Шрифт:
Владимир Сорокин
В субботу вечером
Степан Иваныч кряхтя уселся за кухонный столик, шлепнул ладонью по стершейся клеенке:
– Уговорила, Лидусь, не буду...
Лидия Петровна тряхнула седыми кудряшками, выбившимися из-под косынки:
– И правильно. Кой черт в этом футболе. Да и радиация, говорят, от телевизора от этого... Посиди, поговори лучше... Сережка звонил без меня?
– Звонил, как же. Долго балакали с ним.
– О чем говорил-то?
– она поставила сковородку на огонь и принялась мешать тесто в кастрюле.
– Да,
– Степан Иваныч посмотрел на свои морщинистые пальцы, выпрямил их на клеенке.
– Милка к матери поедет скоро.
– Надолго?
– Как на работе отпустят. Она ж за свой счет берет...
– Ну, ей-то замену найдут, не велика фигура.
– Найдут, конечно...
Лидия Петровна достала из шкафа бутылку с подсолнечным маслом, полила сковороду:
– Про Митю не говорил, как с лагерем?
– Да вроде решился. На месяц отдадут, чего такого. А потом на два к нам.
– Конечно. Ему все лето тут сидеть, в Москве-то... тоже не сахар... Пусть покупается, загорит хоть, а то белый, как сметана.
Масло стало закипать.
Лидия Петровна сковородником подцепила сковороду, поднесла к кастрюле с тестом:
– А приехать он когда думает?
– Через неделю. Щас занят, говорит...
Пять шлепков теста с шипением расплылись по сковороде.
Степан Иваныч улыбнулся:
– А все-тки в печке сподручней было...
– Да не то чтоб сподручней, а быстрей. В две сковороды...
– Ага. Только успевай снимать...
– Так жар ведь, понятное дело...
Она поставила сковороду на огонь.
Степан Иваныч чертил ногтем по клеенке:
– А вот гречишных и не пекут небось щас...
– Какое там! Где ж ты муки достанешь. Это свойская была когда, вот и пекли...
– А гречишный блин - уууу... сытный...
– Сытный, верно.
Она перевернула оладьи вилкой.
Степан Иваныч вздохнул, покачал головой:
– Лидусь, а ведь неплохо мы на особняку жили, а?
– А чего ж плохого... жили, как все. Не хужей.
– Фрол по вечерам с гармошкой приходил, помнишь?
– Помню, а как же...
Лидия Петровна сняла готовые оладьи, налила новые.
– А помнишь свадьбу, ну Сашка из армии пришел и на вторую неделю сыграли?
– А как же. Матрена, покойная, киселя овсяного наварила, кур нажарила...
– Председатель с Нюркой плясал, помнишь?
– Ну, а чего ж не помнить? Что я, старуха совсем, что ль?
– Слышь, а Сашка в рубахе, в галстухе стоит в сенях, курит, я подхожу, как, мол, Саш? А он - ну, говорит, дядь Степ, как во сне! Во как!
– А невестка хорошая у него была. Рыженькая.
– Ага. Они после в Архангельск уехали. Она, говорят, там по партийной линии пошла.
– Да. Мне Нюра говорила. В райкоме, кажется, работает... Ну, она девка неглупая. Помнишь, как за столом выступила?
– Про Митрича что-то?
– Да. Я, говорит, хочу отныне звать вас - папа и мама. Во, какая! Митрич плакал тогда...
– Так он поддал сильно.
– Поддал потом. На радостях что ж не выпить...
– Эт точно. Дайкось
оладышек пожевать.– А вот бери тарелку прямо и ешь...
Она поставила перед ним тарелку с оладьями, стряхнула в нее свежеиспеченные.
Степан Иваныч взял оладышек, подул и осторожно откусил:
– Ишь пропеклись как... хорошо...
– На подсолнечном хорошо. Надысь на сале попробовала, и вишь, не пропеклись. А эти хорошо.
– Ну, на сале только в печке. А тут его сперва перетопить придется, с куска-то не пойдет...
Свежее тесто с шипением расплывалось на сковороде.
Степан Иваныч ел оладьи:
– Слышь, Лидух, можт по рюмашке пропустим, а?
– Тебе б все б пропускать только. Завтра воскресенье, завтра и пропустим. Ешь вон лучше с чаем...
– Да ну его, чай этот. Я от него спать всегда хочу... А можт давай?
– И не проси.
– Ну, уважь, Лид.
– Завтра, завтра.
– Ну, Лид! Ну, что тебе жалко, что ль? Я ж рюмашку и хватит.
Лидия Петровна засмеялась:
– Вот глот-то, прям не может без нее...
Она подошла к буфету, вытащила из кармана ключи, отперла, достала початую бутылку и треснутую рюмку.
– Ну, вот, а разговору-то!
– засмеялся Степан Иваныч, потирая руки.
Она поставила перед ним рюмку, налила и убрала бутылку:
– Пей, да закусывай.
Степан Иваныч поднял рюмку, посмотрел сквозь нее на зеленый кухонный абажюр и медленно выпил:
– Хааа... вот и порядок...
Он сунул в рот кусок оладышка.
– Ну, успокоился?
– улыбаясь, смотрела на него Лидия Петровна.
– А то как же!
– ответно улыбнулся он.
– Ну, слава богу...
Она перевернула оладьи, зевнула:
– Оооаахх...
– Чего, устала что ль?
– Да есть немного.
– Ну, попечешь, да ложись.
– Лягу, наверно... настиралась и устала вот...
– Много осталось-то?
– Да нет, немного...
– она посмотрела на него и улыбнулась.
– Степ, что-то ты, как переехали, все прибаутки свои забыл.
– Как забыл?
– поднял голову Степан Иваныч, - Ничего я не забыл. Помню все.
– Чего ж тогда не балагуришь, как раньше?
– Да, захочу и побалагурю...
– Забыл небось все. Как вы с председателем соревновались бывало.
– Ничего я не забыл. Все помню. Ты думаешь - городским стал и разучился.
– А что - не разучился? По-старому не разучился?
Степан Иваныч шлепнул ладонью по столу:
– Голова! Я и по-новому могу!
– Да ну? А я думала, ты и про лапти с лыками забыл.
Степан Иваныч улыбнулся и быстро заговорил:
– Как во красном во кремле хуй женился на пизде. Обои - Герои Труда, хуй стар, а пизда молода. Леонид Ильич их поздравил, в Грановитой палате оставил. Запер дверь и пошел почивать. А хуй пизду стал миловать. Опосля я в той палате был, от расстройства душевного выл, на подушки мятые глядел, да в потолок пердел, простыни нюхал, да в унитаз ухал, залупу мочил, да на Валентину Николаеву-Терешкову дрочил!