В сумерках. Книга первая

Над привокзальной площадью опять прозвучало странное объявление. Смешно как звучит: «Господа бывшие политзаключенные…». Совсем еще недавно «бывшими» в кино и книгах называли дворян, оставшихся в России после семнадцатого года. Послышалось, наверное. «Не бродят же по нашей станции эти новые бывшие», – весело подумала Тома и сосредоточилась на дорожной обстановке.

А ведь не послышалось. В понедельник 13 июля 1992 года над перронами железнодорожного вокзала «Темь – Главная» звонкий женский голос объявлял:

– Господа бывшие политзаключенные! – Между словом «бывшие» и «политзаключенные» диктор спотыкалась и сразу начинала читать текст снова, теперь уже без запинки. – На привокзальной площади вас ожидает автобус «Икарус»…

Двадцать лет назад по станции Темь-сортировочная не замеченный никем проследовал на север поезд, в прицепных вагонах которого из Мордовии везли первый этап заключенных темских политлагерей. Девушке-диктору – кажется, звали ее Леной, – об этом рассказал журналист Владимир Иванович Ванченко. Он согласовывал текст объявления и время, когда его следовало читать. Заранее было известно, в каких поездах на Темь – Главную прибудут пассажиры, которым адресовано сообщение. Ванченко сознательно заказал лишние повторы. Он опубликовал уже не одну статью о репрессиях, сталинских гулаговских и поздних, брежневских, но понимал, как этого мало. Журналист не рассчитывал на толпы темчан, осыпающих гостей цветами. Не космонавтов встречали. И все же очнувшийся от спячки город обязан был узнать о проведении мемориальной акции, и не только из газет. Хотелось, чтобы говорили об этом в троллейбусах, в булочных и парикмахерских.

Ванченко ходил по перрону и наблюдал, как реагируют люди на обращение «Господа бывшие…». Провоцировал незнакомцев на разговор об услышанном, прикидывался неосведомленным. Словом, собирал материал для будущей публикации.

Вокзальный народ реагировал слабо. Один дедок заозирался:

– Так что ж это они тут? Где тут они ходят?

– Где-то тут, – важно ответил Ванченко, ожидая новых вопросов. А деда и след простыл.

Девушка Лена-диктор кое-что по теме знала: у нее деверь сидел за убийство в таежной зоне на одном из северных притоков Тамы. Нормальный уголовник. Политзаключенные – в ее представлении о мироустройстве – остались где-то в царской России. Она даже не представляла, как они могли бы выглядеть, эти «господа бывшие».

Местные жители порой наблюдали на станции погрузку-выгрузку тюремных этапов. Не нарочно, а так вдруг совпадало: бежишь в сумерках на электричку, стоящую на каком-нибудь дальнем пути, и вдруг увидишь. Это случалось, потому что заключенных через Темь возили много. А выглядело так. Вооруженные краснопогонники, служащие внутренних войск, оцепляют перрон. Перрон в Теми старого образца. Спущенный вагонный трап заканчивается высоко над землей, с багажом кое-как залезешь-вылезешь. А когда этап, то на асфальт под лай собак из вагонов один за другим вываливаются зэки, держа руки на затылке. Они на полусогнутых перебегают в пятно сидящих на корточках одинаковых людей в черных шапках. Добежал – присел. Из вагона пошел следующий. Смотреть на это долго нельзя. «Проходите, проходите», – торопит зевак конвойный. Да хоть бы и не торопил, невозможно долго вынести это зрелище. И глаз не оторвать, и позабыть трудно, будто приоткрылась картина ада и выжгла клеймо на твоем беззащитном, не готовом к горькому знанию сердце.

– Двадцать лет назад этап из Мордовии везли как нелюдей, – рассказывал Бениамин Аркадьевич Цвингер водителю автобуса, ожидавшего почетных пассажиров на привокзальной площади. – Набили в вагоны, как сельдей в бочку. Вагоны перецепляли от состава к составу по ночам. Днем набитые людьми железные ящики – там же окна нельзя было открыть – отстаивались на запасных путях. Везли долго, по жаре, в духоте.

– А сейчас? – спросил водитель.

– Сейчас они в купейных вагонах едут, по собственному желанию, – ответил Бениамин Аркадьевич. И задумался, о том ли спрашивал собеседник. Ну, как ответил, так и ответил. Политзаключенных сейчас нет, а до уголовников нам дела нет.

Цвингеру оставалось немного до пятидесяти, но чувствовал он себя на тридцать пять, и если не всматриваться, так и выглядел. Седины совсем немного, лысины нет и не предвидится. Стройный, в джинсах и клетчатой рубашке, в темных очках, сидел он возле водителя на отдельном креслице, крутил в руках микрофон, предназначенный для гида, и, задрав голову, рассматривал себя в зеркале, прикрепленном у самого потолка, выше бечевки с вымпелами городов, спортивных команд, клубов и предприятий. В зеркале и без того небольшой Бениамин Аркадьевич отражался карликом с крупной головой и узенькими плечиками. Искажение его не огорчало, а смешило. Ему нравилось подвижное сиденье и главное – наличие микрофона.

