В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых

Вот с ними мы и разработали несколько планов от «А» до «J», в самые короткие сроки.

– Почему такая спешка, Марк Борисыч? – спросил один из них. – Совсем вы не дали времени на проработку деталей.

Я посмотрел на них.

– Я понимаю, – кивнул я. – Я сам не люблю спешки, я сам прорабатываю все мельчайшие детали в любом деле, от гравюр и рисунков до сделок и любых других дел. Но Таня больна, это и заставляет меня спешить.

– Из покойниц в пациентки, – хмыкнул кто-то. – Что ж, бывает и такое, как говорится.

Я посмотрел ему в лицо.

– Вы действительно находите что-то забавное в том, что девушку преследуют и берут, как животное? Мне не представляется вся эта ситуация ни весёлой, ни лёгкой. Мне хотелось бы посмотреть на вас, оказавшихся не на моём месте, но на её, Танином, месте.

– Мужчин если и похищают, то в подвалах держат, а не по ресторанам хвалиться водят, – возразил дерзкий федерал.

– Не думаю, что Татьяне Андреевне от этого намного легче, – неожиданно строго сказал Борис вполголоса, а я подумал: он, в самом деле, считает так или выслуживается передо мной?

Все притихли, а потом покрасневший нахал поднялся, извиняясь.

– Всё понято, Марк Борисыч, – сказал он. – Будем исполнять ваши приказы. Простите за вольность, впредь не повторится. Всегда думается: если ты женщина, ну и терпи… на себя не примеришь как-то. Зато в окопы не берут их.

– А мы на что тогда? Мы за них в те окопы лезем, где бы те окопы ни были… – пробормотал другой.

Всего их было семеро, здесь с нами, трое, остальным все детали доложат эти трое, собираться слишком большой компанией – это привлекать внимание к себе, а в условиях, когда за вами следят, значило бы погубить весь замысел.

Теперь мы приступали к действию, прошла целая неделя со дня, как мы приехали в Питер. Для начала я отправил Паласёлову человека с щедрым предложением отступных за Таню. Излишне говорить, что этим курьером был Борис. Я не хотел, чтобы шёл он, из страха потерять его, риск был велик, но он просил послать именно его.

– Марк Борисович, я увижу всё изнутри, я поговорю с этим Паласёловым, и смогу что-то полезное передать вам о нём. И потом, я увижу Таню, и она увидит меня, поймёт, что она не одна. Знаете, как важно осознавать, что помощь рядом…

– Не знаю, Борис. И представить не могу. Меня никто не захватывал и не держал в несвободе. А… почему ты вдруг воодушевился всем этим? Я помню, как нехотя ты летел сюда, в Питер, узнавать о Тане. И вообще… – напомнил я скепсис, с каким он относился к Тане вообще, хорошо зная не только нашу предыдущую с ней жизнь, но и то, что Таня без меня утешилась с каким-то другим человеком и даже родила ребёнка, тоже не казалось ему свидетельством того, что она будет рада моему возвращению.

Продолжая удивлять меня, Борис ответил, пожав плечами:

– А я видел её тогда в «Вавельберге» и многое понял в те минуты. Знаете, можно знать человека несколько лет, и не понимать его, будто и не видеть. А потом происходит что-то, и как пелена падает с глаз, и ты видишь, что этот человек… что она совсем другая, что… Я видел, как она смотрела на вас, Марк Борисович, и упала в обморок не со страху, а оттого, что не могла поверить, что такое счастье могло произойти. Я очень ошибался на счёт Татьяны Андревны. Мы всегда спорили на эту тему с Глебом, он мне говорил, что я не понимаю, что совсем не то вижу, что факты и истина – это не одно и тоже…

Я усмехнулся, закуривая.

– В действительности, всё не так, как на самом деле… – сказал я. – Вот я, кажется, знаю о Тане всё, а и для меня в ней бездна тайн.

Борис улыбнулся, надевая куртку. Я протянул ему пачку сигарет.

– Выброси по дороге, надо мне бросать, иначе… первый шаг к регрессу.

Пока Борис отсутствовал, я в волнении за него, включил телевизор, и наткнулся на репортаж Платона о каком-то старом, совершенном ещё при советском союзе, убийстве. Я не помню, как Платон выразился, этого страшного убийства, что и понятно, потому что в 89-90-м годах я лечился от наркомании, а потом занялся тщательным построением своей новой жизни, так что за какими-то убийствами в телевизоре я не следил. Но когда показали фото того самого убийцы, о котором рассказывал Платон, я чуть не упал с дивана: это был тот самый, с Таниных рисунков, туземный красавец.

Тогда я стал напряжённо слушать, что говорит Платон.

– Марат Бадмаев невиновен. Когда-то подлая несправедливость тупым и ржавым плугом, запряженным холодным карьеризмом, перепахала его жизнь, навсегда лишила спортивной карьеры, и заставила скрываться. Вы скажете, если Марат Бадмаев невиновен, почему же он скрывался столько лет? Отвечу – ему был вынесен смертный приговор, вообразите, что он смирился бы с той судьбой? Кто на его месте, на месте невинного человека, ложно обвинённого, не попробовал бы сбежать? Кто не попытался бы спасти свою жизнь, когда никто не слышал его голоса, не верил и подтасовывал доказательства? Близкие Марата требуют пересмотра дела, доследования и полной реабилитации…

Платон говорил ещё что-то, но я как ошпаренный бросился к телефону, Платон здесь, в Питере, я это понял из задника, на котором был снят репортаж. Плевать уже на конспирацию и всё остальное, Платон, должен помочь Тане. Вдвоём – это не в одиночку…

Он ответил не сразу, и голос усталый, даже хриплый немного.

– Платон… Платон, ты только… это Марк. Ты… Ты слышишь?

– Чт… кто-о?!.. – после этого получился какой-то стук, вот чёрт, похоже, я шурина моего отправил в обморок. Надеюсь только, он не помер там от восторга…

Что ж, придёт в себя, позвонит, номер в его телефоне, думаю, остался. Всё же большое дело, сотовые телефоны, когда все люди обзаведутся ими, вообще наступит по-настоящему новый век…

Тем временем вернулся Борис, оказывается, пока я слушал Платона, пока приходил в себя от удивительно связавшегося многохвостого узла в этом прекрасном и очень холодном сейчас городе, когда все мы оказались в одно время здесь.

– Ох, Борис, слава Богу, живой… – обрадовался я, оборачиваюсь к нему, вошедшему в номер.

– Да уж… ох, Марк Борисыч, – сказал он, довольно бледный, притом, что он смуглый человек, и бледным я никогда не видел его, даже под миномётным огнём.

Он плюхнулся в кресло, сбросив куртку, и хотя я не люблю такого самоуправства на моей территории, и Борис это отлично знал и никогда не позволял себе, но сейчас этого не заметил ни я, ни он.

– Можно, я выпью? – спросил он, поглядев на мини бар, полный бутылок, которые меня не интересовали.

– Да пей, Господи, – нетерпеливо сказал я. – Чего тебе налить?