В стране слепых

– Нет, нет, мистер Коллингвуд. – Палец снова закачался у него перед носом. – Ваша метафора хромает. Вы считаете, что существует некое изначальное сырье – первичные данные. Но первичных данных не бывает, данные всегда подтасованы.

Джереми невольно рассмеялся.

– Прекрасно сказано, профессор. Но что это должно означать?

– Это означает, что не может быть фактов без теории. Без того, чтобы иметь какое-то представление, во-первых, о том, какие факты искать, и, во-вторых, какой в них может быть смысл.

– Смысл факта в том, что это – факт. Он или есть, или его нет. – Джереми красноречиво взмахнул руками. – Если он есть, он всем виден.

– Нет, мистер Коллингвуд. «Факт» – это не предмет, не существительное, это прошедшее время глагола. Factum est note 29 . Это слово динамичное, а не статичное. Facto – я делаю. Я творю. Слово «факт» начали употреблять как существительное только в конце средневековья, и тогда оно означало нечто «свершенное», «сделанное». Как французское слово fait или мадьярское te'ny. Или английское feat. И это значение слово «факт» сохраняло до самого начала девятнадцатого века.

Note29

сделал, сотворил (лат.)

– Ну, это вопрос семантики, – возразил Джереми.

– Значит, вы, по крайней мере, признаете, насколько все это важно.

– Прошу прощения?

– Семантика – это наука о значении слов, а ведь слова для нас – средство общения. Что может быть важнее семантики?

Джереми раскрыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Вейн прав. Джереми отхлебнул из бокала. Этот маленький историк раздражает, но говорить с ним интересно. Если подойти с этой стороны, семантика – действительно вещь очень важная. Но почему, когда говорят: «Это вопрос семантики», подобные слова обычно имеют неодобрительный оттенок?

– И все же, – сказал Джереми, – вы не можете отрицать, что сейчас слово «факт» в этом смысле уже не употребляется.

– Верно, – согласился Вейн с таким видом, словно эта деградация языка его глубоко огорчает, хотя Джереми пришло в голову, что это всего лишь кокетство. – Я предпочитаю слово «событие». Лукач как-то сказал, что оно гораздо красивее, чем слово «факт», – оно не такое сухое, определенное, статичное, в нем слышится жизнь, движение. «Событие в сравнении с фактом,

– писал он, – то же самое, что любовь в сравнении с сексом».

Джереми почувствовал, что совсем сбит с толку. Ему казалось, что Вейн просто играет в слова, пользуясь их давно забытыми значениями.

– Мне все равно, факты или события. Какое это имеет отношение к тому, что в школе нам преподносили вымыслы?

– Нет, нет, нет. Событие – это не факт. Событие – это факт в движении. События полны энергии, а факты инертны. Ни один факт не существует в отдельности, он всегда связан с другими фактами. Например, мы не можем ничего сказать о том, какой высоты Эверест, если не сравним его с другими горами. Мы не можем измерить температуру тела, не думая о том, какой должна быть эта температура. А слово «вымысел» происходит от слова «мысль», факт не может быть отделен от своих связей, а эти связи мы познаем мыслью. Значит, вымысел не просто выше факта. Каждый факт в каком-то смысле – вымысел, продукт мысли. Вот что я имел в виду, когда сказал, что в школе вас учили вымыслам. Всякая попытка реконструировать историю требует участия мысли и, следовательно, есть «вымысел».

Джереми подумал, что Вейн отчасти прав. «Вымысел» – не значит «ложь». В сущности, всякий вымысел содержит немалую долю правды. Ему пришло в голову, что Вейн нарочно придает своим заявлениям такую парадоксальную форму. Он просто стремится привлечь внимание слушателей.

– Херкимер! Что вы там мучаете бедного Джереми?

Джереми вздохнул с облегчением, когда Гвиннет Ллуэлин вплыла между ними, как портовый буксир, расталкивающий океанские суда. Она взяла Вейна под руку.

– Вы уже со всеми перезнакомились, Херкимер?

– Нет, погодите, Гвинн, – сказал Джереми. – У нас с профессором Вейном очень интересный, хотя и несколько странный разговор. Он утверждает, что исторических фактов не существует.

Ллуэлин взглянула на Вейна с озорной улыбкой.

– Херкимер! Зачем вы морочите ему голову? Вы должны понять, Джереми, – добавила она через плечо, – что история – совсем не такая простая и ясная вещь, как бухгалтерия. История – это то, что мы из нее делаем.

– Historia facta est note 30 , – торжественно произнес Херкимер.

Note30

буквально – «история сотворена» (лат.)

Джереми рассмеялся, и оба историка взглянули на него с удивлением, не понимая, что его рассмешило. Джереми сам этого как следует не понимал. Дело было не в том, что Вейн сказал каламбур по-латыни (во всяком случае, Джереми так показалось), а в том, что Джереми сам только что подумал, какое запутанное дело бухгалтерия по сравнению с четкой и ясной историей, а теперь историки утверждали как раз обратное. Наверное, собственная профессия всегда кажется сложнее, чем чужая. «У тебя-то работа простенькая, то ли дело у меня».

– Ну ладно, шутки шутками, – сказал он, – но все это, в конце концов, игра в слова. Вы рассуждаете о том, что есть факт, но не отвечаете на вопрос, существуют ли вообще факты.

Вейн поджал губы и как будто призадумался.

– Возможно. А почему бы нам не поступить так, как подобает ученым, и не устроить эксперимент? Возьмем какой-нибудь факт. Что-нибудь элементарное – скажем, простейшую хронологию…

– Нет, погодите! Я знаю, иногда точная дата события неизвестна…

– Нет, нет, мистер Коллингвуд, к таким грубым уловкам я прибегать не стану. То, что факт пока не обнаружен, еще не означает, что он не существует. Давайте возьмем факт, существование которого бесспорно. Скажите мне, когда и где началась вторая мировая война. Я не говорю о причинах войны – это тонкая материя, корни ее уходят в средние века. Я имею в виду начало самих военных действий.

Джереми немного растерялся. Только начни разговаривать с профессором – обязательно кончится тем, что тебе устроят экзамен.

– По-моему, она началась… в тридцать девятом. Когда Германия напала на Польшу.

– В сентябре тридцать девятого, – уточнил Вейн. – Вы утверждаете, что это было так. А не началась ли она в Бельгии летом 1701 года?

– Что?

– Ну, разумеется! – самодовольно подтвердил Вейн. – Французы и англичане вели между 1689 и 1763 годами четыре мировых войны. Последняя из них, которую называют по-разному – Семилетней, Французской или Индийской войной, – велась в Индии, Европе и Северной Америке. Если учесть такой географический размах, они, конечно же, заслуживают того, чтобы называть их мировыми.

– Но это жульничество! – возмутился Джереми. В поисках поддержки он повернулся к Гвинн, но та только усмехнулась.

– Вечный студенческий подход, – сказала она. – Вы всегда считаете, что ответы важнее, чем вопросы. Как вы не можете понять – если мы хотим, чтобы слова были не просто ярлычками, они должны что-то означать! А что означают слова «вторая мировая война»? В этих трех словах запечатлена масса предрассудков. Была ли она на самом деле второй? А может быть, просто продолжением первой? Некоторые учение считают, что ее нужно было бы называть второй германской войной. Кроме того, как только что указал Херкимер, всегда предполагается, что мировые войны – явление, характерное лишь для двадцатого века. И если обо всем этом задуматься, окажется, что никакого жульничества тут нет.