Цвингер, один из трех сопредседателей темского «Мемориала», в организацию встречи бывших политзэков впрягся последним, но волок на себе всю логистическую работу, вплоть до выдачи талонов на горючее для автобусов и дополнительных одеял в профилактории, куда предстояло поселить гостей. О дополнительных одеялах он бы сам не подумал – подсказал Михаил Крайнов. Сказал, любому зэку приятно получить дополнительное одеяло, портянки, рукавицы рабочие в заначку. Ему, когда срок отбывал, одеяло даже снилось.

Михаил Филиппович Крайнов, частный предприниматель, по налоговой градации «ЧП», внезапно материализовался на орбите общественной организации «Мемориал» во время подготовки к двадцатилетию первого этапа. Единственный местный житель, отсидевший в Темском треугольнике. Уникальный человек, а с точки зрения Цвингера, персонаж неудобоваримый. Склонность все классифицировать и упорядочивать не позволяла Бениамину Аркадьевичу принять Крайнова таким, как есть, а повлиять на него, откорректировать не хватало духу. Тот вечно нарушал повестку совещаний, затягивал процесс принятия решений и уводил любое обсуждение в сторону от разумного русла.

Крайнова привлекли статьи Владимира Ванченко в «Новостях Теми». Он и пришел сначала в редакцию, а потом уж в «Мемориал». Отказался от членства, пообещал «пока присмотреться», но присматривался как-то ехидно, задавал неудобные вопросы и перетягивал на себя внимание. Обладал бешеной харизмой рассказчика каких-то невнятных историй, которые совершенно завораживали слушателей. Как-то после собрания вокруг него собралось человек пятнадцать, от студентов до ветеранов. Бениамин Аркадьевич, испытывая приступ ревности, остался послушать. И что? История про футбольный мяч, который нашелся. Потом потерялся. И слушать нечего, а эти в рот ему смотрят, вопросы задают. В приступе вдохновения Крайнов пускал в ход жесты и мимику, интонировал, озвучивая диалоги. Его спонтанные выступления почти не поддавались переложению в текстовую форму, во всяком случае, попытка взять у Крайнова интервью привела Владимира Ванченко к провалу. Не то чтоб уж совсем ничего не вышло, а вышло тускло и вяло, если сравнить с первоисточником. Два месяца сотрудничества показали: если что Крайнову в голову втемяшится, тот не отступится. Так пусть будет одеяло дополнительное каждому гостю.

Цвингер еще раз прошелся по списку текущих дел и жирнее прорисовал галочку напротив соответствующего пункта.

– И каково это? Возвращаться… – Водитель автобуса хмыкнул, покрутил головой.

Он-то уж точно не согласился бы на экскурсию в здешние места, как говорится, «не столь отдаленные». Не сидел и не хотел накликать. Просто выпало ему тут родиться. Жить в Теми нормально, а сидеть… Он опять, отрицая нежелательный расклад судьбы, хмыкнул. И вслух подвел черту:

– Сидеть хоть где плохо.

– Не знаю, – Цвингер задумался. – Не могу представить себя в подобной ситуации. Ну вот как? Вернуться свободным! Времени прошло всего ничего. Раны душевные свежи. Не знаю…

– Они же не все приедут, только некоторые?

– Кого удалось найти, всех приглашали. Питерский «Мемориал» помог с адресами.

– А что милиция? У них разве нет адресов, списков?

Бениамин Аркадьевич энергично замотал головой, фыркнул и развернулся на креслице лицом к водителю:

– У них не те списки. Народу через Темский треугольник прошло порядка тысячи, даже больше. Возможно, годы уйдут на изучение материалов о темских сидельцах, о героях и жертвах. Главное сейчас – не дать запутать всю эту историю, не уравнять всех подряд. Тогда ведь по-хитрому поступали: сажали за политику по уголовным статьям. Даже со сталинскими репрессиями не просто оказалось. Вроде бы, пятьдесят восьмая статья, все понятно. Взялись реабилитировать, а там глядь – столько начальников НКВД в пострадавших числятся! Сначала сами над людьми измывались, пытали, на расстрел отправляли, на каторгу, а потом их свои же долбали, по той же программе. Мясорубка в рядах сталинских опричников та еще была. Народ эти сволочи губили тысячами, а своих – сотнями. И что теперь? Ежова реабилитировать? Разумеется, он не был японским шпионом. Но как же его реабилитировать? Юриспруденция вступает в противоречие с этикой. Так и тут: нельзя всех чохом записать героями. В том же шестом лагере отбывали вместе с диссидентами военные преступники. Досиживали полицаи, старосты, предатели, палачи. Надо отделять одно от другого.