославлялась щедрость людей будущего - и детские коляски. Но у меня есть сомнения относительно этих экипажей. Сперва мысль показалась мне слишком дикой, но все же я решил попробовать. Не знаю только, справлюсь ли я с ней, не была ли это лишь минутная слабость, когда я поддался голосу Сирены!

ОТ КОЛЫБЕЛИ К СИМФОНИИ

Oзаренная летним солнцем, вдоль озера вьется Аллея колясок. В развесистые кроны лип вплетаются цветные стекла и белый мрамор.

Это Аллея статуй и скульптурных групп, изображающих эпизоды из жизни ползунков. Здесь рассказывается о первых нетвердых шагах, о протянутых к маме ручках-подушечках, об обряде кормления, о скривившихся ротиках, готовых вот-вот зареветь, о сидении на круглом троне горшочка. Статуи окаймлены кустами распустившихся георгин, названных именами ребятишек, но для описания оттенков их окраски не хватает слов и человеческой речи.

Это - аллея колясок и материнской гордости.

Здесь прогуливаются со своими младенцами мамаши, совсем не похожие на матерей - такой у них свежий и юный вид, можно подумать, что это старшие сестры малышей...

Одни из них идут весело, легкой походкой, так и кажется, что они того и гляди начнут танцевать или прыгать. Другие шествуют величаво, ибо нет более торжественного обряда, чем везти коляоку со спящим человеческим детенышем, который вступает в жизнь, подобную чуду.

– Я вас здесь еще не видела,- обращается русоволосая мамаша с тройней в широкой коляске к брюнетке с одним младенцем.- Я Гана.

– А я Ленка!- представляется брюнетка с алой лентой в волосах.- Я здесь всего лишь третий раз, но вашу коляску я уже знаю, как можно ее не знать! Вчера я заглянула в нее, проходя мимо вас, но ничего не увидела...

– Я сейчас вам представлю их!

Пани Гана наклонила коляску - задние колеса приподнялись. Теперь дети лежали на дне ее в наклонном положении.

– Вот это Ганичка. Ту в середине зовут Яна. А вон та, третья, Аничка...

– Как вы узнаете их?
– удивилась пани Ленка.- Ведь их нельзя различить!